вертанулся на месте и лишь затем перекинулся в кювет. Убит был
только шофер; адъютант отделался ушибами, у Питча тоже ничего
не было сломано, но лицо изранили осколки стекла, и будет ли
он видеть, врачи пока ответить не могли.
То, что майор Иоахим Ортнер попал в зеленую часть и вместе
с нею сразу был послан в нелегкое и, прямо скажем, рискованное
дело, было следствием не только случая, но и - еще в большей
степени - самой обычной ошибкой, в основе которой лежал страх
перед сильными мира сего и зауряднейшее служебное рвение.
Секрет простой: во главе корпуса стоял дядя Иоахима
Ортнера. Увы, дядя был по материнской линии, значит носил
совсем другую фамилию; но этот минус был единственным; в
остальном дядя заслуживал одних похвал: он любил свою сестру,
любил племянника, всегда о нем помнил и регулярно - лично, а
не через своих адъютантов, заинтересованно, а не в порядке
любезности, - следил за его успехами, сначала в закрытой
юнкерской школе, попасть в которую стоило огромных трудов,
поскольку там учились сыновья избранного генералитета и
некоторых высших наци, а затем в Академии генерального штаба.
В промежутке между учебой в обоих заведениях Иоахим Ортнер
неплохо провел два года в Испании, и поначалу дядя считал, что
этого вполне достаточно. Но затем один за другим совершилось
несколько блистательных аншлюсов; из-за академии Иоахим Ортнер
не смог принять в них участия, и это было серьезным просчетом
дяди, потому что бывшие однокашники Иоахима Ортнера ходили в
немалых чинах, их груди были увешаны орденами, а испанский
опыт уже котировался невысоко. Военная наука далеко ушла за
это время от тех робких экспериментов, тем более - военная
практика.
Надо было спешить. Требовались радикальные меры.
Дядя имел серьезный разговор с племянником и остался
доволен. Иоахим Ортнер не считал потраченное на учебу время
потерянным зря, что говорило о его уме: мальчик смотрел
далеко, детали переднего плана не мешали ему учитывать
перспективу. Затем он был честолюбив, смел и энергичен;
наконец, уже шесть лет находясь в рядах партии, хорошо
зарекомендовав себя в ней, он тем не менее дальше не шел:
проявлял преданность и усердие, но не фанатизм.
- Ты будешь делать карьеру в моем штабе, - сказал дядя. -
Но нельзя забывать: биография "правильного" миллионера
начинается от маленького ящика чистильщика сапог. Это значит -
сначала тебе следует заработать два-три ордена в настоящих
боях. Чтобы иметь репутацию боевого офицера. Чтобы
застраховать себя на будущее от упреков парвеню, что ты, мол,
тепличный цветок, штабная крыса. Не беспокойся, Иоахим, я
прослежу, чтобы эта стажировка у тебя прошла гладко.
Печальное приключение гауптмана Питча пришлось кстати.
Узнав о нем, дядя связался с командиром дивизии и
поинтересовался, каков был у Питча батальон. Батальон
превосходный, ответил комдив, не без оснований полагая, что
при ином ответе с него первого взыщут за нерадивость.
- Что ж, тем лучше, - ответствовал дядя-генерал. - У меня
на это место есть кандидат. Он сейчас же к вам выезжает! Майор
Ортнер. Храбрый, опытный и грамотный офицер. Вот увидите, вы
им будете довольны. Между прочим, сын моей сестры...
Комдив принял майора Иоахима Ортнера очень мило; кстати,
предложил хорошее место в штабе и, когда майор тактично,
однако настойчиво подтвердил свое желание поскорее попасть в
действующую часть, высказал искреннее сожаление по этому
поводу. Планы дяди Ортнера были для него не до конца ясны,
зато он отдавал себе отчет, что на батальон Питча не может
положиться вполне.
