то так не получится.
Теперь весь передовой танковый полк расползался с шоссе,
рассредоточивался по долине. Первый его батальон, словно
разбуженный взрывом, уже бил по вершине холма в два с
половиной десятка стволов. Однако цель была для немцев не
очень удобная. Во-первых, стрелять вверх без специальных
приборов всегда не с руки; а во-вторых, каждый танк, в
общем-то занимая какую-то определенную позицию, тем не менее
все время находился в непрерывном движении - выполнял
противоартиллерийский маневр. В таких условиях спрашивать с
наводчиков исключительную точность, право же, грешно. И
снаряды то летели высоко, то рвались значительно ниже дота;
только однажды красноармейцы услышали, как болванка угодила в
бронеколпак. Против ожиданий звук оказался не ахти какой
тяжелый: загудело низко, будто в большой колокол, - и все.
Может быть, так оно и было на самом деле, все-таки масса
купола была огромной, в ней могла раствориться без
существенных последствий и не такая инерция; но как бы солдаты
ни были заняты боем, они ждали его, это первое прямое
попадание, память о нем таилась где-то в их подсознании все
время; оно ожидалось, преувеличенное своей неизведанностью, и
когда случилось наконец - сквозь дробь осколков по броне,
сквозь глухие удары камней, - то угадалось сразу - с
облегчением, с торжеством, - и, когда болванка, визжа,
рикошетом упорхнула прочь, этот отвратительный звук был
воспринят едва ли не как гимн победы.
Но, в общем, от этого обстрела было только одно
неудобство: остерегаясь случайных осколков и камней, амбразуру
пришлось прикрыть, оставив минимальное отверстие - для наводки
и стрельбы. Тимофею с его стереотрубой стало и вовсе неуютно.
Он тыкался от одного края амбразуры к другому, боялся помешать
Чапе и все не находил себе места, как бедный зять в приймах. К
тому же в воздухе висело облако сухой глины. Она порошила в
глаза, объектив стереотрубы приходилось протирать почти
непрерывно, и все-таки видимость была плохой.
Между тем теперь и механизированный полк пришел в
движение. Правда, грузовики и бронетранспортеры остались
стоять на шоссе, поскольку в стороны им ходу почти не было: по
камням, ямам да буеракам далеко не удерешь, но солдаты густо
сыпались на дорогу и бежали прочь, рассасываясь по тем же ямам
и буеракам.
- Чапа, по мосту попадешь?
- Далеченько... - пожаловался тот на всякий случай, хотя в
прицел мост был виден превосходно и Чапа уже давно посматривал
на него с интересом.
- Нечего прибедняться - наводи! - Тимофей покрутил ручку
телефона и, услышав в трубке "Медведев на проводе", крякнул: -
А ну-ка подбрось нам несколько фугасных!
В мост они попали только с пятого снаряда. Правда, одного
попадания оказалось достаточно; он рухнул сразу, и в том
месте, где темнела его полоска, открылась река.
Немцы не все успели перебраться, и десятка полтора танков,
замыкающих походные порядки дивизии, подкатили к берегу и
рассредоточились. Потом один танк двинулся влево вдоль берега,
другой - вправо. Искали брода. "Сейчас будут здесь, да уж
ладно, не наша это забота, как выберутся и что будут делать, -
думал Тимофей. - У нас и без них мороки выше глаз. Вон уж
гости в двери стучатся. Теперь только успевай принимать..."
Со времени первого выстрела прошло уже четверть часа.
Нельзя сказать, чтобы среди этих пятнадцати минут была такая,
когда немцы были бы напуганы или у них началась паника. Нет.
Все-таки их была целая дивизия, и они находились в глубоком
тылу своих войск. Но они были обескуражены - это точно
(шуточки? - два выстрела - и двух танков как не было; к тому
же дорога вдруг оказалась перерезанной и спереди и сзади;
капкан!). И смущены. И только поэтому замешкались поначалу.
