светлела узкая серповидная отдушина.
Судя по глубине воронки - тяжелый снаряд. Миллиметров сто
пятьдесят будет. Но откуда у этой дивизии такой калибр? - даже
у тяжелых танков пушки в два раза слабее, и приданная
артиллерия у них тоже должна быть легкой. Неужто три или
четыре снаряда угодили в одну точку? Ну и дела! А еще говорят:
дважды в одну воронку не попадает. Вот и слушай кого после
такой картинки...
Выбраться на волю, впрочем, не составило труда. Неудобнее
всего оказалось отгибать изнутри прутья арматуры: лежишь на
спине, упираешься в спину, а ведь под лопатками битый
камень... Но кто в бою придает значение такой ерунде? -
Медведев только в первый момент отметил про себя: больно! - и
больше не думал об этом.
Цинки почти не мешали.
Ему стало жутковато на миг, когда, выглянув из воронки, он
увидел совсем близко цепь автоматчиков; не просто немцев - он
насмотрелся на них за последние сутки, - а немцев, которые шли
на него, которые хотели убить именно его, Саню Медведева. Их
было так много... А в долине - настоящий муравейник!
Но страх только опалил - и прошел. Его вытеснил не азарт -
этому Медведев не был подвержен; напротив: природное
спокойствие и уверенность в себе (если он оставался один на
один с любым делом). Уже иными глазами он оценил расстояние до
автоматчиков, решил - успеваю, - и теперь его обстоятельности
хватило даже на осмотр бронеколпака снаружи, и лишь затем он
спустился через уцелевший огрызок трубы на свое боевое место.
Под бронеколпаком было душно. Медведев сел в железное
креслице и открыл амбразуру; легче не стало. Амбразура была
узкая: узкий крест с короткой горизонтальной щелью и длинной -
от основания колпака до самого зенита - вертикальной. По левую
руку был штурвальчик с рукояткой; если его крутить, весь
колпак поворачивался. Медведев проверил. Порядок, колпак
поворачивался очень легко, но все равно к этому надо было еще
привыкнуть, и, окажись на месте Медведева кто угодно другой,
он не преминул бы побрюзжать по поводу этой сложной
конструкции, и был бы прав, потому что, когда тихо да покойно,
это вполне приятное занятие: покручивать ручку да
посматривать, что делается слева от тебя, а что справа; а как
бой? да ведь и бой на бой не приходится; ведь если окружат, да
будут настырно лезть со всех сторон, несмотря ни на что, ни на
какие потери - вот уже где помянешь конструктора в Христа,
бога и душу, потому как голова кругом пойдет, за что сначала
хвататься: крутить штурвальчик или бить из пулемета... Ведь
заклюют!
Но именно Медведева это печалило не очень. Он был рад, что
он один. Неудобно? - что с того! Большего бы горя не было!..
Главное: можно расслабиться, не думать о том, что другие
скажут; можно быть самим собой!
Он вставил ленту, пожалел, что нельзя пальнуть разок -
проверить, не заедает ли затвор, - вытер пот и, услышав справа
короткую очередь из ШКАСа, повернул туда бронеколпак, чтобы
узнать, что же там такое происходит. Но ничего не понял.
Автоматчики были почти в ста метрах. Еще бы их подпустить хоть
малость! Однако те выстрелы вспугнули всю цепь; вся цепь
залегла - спокойно, без испуга, готовая в любую минуту
подняться, и все с любопытством поглядывали на правый фланг,
где наперегонки долбили автоматы и в общем что-то должно было
происходить, но ничего не происходило, потому что
крупнокалиберный не отвечал и вдруг выяснилось, что он вообще
стрелял в другую сторону, так как в цепи убитых не оказалось.
Немцы поднялись и пошли вперед.
Они опередили свои танки; при этом часть из них стала еще
осторожнее - ведь последнее прикрытие оставили позади, -
другие же, обегая буксующие сползающие машины, весело
скалились, что-то кричали в темные амбразуры механиков. Только
один средний танк упрямо полз впереди цепи, и это тревожило
Медведева.
