Я стоял под дождем, дрожа от холода и гадая, как быть, пока не сооб-
разил, что можно попробовать перейти заливчик вброд. Вновь я поплелся
назад к самому узкому месту, вошел в воду. Однако в каких-нибудь трех
ярдах от берега провалился по самую макушку и если не покончил на том
все счеты с жизнью, то спасла меня лишь милость господня, а не собствен-
ное благоразумие. Нельзя сказать, чтобы я сильно вымок - мокнуть дальше
все равно было некуда, - но после этой незадачи до смерти продрог и, ут-
ратив еще одну надежду, еще больше пал духом.
И тогда-то я вдруг вспомнил о рее. Если она помогла мне выбраться из
"толчеи", то переправиться через тихий узенький заливчик поможет и по-
давно. С этой мыслью я храбро двинулся в гору напрямик через весь остро-
вок, чтобы достать рею и принести сюда. Путь был неблизкий и тяжелый во
всех отношениях; и если бы надежда не придавала мне силы, я уж, наверно,
свалилсь бы наземь и отказался от своей затеи. То ли от морской воды, то
ли от поднимающейся лихорадки, меня томила жажда, по дороге я останавли-
вался и пил илистую болотную водицу.
Наконец, едва живой, я дотащился до своей бухты и с первого же взгля-
да заметил, что рея, пожалуй, не там, где я ее бросил, а подальше. Снова
полез в воду, уже в третий раз... Гладкое, твердое песчаное дно полого
уходило вниз, и я все шел, покуда не забрел по самую шею и мелкая рябь
не заплескалась мне в лицо. Здесь я уже с трудом доставал до дна и зайти
дальше не отважился. А рея, как ни в чем не бывало, мирно покачивалась
на воде шагах в двадцати от меня.
До сих пор я держался стойко, но этого последнего удара не вынес и,
ступив на берег, бросился на песок и разрыдался.
О времени, проведенном на острове, мне по сей день так мучительно
вспоминать, что я вынужден не останавливаться на подробностях. Во всех
книжках читаешь, что когда люди терпят кораблекрушение, у них либо все
карманы набиты рабочим инструментом, либо море как по заказу выносит
вслед за ними на берег ящик с предметами первой необходимости. Со мной
получилось совсем иначе. В карманах у меня не нашлось ничего, кроме де-
нег да Алановой серебряной пуговки, и сноровки моряцкой тоже не хватало,
потому что вырос я вдали от моря.
Правда, я слыхал, что морские моллюски считаются съедобными, а в ска-
лах на островке я находил великое множество раковин - блюдечек", которых
с непривычки едва ухитрялся отдирать, не зная, что тут требуется про-
ворство. Водились здесь и маленькие улитки, которые у нас в Шотландии
зовутся рожками, а у англичан, по-моему, башенками. Эти-то блюдечки и
рожки и служили мне пищей, я их глотал холодными, живьем и с голодухи на
первых порах находил превкусными.
Возможно, на них был сейчас не сезон; возможно, вокруг моего островка
было что-то неладное с водой. Так или иначе, не успел я справиться с
первой порцией ракушек, как мне сделалось дурно, к горлу подступила тош-
нота, и после я долго отлеживался, едва живой. Вторая проба того же ку-
шанья - впрочем, другого-то и не было - сошла удачнее и подкрепила мои
силы. Вообще, пока я жил на островке, я никогда не знал наверное, чего
ждать после того, как поешь; один раз обойдется, другой - вывернет наиз-
нанку, а определять, какого моллюска не принимает мое нутро, я так и не
научился.
Весь день дождь лил как из ведра, островок пропитался влагой точно
губка, нигде не сыскать было сухого местечка, и когда я улегся на ночь,
примостясь между двумя нависшими валунами, ноги у меня мокли в болоте.
На другой день я исходил весь остров вдоль и поперек. Нигде не обна-
ружилось хоть сколько-нибудь сносного уголка; все тот же пустынный ка-
мень и никаких признаков жизни, лишь пернатая дичь, которую мне не из
чего было подстрелить, да чайки, в несметном количестве гнездившиеся в
дальних скалах. Но на севере заливчик, вернее, пролив, отделяющий Иррейд
от Росса, переходил в бухту, а она, в свою очередь, открывалась на
Айонский пролив, - и вот эти-то места я и выбрал себе под дом, хотя от
одной мысли, что такое место можно назвать домом, я, наверно, не сдержал
бы горьких слез.