Что было сказано командиру полка - неизвестно. Он не
понравился Иоахиму Ортнеру сразу. И не потому совсем, что
принял его сдержанно; они солдаты, и соревноваться в
изысканности любезностей им не к лицу. Но полковник был
плебей, Иоахим Ортнер понял это с первого взгляда и, видимо,
чем-то неосторожно выдал свою догадку, потому что тотчас же по
глазам полковника прочел: тот понял, что майор Ортнер сразу и
точно определил его социальные координаты, и уже за это одно
возненавидел Иоахима Ортнера так, как могут ненавидеть только
плебеи: за происхождение, за положение, за умение держаться -
просто за то, что ты не такой, как он, не плебей; за то, что
он не может, не имеет права сейчас, сию минуту, немедленно,
вот здесь же уничтожить тебя, втоптать в грязь, унизить - что
угодно, только бы доказать свое плебейское превосходство...
И все это при том, что внешними данными бог не обидел
полковника. Это был типичный прибалт: высокий, широкий в
кости, с резкими, будто их работали одним взмахом топора,
решительными чертами лица; глубоко посаженные серые глаза, пе-
пельная, аккуратно подстриженная щетина волос: кисть большая и
сильная, с длинными выразительными пальцами. Викинг с
картинки! Что бы такую внешность человеку комильфо, нет! -
плебею досталась. Плебею во всем. Плебейство не только таилось
в глубине его настороженных глаз, оно и выпирало в каждой
мелочи: в том, как полковник хрустел пальцами, как бездарно
был пошит его тщательно выутюженный мундир, как он почесывал
кончик носа мундштуком, а сам мундштук, набранный из
разноцветных кружочков прозрачного плексигласа, - этот
мундштук, даже не будь всего остального, один выдал бы
полковника с головой; он сразу бросался в глаза, был вроде
яркой рекламы, предуведомления: "Я плебей!.." Это был
настолько крикливый мундштук, что Иоахим Ортнер непроизвольно
поморщился. "Ну плебей, - подумал он, - ну и что? Мой бог,
нашел чем хвастать!.."
Но, повторяем, все эти тонкости были, так сказать, за тек-
стом. Внешне майор Иоахим Ортнер был принят со сдержанной
любезностью, хотя ему даже чашку кофе не предложили с дороги.
Про батальон полковник сказал, что это типичная молодая часть
- не лучше и не хуже ей подобных (Иоахим Ортнер тут же
вспомнил поговорку одного фельдфебеля, который несколько лет
назад вбивал на плацу училища в кровь курсантов премудрости
шагистики; "Я алхимик! - говорил фельдфебель. - Из зеленого
дерьма я умудряюсь выковать стальные штыки!"), а уже через
несколько часов снова вызвал майора Иоахима Ортнера (весь полк
размещался в одном селе) и приказал ему немедленно выступить с
батальоном и к 9.00 взять красный дот.
Почему именно к девяти - было неясно. Как следовало из
приказа, в 4.00 оборонительные сооружения красных подвергнет
обработке авиация, о чем уже было согласовано в
соответствующих инстанциях. После авиации наступал черед
ортнеровского батальона. Хорошо: в четыре авиация, следом на
красных бросаются мои овечки; все понятно, где-то самое
позднее к пяти мы должны с этим покончить. Но почему дают срок
с запасом - целых четыре часа! Значит, считают возможным, что
мы сразу дот не захватим и придется повторить атаку, и на
этот-то случай нам и придают батарею гауптмана В. Клюге -
четыре 76-миллиметровые пушки? Сотни танков, десятки орудий
ничего не смогли сделать, а эти четыре пушчонки должны
проложить нам дорогу, чтобы не позже 9.00 я мог доложить о
победе?
- Могу я узнать, оберст, кто это гауптман В. Клюге? -
спросил Иоахим Ортнер, чтобы выгадать время на раздумье.
Приказ застал его врасплох. Конечно же, он и виду не
подал, внешне был деловит и сдержан, но в мозгу его вертелась
карусель: мысли возникали вдруг, на мгновение, и тут же
исчезали, уступали место другим, заслонялись третьими, часто
совершенно противоположными. "Хладнокровие, прежде всего
хладнокровие, Иоахим", - приказал себе Ортнер, но его уже
понесло, все исчезло, все мысли, все предметы вокруг, и эта
гуцульская хата, посреди которой он разговаривает со своим
оберстом, - и она исчезла тоже, остался только кончик
плебейского носа господина оберста, лишь кончик носа, который
господин оберст в раздумье почесывает своим плебейским
наборным мундштуком.