Ревом дизелей танки раскатывали холм, как утюгами. Ждать
было легко. Медведев еле заметно поворачивал бронеколпак
влево-вправо (каждый большой камень, каждая промоина были ему
здесь знакомы, но надо было увидеть их по-новому: в качестве
возможных укрытий для врага), наконец улучил момент, когда
трое автоматчиков сбились почти в кучу - и ударил по ним.
Пулемет работал легко. Медведев точно видел: двоих он убил
сразу. Что стало с третьим, он не понял; третий упал за кустом
жимолости, и там могло быть всяко. Но двоих он убил наповал, и
это раскрепостило, сняло остатки волнения. Он и дальше бил все
в том же стиле: короткими, уверенными сериями, и за весь бой
не дал ни единой очереди, которая бы превышала четыре-пять
выстрелов. Это принесло удовлетворение.
Немцы отступили не сразу. Они попытались ослепить обоих
пулеметчиков огнем по амбразурам, заблокировать их, и под
прикрытием огня просочиться к доту, тем более, что условия
местности это как будто позволяли. Но ШКАСы держали их цепко,
и тогда автоматчики, оставив прикрытие, стали сбиваться влево,
уходя из сектора обстрела Медведева. Это продолжалось недолго,
всего несколько минут. Бой решился вдруг, двумя ударами.
Первым был выстрел Чапы. Он ждал все-таки не зря: танк нашел
дорогу к вершине. Рискованную и настолько сложную, что тем же
танкистам, возможно, ее не удалось бы повторить. Весь путь
танк проделал в мертвой зоне, пока не добрался до последнего
перегиба; отсюда начинался пологий легкий подъем. На нем Чапа
мог расстрелять немца просто в лоб - калибр пушки позволял; но
он это сделал чуть раньше: когда танк, вгрызаясь в грунт,
сантиметр за сантиметром выдавался все выше над последним
перегибом холма и готов был каждую секунду перевалиться вперед
и занять горизонтальное положение - в этот момент Чапа и
врезал ему бронебойным а самое уязвимое место - в брюхо. Танк
замер на миг, а потом взрывом его как бы развернуло изнутри,
он стал сразу вдвое ниже, осел с вывернутыми наружу
гусеницами, распятый, как жаба на столе у препаратора, и таким
плоским и безжизненным утюгом пополз назад, вниз, ломая кусты,
пока не ткнулся в большой валун.
Второй удар нанес Ромка. У него хватило выдержки собрать
перед своим пулеметом почти треть автоматчиков; считай, всех
он там и положил одной длинной очередью. После этого, конечно,
остальные посыпались в долину. За пехотой попятились танки.
Под конец еще раз отличился Чапа. Оказывается, среди
судорожной суеты и спешки боя, в дыму, за огневой завесой,
сквозь которую, казалось, разглядеть что-либо вообще
невозможно, он успел приметить одну особенность маневров
немецких танков. Та самая промоина, из-за которой под шоссе
был проложен водосток, при видимой неказистости представляла
собою почти идеальный противотанковый ров. Изрядная ширина;
крутые, подточенные водой стенки. Увы, местами стенки
обрушились, и немецкие танки, выдвигаясь на исходную для атаки
позицию, пользовались одной из этих пологостей. Она была почти
на границе мертвой зоны, и Чапе пришлось помозговать, прежде
чем он решил, как в такой ситуации вернее подступиться к
немцу. Но время у него было, и когда, наконец, танк появился в
прицеле, Чапа всадил ему бронебойный. Танк загорелся не сразу,
снаряд попал в ходовую часть. Это был последний бронебойный, и
Тимофей полез вниз за снарядами, и они потеряли минуты три,
потому что снаряд опять пришлось подавать через люк; однако
немцев эти минуты не выручили: Залогин уже успел малость
оправиться от контузии и зажал танкистов под брюхом; это у
него получалось весьма убедительно, хотя он едва напоминал о
себе. Так они там и сидели, пока машина не взорвалась от
третьего снаряда.
