Напоследок Иоахим Ортнер едва удержался, чтобы не спросить,
как полковник порекомендует ему действовать. Но что тот мог
посоветовать? Если б он знал радикальное средство, дот давно
был бы взят.
Но полковник понимал, о чем тот думает, чего ждет.
- Мне жаль, что я вас оставляю в столь сложном положении и
даже советом помочь не могу, - сказал полковник. - Но вас я не
жалею, и вы не жалейте себя. Не вы, так кто-нибудь другой. Мы
солдаты и обязаны исполнить свой долг до конца... Но не
делайте этого за чужой счет. Боже мой, этот дот будет взят,
конечно же, иначе быть не может, но сколько немецких жизней он
уже унес и сколько еще унесет!.. Помните это, господин майор.
Прощайте!
Следует отдать должное майору Иоахиму Ортнеру. Едва он
остался визави с противником, сомнения и страхи покинули
сердце. Но это не было результатом какой-либо природной
реакции, скажем, отчаяния, когда организм в целях
самосохранения совсем "выключает" работающую на пределе
психику. Напротив, сейчас это состояние зависело только от его
воли; и когда он приказал себе, что должен быть спокойным,
сосредоточенным и уверенным, причем уверенным не только для
других, но и для себя тоже, то есть уверенным на самом деле,
потому что и от этого зависел успех, - он именно таким и стал.
В конце концов это была его работа, которой он посвятил
жизнь, которую изучал всю жизнь: наконец работа, в которой он
был мастером, причем очень неплохим, во всяком случае не
заурядным. А раз так, значит, как человек неглупый, он был
готов не только к успехам, но и к превратностям судьбы.
Он понимал: ему предстояло жестокое испытание. И уму его,
и знаниям, но прежде всего силам его души.
Скажем сразу: майор Иоахим Ортнер к этому испытанию был
готов.
И, преодолев внутреннюю неустойчивость, он явился к своим
подчиненным (они не без причины внимательно наблюдали каждый
его шаг) в привычной для них личине уверенного в себе,
решительного и грамотного офицера. Майор не стал обходить
позицию; во тьме украинской ночи это было бессмысленно. Он
вызвал и точно показал по карте, где какой роте надлежит
стоять, от и до. "Остальное - ваша печаль, господа. В детали я
не вмешиваюсь". Гауптман В. Клюге получил еще больше свободы:
"Где ставить пушки - решайте сами, господин гауптман.
Единственное пожелание: хорошо бы, - если понадобится,
разумеется - чтобы батарея могла обстреливать огневые точки
русских прямой наводкой". - "Яволь, господин майор". -
"Позвольте пожелать вам доброй ночи, господа".
И он действительно отправился спать в свою низкую
одноместную походную палатку, которую успели разбить в
кустарнике ординарцы, на резиновом матраце, который ему
предупредительно надули не очень туго. И спал три часа. Без
четверти четыре он сам проснулся, как по будильнику (своим
великолепно тренированным чувством времени майор Иоахим Ортнер
не щеголял, но гордился); кипяток для бритья уже шумел на
спиртовке; и, когда точно в четыре в небе появились обещанные
"фокке-вульфы", майор уже был гладко выбрит и допивал свой
утренний кофе.
О предстоящем бое он старался не думать. Это было
непросто, но совершенно необходимо, поскольку, во-первых, не
стоило обольщаться надеждами на легкий успех, а переживать
только еще возможную неудачу глупо; во-вторых, командир роты,
которой надлежало первой идти в атаку, узнал об этом еще три
часа назад от самого майора, так что обязан был соответственно
подготовить людей; к тому же начальник штаба (он сразу сел
воплощать диспозицию в форме детального приказа) не даст ему
спуску, если что пойдет не по писаному; в-третьих, следовало
поберечь нервы.
Поэтому все пятнадцать минут он предавался несколько
абстрактным размышлениям, в центре которых был гауптман Вилли
Клюге. Тема подвернулась случайно. Вокруг палатки хватало
шумов: тягачи ворчали, слышался металлический стук, голоса
солдат; это не мешало спать, и все-таки Иоахим Ортнер даже
сквозь сон различал голос гауптмана, видимо, потому, что голос
был знакомый: он же назойливо зудел где-то рядом, за кустами,
и после того, как майор проснулся.
