Он чуть было не приказал дать ракету об отходе, но увидел,
как бежит рота, и передумал. Бегство происходило в тишине:
едва стало ясно, что атаке конец, как пулеметы замолчали. Это
было необычно. Все-таки крупнокалиберный при удачном попадании
и в километре убивает наповал. Но тут же майор догадался, что
противник бережет патроны. Что ж, это можно понять.
Он стал думать о ключе второй атаки, когда со стороны
холма послышалась редкая автоматно-пулеметная стрельба. На
мгновение дрогнуло сердце Иоахима Ортнера: неужели?! Резко
обернулся. И без бинокля было видно, как на вершине дота
красный укрепляет сорванный бомбой флаг. Видать, кто-то из
оставшихся за камнями автоматчиков, скорее всего раненый,
попытался его обстрелять, но из этого ничего не вышло.
Пулеметы ответили сразу. А красный неторопливо закончил свое
дело и ушел в дот.
Ближе к окопам рота перестала бежать. Не то чтобы к ней
вернулось достоинство, но солдаты поняли, что опасность им не
угрожает; они успокоились и шли небольшими группами: потные,
возбужденные, - обсуждали атаку. Иоахим Ортнер приказал
отвести их в тыл, в небольшой овражек. Он знал, что сейчас
пошлет их в атаку снова, именно их; но просто повторить атаку,
не разнообразя средства и приемы, ему было противно. Это
унижало его прежде всего в его собственных глазах. Война - это
поединок интеллектов; потом уже включались такие факторы, как
воля, случай, характер нации... Кстати, что он знал о русских?
Да, по сути, ничего конкретного. Их литературы он не читал,
личных контактов с русскими не позволял себе вполне
сознательно; а россказням о них он не верил в силу
аналитического склада ума.
Он выбрался из КП и прошел между кустами, поглядывая на
холм. Идей не было. Ну что ж... Он повернул назад и
неторопливо зашагал вдоль траншеи. Солдаты уже разделись до
пояса - работа грела. Завидев командира, они вытягивались и
смотрели на него пытливо и с надеждой. Он это отмечал, но его
это не трогало. Он глядел мимо и сквозь них, поскольку всегда
был убежден, что офицер для рядовых должен быть существом
высшим; наравне с богом, только безусловней: бога можно
игнорировать, а офицера - никогда; ведь одно его слово может
опрокинуть твою судьбу.
Траншея вывела его прямо к овражку. Командир второго
взвода - и по внешнему виду и по выговору силезец, - подал
команду, и рота поднялась. Быстро, как и положено. "Слава
богу, - подумал Иоахим Ортнер, - эти молокососы не совсем
барахло, если после такой паршивой атаки красные не смогли
раскрутить в них гайки".
Силезец остался единственным офицером в роте. Майор отвел
его в сторону и попытался вытянуть из него хоть что-нибудь. Но
если он и так производил впечатление человека недалекого, то
известие, что ему сейчас придется вести роту в повторную
атаку, оглушило его настолько, что он вообще утратил
способность соображать; мало того, готов был разреветься. "Лет
девятнадцать, только из училища, что с него возьмешь", - с до-
садой подумал майор и сказал сквозь зубы:
- Возьмите себя в руки. Вы же офицер!
И пошел к солдатам.
Это было не так легко для него: взять о ними простецкий,
демократический тон. Но он решил, что именно сейчас и именно с
этими можно. Он постарался вспомнить, как это делают другие, и
говорил им: "Ну, парни, пошевелите мозгами, черт побери: вы
наступали колоссально, я видел, мужества вам не занимать; я
представлю к Железному кресту того, кто взорвет дот; он будет
взорван сегодня, но придумайте что-нибудь, ведь вы побывали
наверху, как перехитрить этих красных; это же последнее дело -
в лоб лезть на пулеметы..."
Воодушевить солдат он смог - не столько словами, сколько
артистизмом и волей своей, - однако толку и здесь не добился.
Все в один голос говорили, что дот по зубам лишь авиации,
хотя, расспросив их подробнее, майор понял, что самого дота
вблизи никто не видал: едва ударили пулеметы, как дот - слава
богу, так ни разу и не подавший голоса, - перестал для них
существовать.