После этого бой как-то сразу свернулся. Вряд ли немцы при-
знали свое поражение. Для этого их было слишком много, и они
считали себя (и если подходить математически - так оно и было
на самом деле) тысячекратно более сильными, чем огневая точка,
которая столь дерзко их остановила. Им - от генерала и до
последнего солдата - и в голову не могло прийти, что они не
смогут взять дот. Смогут! И взяли бы!.. Но, во-первых, для
этого нужно какое-то время, а дивизия и без того уже
безнадежно выбилась из графика движения, когда еще его
наверстает, ведь, по сути, она лишилась машин и тягачей, а те,
что уцелели... им еще предстоит выбираться из этой долины все
под тем же убийственным огнем! Во-вторых, чтобы взять дот,
необходимо всего небольшое подразделение; во всяком случае,
держать возле него дивизию - под огнем! - бессмысленно и даже
глупо. В-третьих, стало очевидно: славу здесь не заработаешь;
скорее потеряешь то, что имел.
Дивизия поднялась и возобновила свое движение согласно
диспозиции: на восток.
Впереди танки - подразделение за подразделением, прямо по
целине, широким крылом огибая холм и уже в тылу его выползая
на недосягаемое для Чапиной пушки шоссе; следом -
артиллерийские и пехотные части. Эти шли, по возможности
рассредоточившись, очень медленно; быстрее местность не
позволяла, да и пушки задерживали: добрую половину их солдатам
пришлось катить вручную. Только две батареи остались на
прежних позициях и вели по вершине холма беглый огонь.
Замыкал движение второй танковый полк. Перед дотом он
прошел совсем без потерь, по крайней мере так считали
красноармейцы. Но как свидетельствует рапорт командира этого
полка (рапорт был помечен следующим днем и обнаружен во время
изучения архива спецчасти; весь архив - грузовик с железными
ящиками типа сейфов - наши войска захватили в первых числах
декабря где-то в районе Можайска), в описанном выше бою погиб
экипаж тяжелого танка, а судя по другой его же бумаге, в
ремонтный батальон были сданы две машины: одна со
специфическими изменениями от долгого пребывания в воде,
вторая - с разломами поворотного круга башни, тяжелыми
повреждениями ходовой части и мотора. Надо полагать, оба танка
пострадали от одного и того же снаряда, разрушившего мост;
погибший экипаж просто утонул.
Спад активности врага не мог не отразиться на действиях
красноармейцев. Их успех был огромен и, очевидно, выше самых
оптимистических ожиданий. Он потребовал не только мужества, но
и невероятных затрат душевных сил. И когда напряжение упало,
какая-то пружина в них расслабилась, и вдруг навалилась
усталость: неодолимое желание лечь, закрыть глаза и ни о чем
не думать. Да и само восприятие победы было далеко не простым:
они выиграли бой; кажется, об этом двух мнений не может быть;
но вот в долине мимо них движется дивизия, обломавшая о них
зубы, и столько в этом движении спокойствия и уверенности в
собственной силе... Это движение - вопреки всему, вопреки
любым потерям, - словно нивелировало успех красноармейцев; оно
как будто имело целью внушить: что бы вы ни делали, чего бы по
частностям ни добились, в конечном итоге выйдет по-нашему; так
было, так есть и так будет во веки веков, покуда существует
германская идея и тысячелетний райх. Немцы шли под огнем их
пушки, падали, сраженные осколками, звали санитаров, гибли, но
продолжали свое неумолимое движение, подразделение за
подразделением обтекали холм и в тылу его выходили на шоссе,
которое вело прямо на восток.
Как-то так получалось, что в этом марше под смертью было
больше угрозы и демонстрации силы, чем в самой страшной прямой
атаке. И чем дольше смотрел на это Тимофей, тем яснее
чувствовал, что надо, совершенно необходимо что-то этому
противопоставить. Сейчас. Сию минуту. И не только из-за немцев
- из-за красноармейцев тоже. Тимофей видел: что-то надо
сделать, чтобы сбить с парней наваждение, встряхнуть их и дать