Они с полным основанием могли подозревать, что дот - это лишь
часть засады. Они приняли меры предосторожности, выждали
какое-то время. Красные больше нигде себя не проявляли. А дот
бил хоть и методично и тяжело, но редко. И тогда немцы
бросились в атаку.
Из боевых порядков головного батальона - он продолжал
беглый обстрел с целью если не поразить, то хотя бы ослепить
дот, - выдвинулись три средних танка и, набирая скорость,
прямо через кустарник и рытвины устремились к холму. И не
успели еще красноармейцы перезарядить пушку, как они уже были
в мертвой зоне.
Тут Тимофей вспомнил о шести дозорных танках, и ему сразу
стало неуютно. Они имели целых пятнадцать минут, чтобы
разобраться в происходящем, принять решение и ударить, понял
Тимофей, и его фантазия услужливо нарисовала страшную картину:
вот один из этих танков выдрался на холм, подполз к доту с
тыла и наводит свою пушку прямо на люк. Этот люк - надежная
штука; и пуль и осколочных гранат за ним можно не бояться. Но
первый же снаряд вобьет его внутрь.
Стараясь ничем не выдать своего волнения, хоть это было и
ни к чему - не до того было красноармейцам, чтобы следить за
выражением лица своего командира, - Тимофей пошел к люку. Но
вдруг вспомнил о перископе. Вот что ему нужно! Правда, в нем
тут же заговорил хозяин: во время такого обстрела, как сейчас,
не мудрено сразу остаться без перископа - достаточно одного
осколка. Однако не подставлять же под эти осколки себя!
Он поднял перископ, развернул его на юго-восток, куда,
огибая холм, уходила дорога, и, хотя мешала глиняная пыль,
сразу увидел те танки. Сначала четыре машины. Они стояли прямо
на шоссе, развернувшись в сторону холма (чтобы не подставлять
борта), но не стреляли. Не стреляли потому, что два танка,
форсируя двигатели, то и дело меняя угол атаки, иногда сползая
на несколько метров, упорно лезут вверх.
Тимофей повернул перископ на запад. Танки, атакующие дот в
лоб, уже тоже взбирались на холм. Этим пока было легче - с их
стороны холм был более пологим, - и потому каждый раз, когда
наклон башни позволял это делать, они били по доту считай что
почти в упор.
Тимофей убрал перископ.
- Чапа, ты видишь этих, что подбираются?
- Не-а. Може, когда ще трошечки выдряпаются до нас...
- У тебя под рукой не осталось бронебойных?
- Один есть, - сказал Ромка.
- Заряжай. - Тимофей покрутил ручку телефона. - Медведев!
Знаешь, где лежат противотанковые гранаты? Ага. Так вот:
набери в какую торбу штук десять, не меньше, понял? - и мотай
к нам наверх. Только побыстрей!
14
Когда Александр Медведев услышал приказ о гранатах, он
решил, что это уже конец. И первой его реакцией было - бежать.
Удирать отсюда, уносить поскорее ноги - прочь! прочь! - пока
это возможно, пока еще есть какой-то ничтожный шанс
выпутаться. Сделать это было просто: до люка в запасной лаз -
несколько шагов...
Медведев бросился в ту сторону, но - за гранатами. Свою
первую инстинктивную реакцию он оценил одним словом:
"Сволочь". Он выхватил с полки тяжеленный ящик, громыхнул его
на пол посреди прохода; кончиками пальцев - дальше не прошли:
щели узкие, а пальцы как сосиска каждый - выдрал верхние
дощечки с мясом, только гвозди взвизгнули. Бог его силой не
обидел, да что в том толку, не в первый раз подумал он; и были
в этой мысли привычная горечь и обида привычная, и как обычно
на том все и кончилось: он стушевался перед этой мыслью, перед
сознанием неотвратимости судьбы, а точнее сказать - жребия.
Он зацепил одной рукой три гранаты, другой столько же.
Бросил назад. Если даже в карманы положить по гранате - и то
десяти не унесешь, тем более о занятыми руками не взберешься
по лесенке. Прав сержант - нужна торба.
Он заметался до кладовке. Нет ничего подходящего!
