секунду, они упорно избегали смотреть мне прямо в лицо. Определить, кто
он по званию или ремеслу, я бы не взялся; впрочем, более всего он смахи-
вал на старого слугу, который уже отработал свое и за угол и харчи ос-
тавлен присматривать за домом.
- Есть хочешь? - спросил он, остановив свой взгляд где-то на уровне
моего колена. - Можешь отведать вот этой кашки.
Я ответил, что он, наверно, собирался поужинать ею сам.
- Ничего, - сказал он. - Я и так обойдусь. А вот эля выпью, от него у
меня кашель мягчает.
По-прежнему не сводя с меня глаз, он отпил с полкружки и внезапно
протянул руку.
- Поглядим-ка, что за письмо.
Я возразил, что письмо предназначается не ему, а мистеру Бэлфуру.
- А я кто, по-твоему? - сказал он. - Давай же сюда письмо Александра!
- Вы знаете, как звали отца?
- Мне ли не знать, - отозвался он, - если твой отец приходится мне
родным братом, а я тебе, любезный друг Дэви, родным дядюшкой, хотя ты,
видно, и гнушаешься мною, моим домом и даже моей доброй овсянкой. Ну, а
ты, стало быть, доводишься мне родным племянничком. Так что давай-ка сю-
да письмо, а сам садись, замори червячка.
От стыда, усталости, разочарования мне не сдержать бы слез, будь я на
год-другой моложе. Но сейчас, хоть и не в силах выдавить из себя ни сло-
ва хулы или привета, я подал ему письмо и стал давиться овсянкой. Куда
только девался мой молодой аппетит!
Тем временем дядя, наклонясь к огню, вертел в руках письмо.
- Ты знаешь, что там писано? - вдруг спросил он.
- Печать цела, сэр, - отозвался я. - Вы сами видите.
- Так-то оно так, - сказал он. - Но что-то же привело тебя сюда?
- Пришел отдать письмо.
- Ну да! - с хитрой миной произнес он. - И, для себя, надо думать,
имел кой-какие виды?
- Не скрою, сэр, - сказал я, - когда мне сообщили, что со мной в
родстве состоятельные люди, я и вправду понадеялся, что они мне помогут
в жизни. Но я не побирушка, я от вас не жду подаяний, во всяком случае,
таких, какие дают скрепя сердце. Не глядите, что я бедно одет, - и у ме-
ня есть друзья, которые только рады будут мне помочь.
- Та-та-та, порох! - сказал дядя Эбенезер. - Не кипятись понапрасну.
Мы еще поладим как нельзя лучше. И, Дэви, дружок, если ты больше не хо-
чешь каши, я ее, пожалуй, прикончу сам. М-мм, знатная еда овсянка, -
продолжал он, согнав меня с табуретки и отобрав у меня ложку, - здоровая
еда, вкусная. - Он скороговоркой пробубнил молитву и принялся за кашу. -
Отец твой, помнятся, любитель был поесть. Не то чтобы обжора, но едок
отменный, а я - нет: клюну разок-другой и сыт. - Он отхлебнул пива и,
как видно, вспомнив про долг гостеприимства, предложил: - Если хочешь
промочить горло, вода за дверью.
Я ничего не ответил на это и продолжал стоять, не двигаясь, прис-
тально глядел на дядю и еле сдерживался от гнева. Дядя же продолжал пос-
пешно набивать себе рот, а сам то и дело косился на мои башмаки, на гру-
бые, деревенской вязки чулки. Один лишь раз он отважился посмотреть вы-
ше, наши взгляды встретились, и у дяди смятенно забегали глаза, как у
карманного воришки, пойманного с поличным. Это навело меня на размышле-
ния: не потому ли он держится так несмело, что отвык бывать на людях, а
когда немного освоится, это пройдет и мой дядя обернется совсем другим.
Меня вывел из раздумья его скрипучий голос:
- И давно умер твой отец?
- Вот уже три недели, сэр, - ответил я.
- Он был себе на уме, Александр, - потайной человек, молчун, - про-
должал дядя. - В молодости, бывало, от него слова не дождешься. Небось,
и про меня не много говорил?
- Я и не знал, что у него есть брат, сэр, пока вы сами не сказали.
- Ай-яй-яй! - сказал Эбенезер. - Неужели и про Шос не рассказывал?
- Даже названия не поминал, сэр.
- Подумать! - сказал мой дядя. - Удивительно, что за человек!