Иоахим Ортнер не вникал в смысл слов. Ни к чему. Если б
это был Ницше или Сенека - куда ни шло. А Клюге был ему
скучен. Он не понравился майору сразу, с первого взгляда,
когда майор увидел его - маленького, рыжего, конопатого, с
самоуверенной ухмылкой человека, считающего, что знает себе
цену я поэтому может держаться с тобой запанибрата. Иоахим
Ортнер сидел рядом с водителем в кабине грузовика, а гауптман
стоял возле открытой дверцы; разница в уровнях была не так уж
и велика, но то ли лампочка в кабине была тусклой, то ли рамка
двери как-то по-особенному стягивала перспективу, только
создавалось впечатление, что В. Клюге совсем маленький человек
и стоит где-то далеко-далеко внизу. Возможно, это впечатление
на лице Иоахима Ортнера оказалось написанным отчетливо, и В.
Клюге его прочел, а может, снизу все виделось гауптману
чрезмерно крупным, и это его нервировало; во всяком случае, он
попытался задрать ногу и встать на приступку автомашины, одна-
ко это не получилось ни с первой, ни со второй попытки, и
майор даже заподозрил, что В. Клюге немножко пьян, так что,
когда тот весь напрягся и, неестественно улыбаясь, готов был
вот-вот предпринять третью попытку, Иоахим Ортнер не выдержал
и сострил:
- Будьте выше этого, герр гауптман.
Но тот не принял шутки: может, не понял, а скорее всего не
захотел понимать. Его лицо потемнело от прилившей крови, а
когда она схлынула, по выражению его глаз майор понял, что в
лице этого плебея имеет еще одного непримиримого врага.
Гауптман перестал задирать ногу и нервно поглядывал по
сторонам, давая понять, что беседа ему надоела и майор ему
скучен, а сам он, В. Клюге, крупнокалиберный идиот: какого
черта он гнал своих людей, гнал машины сквозь ночь? Чтобы вме-
сто благодарности услышать от этого недоноска с неестественно
правильным прусским выговором шуточки в свой адрес?
Иоахим Ортнер отпустил гауптмана с легкой душой. "Пусть
злится, - думал он. - Мне он не может ни помешать, ни
навредить. Слишком мал. А в бою... Кто спорит, может статься
так, что от действий В. Клюге в бою будет зависеть многое. Но
в бою ему придется защищать свою жизнь... и честь, если она у
таких, как В. Клюге, имеется. Спаси господь его душу, если он
со мной попытается хитрить".
Все же в этих рассуждениях была не вся истина. А главной
подоплекой был печальный факт - это майор разглядел сразу -
что В. Клюге определенно не ариец. Документы, конечно, у него
в порядке. Но в жилах наверняка немало иудейской крови.
Правда, такое не докажешь. Они проныры из проныр; уж если
закопались, сколько ни рой - пустая трата времени; дна не
найдешь. Но ведь по роже видно, что жид!..
И вот сейчас майор думал об этом снова. "Ну, и полк, -
думал он. - Их что, нарочно подбирали? - скопище плебеев.
Помилуй бог, да ведь если пробудешь среди них достаточно
долго, глядишь, и сам станешь на них походить. Притворство
даром не дается. Впрочем, разве я притворялся? Нет. Ни с
полковником, ни с гауптманом. Притворство было бы напрасным. Я
никакой не актер, а они оказались на удивление
проницательными, эти плебеи. Что ж, тем лучше. Нас
объединяет... Что нас объединяет - дело? Нет. Скорее - судьба.
Прекрасно. Будем деловиты и официально любезны. На минуту наши
дороги пересеклись, даст бог, разбегутся в бесконечность.
Прекрасно!"
- Герр майор. - Адъютант вырос перед ним, неловко закрыв
своей длинной фигурой и холм и даже "фокке-вульфы" над ним. -
Начальник штаба имеет честь пригласить вас на командный пункт.