Вот так всегда; всю жизнь у него так шло: что бы ни делал
- все навкосяк. Все комом.
Тут самое время сказать об Александре Медведеве несколько
слов; дальше будет не до того, да ни к чему заставлять
читателя ломать голову над загадками там, где их нет и
поведение героев вполне и просто объяснимо.
Медведев принадлежал к категории людей весьма
распространенной. Природа дала этим людям все. Но если другие,
имея куда меньшие возможности, развивали свои сильные стороны,
чтобы "перекрыть" естественные "недостачи", то эти люди,
напротив, все свое внимание сосредоточивают на слабой точке.
Медведев был высок, очень силен. Он был красив:
правильные, истинно русские черты лица с чуть выдающимися
скулами, с румянцем, проступающим из-под чистой кожи; черные
кудри, голубые глаза. Кажется, уж от девчат ему точно отбоя не
должно быть, но они его не жаловали, как не жаловали и парни.
Эти, правда, не всегда сразу давали ему точную оценку:
внешность Медведева, ее очевидная мужественность,
"выигрышность" служила как бы форой. Но проходило немного
времени, фора иссякала, и как-то само собой получалось, что он
опять оказывался в положении подчиненном, зависимом,
страдательном. Кстати, следует отметить, что сержанты
угадывали его слабину сразу - не хуже девушек. Именно
сержанты, а не какого-либо иного звания военный люд; например,
офицерам он всегда нравился, во всяком случае поначалу. А
сержанта ни внешним видом, ни выправкой не проведешь. Он один
раз пройдет перед строем и точно покажет, ткнет пальцем в
грудь, какой солдат самый шустрый да моторный, а какой -
рохля, курица мокрая, паршивая овца, пусть даже на его груди
лемехи ковать можно. Такой не обязательно бывает в каждом
отделении, но уж во взводе точно сыщется, и сержант это знает,
ему нельзя не знать, не угадать этого "типа" сразу; не дай
бог, оплошаешь и пошлешь его по какому живому делу - кому
потом отбрехиваться да шишки считать? У Тимофея Егорова не
было времени, чтобы приглядеться к новичку, раскусить его. До
того ли ему было! - на них надвигались сотни вражеских танков,
и на что бы сейчас ни поглядел Тимофей, перед его глазами была
только эта картина. Но сержант всегда сержант! - даже в такую
минуту он уловил какую-то ущербность, неполноценность
часового. У Тимофея не было тех нескольких спокойных свободных
мгновений, когда бы он мог отвлечься от боя, разобраться в
своих чувствах и точно квалифицировать явление. Сейчас ему это
было еще не нужно; сейчас это ничего не решало. Но если б его
все-таки спросили об этом, он, даже не глядя больше на
Медведева, сказал бы, с кем имеет дело. И Медведев это понял
по одному взгляду - еще не узнавшему его взгляду сержанта. Он
сразу сник, почувствовал себя жалким, каким-то жеваным. Все
было как всегда.
А между тем объективно у него не было оснований такого
поведения. Он не был болен, не имел тайных пороков, а тем
более - каких-либо тяжких, по счастливому случаю оставшихся
нераскрытыми проступков в прошлом. Но именно в прошлом, в
детстве произошли те незначительные события, те первые
маленькие поражения, которые наложили печать на его характер и
в юношеские годы и, судя по всему, складывалось именно так, на
всю его последующую жизнь.
Вначале душу Медведева иссушила безотцовщина. Батю и трех
дядьев порубали апрельской лунной ночью мальчишки конармейцы.
Санька родился уже после, на троицу. Статью, всем своим видом
пошел в отца, но характером - в ласковую, мягкую, как
церковная свечка, мамашу.
Первые годы это было неприглядно. Тем более сколько помнил
себя Медведев, он всегда выделялся среди сверстников и ростом
и силой. Заводилой не был, зато в нем рано наметилась та
манера добродушного безразличия, ленивого нейтралитета,
которая зачастую присуща очень сильным людям. У них, как у
наследных лордов, сразу есть все или, по крайней мере, самое