При всем том он был, казалось, на редкость доволен, не знаю только,
собою ли, мной или таким удивительным поведением моего отца. Одно было
очевидно: то неприязненное, даже враждебное чувство, которое на первых
порах внушала ему моя особа, по-видимому, начинало проходить; во всяком
случае, немного погодя он вскочил на ноги, подошел ко мне сзади и бодро
хлопнул по плечу.
- Дай срок, мы еще славно поладим! - вскричал он. - Я, право, рад,
что впустил тебя в дом. Ну, а теперь ступай в постель.
Как ни странно, он не стал зажигать лампу или свечу, а, выйдя в тем-
ную прихожую, начал ощупью, тяжело дыша, подниматься по лестнице, потом
остановился возле какой-то двери и отпер ее. Я кое-как вслепую ковылял
сзади и едва не наступил ему на пятки, а он, объявив, что здесь будет
моя комната, пригласил меня войти. Я так и сделал, но через несколько
шагов остановился и попросил огня, чтобы лечь спать при свете.
- Та-та-та! - сказал дядя Эбенезер. - При эдакойто луне!
- Ни луны, ни звезд, сэр, - возразил я. - Тьматьмущая, кровати не
видно.
- Та-та-та, вздор! - сказал он. - Если что не по мне, так это огонь в
доме. Смерть боюсь пожаров. Покойной тебе ночи, Дэви, дружок любезный.
И, не дав мне ни секунды для новых возражений, он потянул на себя
дверь, и я услышал, как он запирает меня снаружи.
Я не знал, смеяться мне или плакать. В комнате было холодней, чем в
колодце, а кровать, когда я нашарил ее в темноте, оказалась сырой, как
торфяное болото; хорошо еще, что я захватил с собой плед и узелок; за-
вернувшись в плед, я улегся прямо на полу возле массивной кровати и
мгновенно уснул.
Едва забрезжил рассвет, я открыл глаза и увидел, что нахожусь в прос-
торной комнате, оклеенной тисненой кожей; комната была уставлена велико-
лепной, обитой гобеленами мебелью и освещалась тремя большими окнами.
Десять, может быть, двадцать лет назад лечь спать или проснуться тут бы-
ло, наверное, одно удовольствие; но с тех пор сырость, грязь, запустение
да еще мыши и пауки сделали свое дело. К тому же почти все оконные стек-
ла были разбиты, да и вообще весь замок зиял пустыми окнами; невольно
приходило на ум, что моему дядюшке довелось в свое время выдержать осаду
возмущенных соседей - чего доброго, во главе с Дженнет Клустон.
Меж тем за окном сияло солнце, а я весь продрог в этой злосчастной
комнате; я принялся стучать в дверь и призывать своего тюремщика, пока
он не явился и не выпустил меня.
Он повел меня за дом к колодцу с бадейкой, сказал: "Вот, хочешь -
умывайся", - и я, совершив омовение, поспешил на кухню, где он уже зато-
пил печь и варил овсянку. На столе красовались две миски и две роговые
ложки, но по-прежнему лишь одна кружка жидкого пива. Быть может, на этой
подробности сервировки мой взгляд задержался с некоторым удивлением и,
быть может, это не укрылось от дяди; во всяком случае, как бы в ответ на
мои мысли, он спросил, не выпью ли я эля - так он величал этот напиток.
Я ответил, что обычно пью, но пусть он не беспокоится.
- Нет, отчего же, - сказал он. - Мне для тебя ничего не жаль, в гра-
ницах разумного.
Он достал с полки вторую кружку и затем, к величайшему моему изумле-
нию, вместо того, чтобы нацедить еще пива, отлил в нее ровно половину из
своей собственной. Это был поступок, исполненный своеобразного благо-
родства, поразившего меня до глубины души; да, передо мной был, конечно,
скряга, но скряга высшей марки, у такого даже порок обретает некий отте-
нок приличия.
Когда мы поели, дядя Эбенезер отомкнул ящик посудного шкафа, вынул
глиняную трубку, пачку табаку, отрезал щепоть ровно на одну закурку и
запер табак обратно. Потом сел на солнце поближе к окну и молча закурил.
Время от времени он косился на меня и бросал мне отрывистый вопрос. Один
раз это было:
- А матушка твоя как?
И, когда я ответил, что она тоже умерла:
- Да, пригожая была девица!
Потом - долгое молчание и опять:
- Что ж это у тебя за друзья?