- Они правы, - сказал силезец. Он одолел первый приступ
отчаяния и тогда вдруг осознал, сделал приятное открытие: а
ведь он уже ротный! Он пока жив, и почему б ему дальше не
уцелеть, вполне возможно! И если кому-то из его солдат
достанется Железный крест, то уж ему-то тем более. "А роту у
меня, точно, не заберут, конечно, не заберут, если я возьму
этот проклятый дот, а я возьму его, будь я проклят; клянусь,
что возьму, я это чувствую, знаю, и эти русские ничего со мной
не смогут сделать - пусть они установят там хоть десять
пулеметов, хоть сто; раз мне судьба взорвать их - я их взорву,
и тогда все будет моим: ордена! звания! деньги! женщины!
карьера!.."
Его колотила нервная дрожь, и он, словно в раздумье,
придержал рукой свой подбородок, потому что подбородок плясал
и клацали зубы - слова невозможно произнести. Он содрогался от
нетерпения. Он готов был хоть сейчас, сию минуту выхватить
свой "вальтер" и с криком "А-а-а-а!.." побежать, броситься на
этот холм, врезаться в него - напрямик, напролом, разрыть,
разметать, не глядя, всех подряд... всех подряд...
- Пока... не подавим пулеметы... - с трудом говорил
силезец, словно в раздумье придерживая челюсть, а левой рукой
живо жестикулируя, - нам туда... нечего соваться, герр майор.
- При этом майор покосился в сторону и чуть повернулся, по
мере сил прикрывая его от взоров солдат. - Пока не подавим
пулеметы... Эти пулеметы... прямо как дьяволы, герр майор...
Вы же понимаете... когда перекрестный огонь - от него не
спрячешься...
- Очень жаль, - сказал Иоахим Ортнер. - Очень жаль, что вы
не знаете, как подступиться к ним. - Он поглядел на часы. -
Атаку начнете ровно в шесть.
- Слушаюсь... герр майор.
- Взрывчатку, конечно, всю побросали там? - Иоахим Ортнер
кивнул в сторону холма.
- ...Так точно, герр майор.
- Назначьте новых пять групп. По три человека. Да, по три
- это как раз достаточно. Пусть они прежде всего имеют в виду
взрывчатку. Иначе ваш пыл будет бессмысленным.
- Так точно... герр майор...
- Батарея будет бить по пулеметам. Это все, чем могу
помочь. Кстати, почему б вам не пропустить сейчас стаканчик
коньяку? Утро свежее.
- Слушаюсь, герр майор... Разрешите... дать и моим парням?
- Конечно. Все, что положено роте - полному составу,
естественно, - выдайте им сразу.
Он отдал честь и пошел к себе на КП.
Без десяти пять. До атаки целых семьдесят минут. Иоахим
Ортнер собирался употребить их с толком. Ему очень хотелось
понять, с кем он имеет дело. Он велел, чтобы позвали
фельдшера, и, когда лейтенант примчался (к счастью для него,
он не носил очков, чем подкупил майора; майор терпеть не мог
очкариков, тем более в армии), приказал выслать к холму две
пары санитаров с носилками, дав каждой паре по белому флажку с
красным крестом.
- Помилуйте, герр майор, да их просто перестреляют! -
изумился фельдшер.
- Может быть, - меланхолически кивнул Иоахим Ортнер, - а
может быть, и нет.
- Но ведь это... Это уже пятьдесят лет никто не соблюдает!
Еще с прошлой войны. Да и флажков таких у нас нету.
- Сделайте. И чтобы через пять минут, - майор поглядел на
часы, - я видел, как санитары бегут к холму. Слышите? - только
бегом. У нас мало времени. К тому же там умирают их
товарищи!..
- Слушаюсь, герр майор.
- В утешение им скажите: при первом же выстреле в их
сторону приказ теряет силу.