- Прекрасно, - сказал майор Иоахим Ортнер. - Как первая
рота?
- На исходном рубеже, герр майор.
- Прекрасно. - Иоахим Ортнер пригубил кофе. За весь
разговор он не улыбнулся ни разу. Ни к чему. - Передайте:
пусть начинают. Я сейчас подойду.
17
Первая атака получилась самой удачной. Если б она еще
достигла цели!..
Рота развернулась в цепь и пошла к холму почти
одновременно с тем, как упали первые бомбы. Насчет калибра
бомб уговору не было, но майор Иоахим Ортнер надеялся, что
летчики знают о характере цели и воспользуются, по меньшей ме-
ре, стокилограммовыми. Это было немаловажно и с точки зрения
психологии. Взрыв стокилограммовой бомбы - достаточно
эффектное зрелище: оно бодрит солдат, придает им уверенности.
Майор помнил еще по Испании: когда идешь в атаку на позиции,
которые у тебя на глазах обрабатывают тяжелыми бомбами, хоть и
знаешь, чем это всегда кончается, всякий раз создается
впечатление, что уж теперь-то дело предстоит плевое: дойти и
занять опустошенные смертью позиции. Правда, сколько он
помнил, на их участке фронта такого не бывало ни разу. Но в
этом очередной раз убеждаешься лишь за полторы-две сотни
метров до перерытых и засыпанных рыхлой землей окопов
противника.
"Фокке-вульфы" не торопились. Они медленно кружили высоко
в небе; издали могло показаться, что они и не заняты ничем;
однако холм под ними зарастал взрывами, извергал в небо дым и
землю; бомбы ложились на вершину почти непрерывно и, кажется,
почти ни одна не упала в стороне, на склон. Это была не только
добросовестная, но и классная работа.
А потом произошло то, что майор уже знал из рассказов
начальника штаба механизированной дивизии. Когда до вершины
осталось около ста метров, по роте одновременно ударили два
крупнокалиберных пулемета; правда, один не из бронеколпака,
как ожидали, а из-под раскуроченного танка. Если это сюрприз,
подумал Иоахим Ортнер, следя за боем в бинокль, то он не бог
весть какой важный. Уязвимая позиция. Клюге выковыряет их
из-под танка четырьмя-пятью снарядами. Если только он
действительно так хорош, как его продавал герр оберст.
Рота майору понравилась. Хоть как зелены были эти солдаты,
они все же не сдались сразу; они лезли и лезли; их хватило еще
на полста метров, а для этого нужно огромное мужество. Но
потом пошло уж вовсе ничем не закрытое пространство. Лейтенант
попытался поднять их еще раз, да за ним уже следили, видать по
всему; на колени встать ему дали; он осмелел, еще приподнялся,
может, не соображал уже ничего со страху - и тут в него
впились одновременно оба пулемета. В первое же мгновение ему
оторвало правую руку и он завертелся на месте, как юла,
подхлестываемая кнутиком. Что с ним дальше было, Иоахим Ортнер
смотреть не стал. Зрелище не из самых приятных. Оно может быть
поучительным, если видишь его впервые, но майору случалось
наблюдать штуки и почище этой. Он опустил бинокль и вздохнул.
Хотя именно с этим лейтенантом он разговаривал чуть дольше
других, обсуждая план атаки, а значит, успел его в какой-то
степени узнать, - смерть его, как знакомого человека, совсем
не задела Иоахима Ортнера. Но для майора это была потеря.
Атака захлебнулась; в следующую атаку роту придется кому-то
вести, а у него офицеров не так уж много...
Что касается провала атаки, майор Иоахим Ортнер воспринял
это со спокойствием, удивившим его самого. Случилось то, чего
он ждал; он знал, что именно так и будет. Он знал это с той
самой минуты, когда сегодня, едва проснувшись, в первый раз
увидел холм. Все атаки ни к чему, думал он. Все они бред и
несусветная глупость. Но их придется повторять снова и снова,
пока что-нибудь не произойдет или пока его не осенит гений и
он не найдет какое-то особенное решение.