Для такого выбора у меня имелись веские основания.
В этой части острова стояла маленькая хижина, настоящая конурка; в
ней, видимо, наведываясь на островок, ночевали рыбаки; дерновая крыша ее
давно провалилась, так что проку от хижины не было никакого - она давала
меньше укрытия, чем мои валуны. Важней другое: раковины, которыми я пи-
тался, водились здесь в изобилии, при отливе я мог набрать сразу на це-
лый обед, а это было, разумеется, удобно. Но настоящая подоплека была
серьезней. Я никак не мог примириться со своим ужасающим одиночеством на
острове и все озирался по сторонам, как беглец, и страшась и надеясь
увидеть за собой человека. Так вот, если подняться немного по склону,
выходящему на бухту, вдали видна была могучая старинная церковь и кровли
домов Айоны.
А по другую руку, в низине Росса, я наблюдал, как утром и вечером
восходит кверху дымок, верно, над какой-то усадьбой, спрятанной в ложби-
не.
Иззябший, промокший до костей, теряя голову от одиночества, я, быва-
ло, все глядел на этот дымок и думал о пылающем очаге и людях, дружески
собравшихся вокруг него, и у меня переворачивалось сердце. С тем же
чувством смотрел я на кровли Айоны. При всем том вид человеческого жилья
и уюта, хоть он и заставлял меня острее ощутить собственные мучения,
все-таки не давал угаснуть надежде, помогал глотать сырых улиток, а они
очень скоро мне опротивели, спасал от гнетущей тоски, охватывавшей меня
всякий раз, как я оставался один на один с мертвыми скалами, дикими пти-
цами, дождем и холодным морем.
Я говорю: "не давал угаснуть надежде", и действительно, казалось не-
мыслимым, чтобы мне так и дали сгинуть здесь, прямо на берегу моей от-
чизны, откуда простым глазом видна церковная колокольня и дым людского
жилья. Однако миновали вторые сутки и хоть, покуда не стемнело, я зорко
вглядывался, не покажется ли лодка в проливе или какой прохожий на Рос-
се, никто не объявился мне на помощь. Дождь все не переставал, и я лег
спать мокрый, как мышь, с жестоко саднящим горлом, но, пожалуй, и с ма-
леньким утешением, что могу пожелать доброй ночи ближайшим моим соседям,
островитянам с Айоны.
Карл Второй сказал однажды, что английский климат позволяет проводить
больше дней в году под открытым небом, чем любой другой. Хорошо рассуж-
дать, когда ты король и тебя во всякое время ждет дворец и перемена су-
хого платья. Видно, во время побега из Вустера ему больше везло, чем мне
на этом злосчастном островке! Лето было в разгаре, а тут уже больше су-
ток лил дождь, и прояснилось только ввечеру на третий день.
То был день, полный событий. Утром я видел рыжего оленя, самца с
прекрасными ветвистыми рогами; он стоял под дождем на самой вершине ост-
ровка, но, завидев, как я встаю из-под своей скалы, тотчас тронулся рыс-
цой к противоположному краю острова. Я решил, что он, должно быть, пе-
реплыл через пролив, хотя чего ради какую-то живую тварь занесло на Ир-
рейд, я и вообразить не мог.
Немного погодя, когда я скакал по камням, охотясь за пресловутыми
блюдечками, что-то звякнуло, испугав меня: перед самым моим носом на
скалу упала гинея и скатилась в море. Когда матросы с "Завета" вернули
мне деньги, примерно треть они удержали, а заодно и кожаный кошелек,
доставшийся мне от отца, и с того дня я носил свои золотые прямо в кар-
мане, застегнутом на пуговицу. Теперь он, как видно, прохудился, и я по-
спешно прижал его рукой. Но какое там! Было слишком поздно. Я покинул
переправу у Куинсферри обладателем пятидесяти фунтов, сейчас же в налич-
ности осталось всего-навсего две золотых гинеи и серебряный шиллинг.