Я сказал, что все они джентльмены из рода Кемпбеллов; на самом же де-
ле, если кто из них и обращал на меня хоть какое-то внимание, то лишь
один, и этот один был пастор. Но я стал подозревать, что мой дядя слиш-
ком низко меня ставит, и, очутившись с ним один на один, хотел дать ему
понять, что за меня есть кому вступиться.
Он, казалось, что-то прикидывал в уме; потом заговорил:
- Дэви, друг любезный, ты не ошибся, что пришел к своему дяде Эбене-
зеру. Для меня честь семьи превыше всего, и свой долг по отношению к те-
бе я исполню. Но покуда я не придумал, куда тебя лучше определить - то
ли по юридической части, то ли по духовной, а может быть, и в армию,
ведь молодые люди только о ней и мечтают, - я уж тебя попрошу, держи
язык за зубами: негоже Бэлфуру ронять себя перед какими-то захудалыми
Кемпбеллами из горного края. Никаких писем, никаких переговоров - коро-
че, никому ни слова, а нет, так вот тебе бог, а вот порог.
- Дядя Эбенезер, - сказал я. - У меня нет причин не верить, что вы
мне желаете только добра. При всем том, было бы вам известно, и у меня
есть своя гордость. Я пришел сюда не по своей воле, и если вы еще раз
вздумаете указать мне на дверь, вам не придется повторять дважды.
Ох, видно, и не понравился ему мой ответ!
- Та-та-та, - сказал он. - И все ты торопишься, друг любезный. Погоди
денек-другой. Я ведь не чародей какой-нибудь, чтобы осыпать тебя золотом
из котелка с овсянкой. Ты только дай мне день или два, никому ничего не
говори, и я о тебе позабочусь, будь покоен.
- Вот и ладно, - сказал я. - Коротко и, ясно. Если вы хотите мне по-
мочь, знайте, что я буду и рад и благодарен.
Я начал думать (боюсь, слишком рано), что дядя спасовал передо мной,
и вслед за этим заявил ему, что надо вынести и посушить на солнце мой
матрас и одеяло, а в такой сырости я спать нипочем не буду.
- Кто хозяин этому дому, ты или я? - проскрипел он своим въедливым
голосом, но мгновенно осекся. - Нет, нет, это я так, - сказал он. - Нам
ли считаться, Дэви, дружочек: твое, мое... Родная кровь - не пустяк, а
нас, Бэлфуров, только и осталось, что мы с тобой.
И он сбивчиво залопотал о былом величии нашего рода, о том, как отец
его затеял перестройку замка, а он положил конец этому греховному расто-
чительству; и при этих словах я решился выполнить поручение Дженнет
Клустон.
- Паскуда эдакая! - взвизгнул он в ответ. - В тысячу двести девятнад-
цатый - стало быть, дня не пропустила с тех пор, как я в уплату долга
продал ее добро с торгов! Ничего, Дэвид, она еще у меня пожарится на го-
рячих угольках! Я этого так не оставлю. Ведьма - спроси кого хочешь,
ведьма! Сию минуту иду к мировому.
С этими словами он открыл сундук, вынул очень старый, но почти не но-
шенный синий кафтан с жилетом и вполне приличную касторовую шляпу, то и
другое без галуна. Он напялил это все вкривь и вкось, вооружился вынутой
из шкафчика палкой, навесил обратно замки и совсем было собрался ухо-
дить, как вдруг какая-то мысль остановила его.
- Я не могу бросить дом на тебя одного, - сказал он. - Ты выйди, я
запру дверь.
Кровь бросилась мне в лицо.
- Если запрете, только вы меня и видели, - сказал я. - А встретимся,
так уж не по-хорошему.
Дядя весь побелел и закусил губу.
- Так не годится, Дэвид, - проскрипел он, злобно уставясь в угол. -
Так тебе никогда не добиться моего расположения.
- Сэр, - отозвался я, - при всем почтении к вашему возрасту и к наше-
му родству я не приму от вас милостей в обмен на унижение. Меня учили
уважать себя, и пусть вы мне хоть двадцать раз дядя, пусть у меня, кроме
вас, ни единой родной душ, и на белом свете, такой ценой я ваше располо-
жение покупать не собираюсь.
Дядя Эбенезер прошелся по кухне и встал лицом к окну. Я видел, как
его трясет и передергивает, словно паралитика. Но когда он обернулся, на
лице его была улыбка.
- Ну, ну, - сказал он. - Бог терпел и нам велел. Я остаюсь, и дело с