Эксперимент дал отвратительные результаты: по санитарам
русские не стреляли. И если в первой экспедиции санитары
подобрали кого попало и тут же припустили назад, то во второй
они уже выбирали именно тех, кому помощь нужна прежде всего, а
перед третьей парой перевязали вообще всех раненых на склоне,
причем осмелели настолько, что осмотрели и тех, что добежали
почти до самых пулеметов, но среди них живых не было ни
одного.
"Дело плохо, - думал Иоахим Ортнер. - Выходит, это
идеалисты. А идеалиста победить невозможно. Его можно только
убить".
Он предпочел бы даже фанатиков. Фанатизм слеп - и его не
сложно одурачить; он предельно напряжен - значит, найди
критическую точку, и он сломается от легкого удара. Но
фанатики расстреляли бы санитаров, не задумываясь...
Вторая атака вышла нескладной. Хотя майор и так не много
от нее ожидал. А что выиграл? - время, которым не знал, как
воспользоваться. И цену пришлось заплатить непомерную.
Рота поднялась и пошла к холму в полной тишине. Цепь была
редкая и не производила впечатления силы. Но что-то необычное
все же таилось в этом зрелище; оно создало напряжение, и с
каждой минутой закручивало его все туже. Даже с гауптмана В.
Клюге соскочила его показная бравада. Он то и дело одергивал
китель, пытался острить с другими офицерами, но получалось
нелепо, и он тут же говорил "извините"; майор поймал на себе
несколько его быстрых взглядов, которых сразу не понял;
причина их выяснилась в самый последний момент, когда
гауптман, переборов возникшую накануне антипатию, спросил его:
- Майор, если не секрет, из каких вы мест?
Все дело было в тоне. Он как бы говорил: сейчас начнется
бой, и, возможно, кто-нибудь из нас его не переживет; так
почему бы в такую минуту не забыть мелочные счеты? Ведь как
приятно, когда рядом человек если и не близкий, то хотя бы
открытый и понятный; если в отношениях - пусть лишь намеком, -
проклюнутся душевность и доброта.
В глазах майора Иоахима Ортнера это было признаком
слабости, непростительной для офицера.
Он не только не повернулся - даже бинокль не опустил.
Сказал отрывисто:
- Вам пора, герр гауптман...
Тягачи заревели и поволокли пушки из ложбины. И тут
выяснилось, что гауптман дал маху: выезд из ложбины оказался
единственным. Батарея выдвинулась на позицию не вся сразу, а
поочередно, орудие за орудием. Счастье, что ни один из тягачей
не забуксовал на рыхлом склоне; тогда бы вообще ничего не
получилось. Да и красные прозевали начало маневра. Уже
вытягивали последнюю пушку, когда поблизости разорвался первый
осколочный.
Красные не спешили. Да и наводчик у них был никудышный.
Только после четвертого выстрела был ранен один из комендоров.
За это же время батарея успела осыпать снарядами и танк, и
действующий пулеметный бронеколпак. Но пятый осколочный сразил
еще двух комендоров, а шестой лег точнехонько посреди позиции
и внес смятение.
Телефонист подал трубку.
- Герр майор, позвольте отступить, пока нас всех не
перебили, - срывался на дискант голос Клюге.
- Ни в коем случае. Продолжайте бой, - ровно сказал Иоахим
Ортнер. - Вы же понимаете, герр гауптман, сейчас только от
мастерства и мужества ваших людей зависит успех атаки.
И не стал больше ни слушать, ни говорить; отдал пищавшую
трубку телефонисту.
Он ничуть не лицемерил. Действительно, сейчас все зависело
от Клюге. Подави он пулеметы красных - и доту не удержаться,
потому что цепь уже приближалась к вершине; еще совсем немного
- и солдаты войдут в зону поражения собственных снарядов; что
поделаешь, приходилось рисковать; что угодно, только бы
молчали эти проклятые пулеметы.
Таковы были надежды. Однако сложилось иначе. Очередной
удачный выстрел из дота разбил одну из пушек и толкнул
гауптмана Клюге на самоуправство: он вызвал тягачи, которые
едва успели сползти в овражек. Но тут уж красные не сплоховали
и сразу перенесли огонь. Правда, целились они долго, зато от
первого же снаряда загорелся тягач как раз на выезде из