Правда, спустя немного, я подобрал еще одну гинею, она валялась, поб-
лескивая, на клочке дерна. Три фунта четыре шиллинга в английской монете
- вот и все состояние законного наследника богатого поместья, мальчишки,
умирающего с голода на островке, затерянном где-то у самого края дикого
шотландского нагорья.
От всего этого я еще больше приуныл, да и то сказать, положение у ме-
ня было самое прискорбное. Платье на мне расползалось, в особенности
чулки: они совсем прохудились, и сквозь дыры просвечивало тело; руки
стали дряблыми от вечной сырости, горло болело нестерпимо, силы таяли, а
та гадость, которой я был вынужден питаться, так мне опротивела, что от
одного ее вида меня начинало мутить.
И все же худшее было еще впереди.
Есть на северо-западе Иррейда довольно высокая скала, на которую я
частенько наведывался затем, что на ее вершине была плоская площадка,
откуда хорошо виден Саунд-оф-Малл. Да я и вообще не задерживался подолгу
на одном месте, разве что на ночлег, ибо нигде не находил себе покоя в
своей беде и совсем измотал себя этими бесцельными и безостановочными
блужданиями под дождем.
Впрочем, едва лишь выглянуло солнце, я растянулся на вершине этой
скалы, чтобы обсохнуть. Что за невыразимая благодать солнечное тепло!
Оно вновь вселило в меня надежду на избавление, когда я уж готов был от-
чаяться, и я с вновь пробудившимся интересом стал оглядывать море и
Росс. К югу от моей скалы часть острова выдавалась в море, заслоняя от
меня горизонт, и судно с той стороны легко могло пройти совсем близко, а
я бы и не заметил.
И вдруг, откуда ни возьмись, из-за этого края островка вылетела ры-
бачья плоскодонка под бурым парусом, с двумя рыбаками на борту, и полным
ходом направилась к Айоне. Я закричал что было сил и, встав на колени, с
мольбой протянул к ним руки. С такого расстояния они меня не могли не
услышать - я различал даже, какого цвета у них волосы; да, они несомнен-
но заметили меня, потому что со смехом крикнули мне что-то по-гэльски.
И, однако, их плоскодонка ни на градус не отклонилась от курса, а прес-
покойно пролетела мимо, на Айону.
Я не поверил своим глазам, не поверил, что люди способны на такое
злодейство, и кинулся вдоль берега, перескакивая с камня на камень, жа-
лобно крича им вслед; даже когда они уже не могли меня слышать, я все
равно звал их на помощь и размахивал руками, а когда они скрылись из ви-
ду, я думал, что у меня разорвется сердце. За все время своих мытарств я
не сдержал слез лишь дважды. Один раз, когда не мог достать рею, второй
- сейчас, когда эти рыбаки остались глухи к моим мольбам. Только в этот
раз я не просто плакал, а голосил, ревел благим матом, как капризный ре-
бенок, царапая ногтями землю и зарываясь в траву лицом. Когда бы желания
было достаточно, чтобы убить человека, те два рыбака не дожили бы до ут-
ра, да и сам я скорей всего испустил бы дух на своем островке.
Когда мой гнев поутих, пора опять было думать о еде, а я уже проникся
к ней отвращением, которое едва мог пересилить. И правда, лучше бы уж
мне поголодать, потому что я снова отравился своими моллюсками, Я пере-
жил все те же мучения, что и в первый раз; горло у меня так разболелось,
что я едва мог глотать; зубы стучали от жестокого озноба, меня охватило
то гнетущее чувство тоски и недомогания, которому нет имени ни в шот-
ландском языке, ни в английском. Я уже твердо решил, что умираю, и вве-
рил свою душу всевышнему, мысленно прощая всех и каждого, даже дядю и
тех рыбаков; и совсем уже приготовился к худшему, как внезапно у меня
словно пелена с глаз спала: я заметил, что ночь обещает хорошую погоду,
что платье у меня почти просохло, что мне, короче говоря, по всем
статьям еще не было так хорошо с тех пор, как я выбрался на островок, -
и с этой благодарной мыслью я, наконец, заснул.
На другой день - четвертый с начала моего горестного прозябания - я
почувствовал, что не на шутку обессилел. Впрочем, солнце пригревало,
воздух был чист и свеж, моллюски, которых я заставил себя проглотить, не