- Гауптман Вилли Клюге - лучший артиллерийский офицер в
приданном полку дивизионе...
Голос уплывает в сторону, скользит мимо сознания. Майор
Иоахим Ортнер смотрит, как шевелятся жесткие губы герра
оберста, а твердит себе: "Не паниковать... не паниковать..."
Он повторяет это снова и снова, пока в голове не становится
пусто, совсем чисто, и по этому белому - четкая надпись:
"хладнокровие". Хорошо. Пока шевелятся губы, можно подумать,
взвесить все про и контра... Конечно же, риск велик; но, с
другой стороны, чем труднее победа, тем больше честь. "Но имею
ли я право рисковать? - думал майор Иоахим Ортнер и отвечал
себе: - Да, имею; но в небольших пределах. Я не рвусь в герои
- мне важен послужной список. Понимает ли это полковник? А
вдруг ему еще не успели сообщить о дяде? Случая не было - и
генерал не сказал. А тот хочет унизить меня хотя бы ценой
поражения, да и приятелей своих жалеет - вот и подставляет под
удар меня... А может, и сказали, но у него на будущее есть
хорошая отговорка: мол, считал, что дело верное, прекрасная
возможность отличиться... А что, если ему сейчас сказать о дя-
де? Или извиниться, сослаться на какую-нибудь мелочь и
позвонить прямо отсюда... Но как дядя посмотрит на это? А
вдруг у них с полковником все уже согласовано и договорено.
Хорош я буду в глазах дяди... Да и этот плебей пустит потом в
полку обо мне такой анекдот... Да что в полку - вся армия
будет хохотать, а это смерть карьере, ничем не загладишь,
ничем не искупишь... Но я ведь не трус, я только не хочу
напрасно рисковать, из-за того лишь, что полковнику вовремя не
сказали... А если сказали?.."
Он вглядывался в невозмутимое лицо командира полка, но не
прочел на нем ничего - ни утешительного, ни настораживающего.
Так в смятении чувств он и покинул штаб и потом терзался всю
дорогу: колонна шла, разрывая непроглядную ночь полными
фарами, по совершенно пустынному шоссе, непривычно пустынному
шоссе - майор Иоахим Ортнер уже и не помнил, когда видел
подобную дорогу пустынной в последний раз... много, много лет
назад...
Начальник штаба попавшей в засаду механизированной дивизии
- полковник с воспаленными глазами, с гордой посадкой седой
головы, с отчетливым прусским выговором и прусской же фамилией
(перед нею стояло "фон" - вот и все, что запомнилось Иоахиму
Ортнеру; фамилия этого полковника сразу как-то не осела в
памяти, а потом оказалось, что Иоахим Ортнер ее забыл) -
поджидал его на краю шоссе в своем бежевом "опель-капитане".
До злосчастного холма оставалось три километра. Полковник
предложил Иоахиму Ортнеру перебраться к нему в "опель", и там
при ярком свете потолочного плафона объяснил обстановку
сначала по карте, а потом взял лист великолепной слоновой
бумаги и мягким, почти пастельным карандашом уверенно начертил
схему: вот это холм, здесь река, шоссе, старица, болото; здесь
огневые точки красных; возьмите, господин майор, вам на первое
время пригодится... Он объяснил, как действовала дивизия, и по
тому, какие при этом упоминал детали,другой на его месте
наверняка бы опустил их из-за ложного понимания чести - было
ясно, что он всей душою хочет быть полезным своему молодому
товарищу по оружию. Майору Иоахиму Ортнеру было хорошо с ним.
Они были одного круга люди; он видел, что и полковник это
сразу понял и рад этому: они узнали друг друга, признали друг
в друге себе подобных, и оттого, что и другой тебя признал,
получали какое-то особое удовольствие.
Впрочем, беседа заняла у них минут десять, не больше.
