а потом они начнут лить из автоматов, придется залечь, ну,
обойму я всю истрачу, а вторую, может, и зарядить не дадут..."
Чапа опустил винтовку и посмотрел, какие у него шансы
насчет отступления. Очень хлипкие были шансы. Кустарник такой,
что все насквозь видно; рядом гора, да ведь до нее и со
свежими силами в полчаса не добежишь - сердце зайдется, а у
него какие же силы, он уж который час идет не на ногах, а на
нервах, а фашисты - те засиделись, гады, в кузове на лавках,
им размяться охота, загонят как зайца.
Чапа еще раз посмотрел на убитых, на шоссе. Только сейчас
он понял, что первый же его выстрел перечеркнет и его
собственную жизнь. Ну, не сразу; ну, минуты через три, через
пять - самое большее... А сколько он врагов успеет убить?
Одного, двух; если очень повезет - убьет троих... Вроде бы
подходяще. Да что там считать, Чапа и на один к одному
согласился бы не колеблясь, если бы за этим что-то большее
стояло, скажем, товарищей прикрыть или спасти кого-то. А так
просто - ты убил да тебя убили - это почему-то не понравилось
Чапе. Что-то в этом было мелковатое, неполноценное; Чапа даже
не знал, как это выразить, слов у него не хватало; что-то в
этом было такое, что лишало его удовлетворения, и смерть сразу
становилась чем-то бессмысленным и трагическим.
Чапа закинул ремень винтовки на плечо, взял под мышку
коробку с бритвами и, почти не хоронясь, пошел в сторону горы.
Когда ему открылось еще одно место недавнего боя, Чапа
обошел его все - неторопливо, методично; подходил к каждому
убитому, смотрел, не уцелел ли кто: очень ему стало
недоставать хоть какой живой души, прямо невмоготу стало, Но
живых не нашлось. Зато он разжился вполне исправным ППШ и
пятью запасными магазинами к нему. Можно было бы еще
раздобыть, если поискать по солдатским торбам, только ведь не
утянешь такой груз. Для коробки с бритвами да для запасных
магазинов Чапа приспособил почти новый вещмешок, осторожно
сняв его с огромного синеглазого помкомвзвода. Вещи убитого он
аккуратно сложил рядом с ним, только НЗ забрал, совсем еще не
тронутый, - уж в этом-то Чапа разбирался, - завернутый в
субботний номер "Правды Украины".
Винтовку он все же не хотел бросать. Ведь если пальба идет
не в упор, а на мало-мальски приличном расстоянии, что такое
ППШ? - так только, треск для наведения паники. А винтовка -
она всегда вещь. Но когда Чапа прошел по чащобе да по
каменистым осыпям километра два, - а каждый из них казался ему
бесконечным, потому что они накладывались на предыдущие и
растягивались предыдущими, как резиновые; а на одном плече у
него винтовка весом с центнер, а на другом автомат - тоже не
легче; а магазины за спиной, а ботинки на ногах... - все груз,
все тяжестью прямо за сердце тянет!.. Нет, решил Чапа,
винтовку надо бросить. Пока что ни на кого нападать на большом
расстоянии он не собирается, а если уж придется принимать бой,
так не иначе если столкнется с фашистами носом к носу. Так это
ж для автомата ситуация!..
Он прислонил винтовку к дереву, выгреб из карманов и
высыпал патроны. И хотел идти дальше - и не смог.
Чапа сел рядом, привалился к дереву спиной и долго
смотрел, жмурясь от солнца, на долину, на аспидную излучину
шоссе, а когда устали глаза - себе под ноги, на бурые камушки,
похожие на кирпичный щебень, только совсем хрупкие: они
крошились, если сильно нажать.
"Это не моя винтовка, - говорил себе Чапа. - Не моя. Не на
меня записана. Я даже номера ее не знаю (он чуть было не
глянул, какой у нее номер, но тут же спохватился и даже
подвинулся самую малость, почти спиной к ней повернулся -
только бы не видеть ее, даже случайно; ведь он для того и
сидел здесь: отвыкал от нее). Она для меня ничем не отличима
от миллиона других, - внушал он себе. Такая же, как все..." Но
он знал, что это не так, что их связывает тот бой, который они
так и не дали фашистам, тот момент, когда он вел мушку,
наведенную точно на шею шофера, так отчетливо черневшую на
фоне этой белой шеи. Их связывали недолгие часы, проведенные
вместе; часы, когда они были одним целым, неотделимые друг от
друга; просто человек и просто винтовка, а слившись, они стали
воином...
Чапа не смотрел на нее. "Я отдыхаю, я просто присел
отдохнуть", - говорил себе Чапа и осторожно, одну за другой
рвал паутинки, которые их так прочно слепили. И когда настал
момент и он понял, что он сильнее излучаемого винтовкой
магнетизма и уже достаточно отстранился от нее, Чапа поднялся
и, так и не взглянув на нее ни разу, тяжело потопал на восток.
Он шел недолго. Встретил тропинку и послушно запетлял
между кустами, все больше по-над краем леса, только иногда
срезая углы чащи. А потом увидел в ложбине советские танки и
даже припустил к ним бегом, и это было несколько мгновений
счастья, впрочем совсем короткого. Потом он понял правду - и
был ошеломлен больше, чем когда потерял свой полк. Ему стало
плохо, тошно, одиноко. Он был такой маленький, слабый, жалкий
и никчемный...
Чапа сел на землю и заплакал.
11
Они проснулись легко и сразу. Всех разбудил один и тот же
звук: - над самой головой скребли по броне чьи-то подкованные
ботинки. Человек обошел башню, заглянул, не открыт ли передний
люк, сел верхом на пушку и опять, сопя и тихо ворча, принялся
за прерванное только что занятие - открывание верхнего люка.
- Кончай, Ганс, - закричали ему издали. - Какого дьявола
ты там застрял?
- Один момент. Видишь? - люк заклинило, никак не открою.
- Плюнь ты на это дело. Еще на мину нарвешься.
- Не может быть здесь мины. Они так быстро удирали, что им
такое и в голову не могло прийти. И почему именно этот танк,
если другие не заминированы?
- Это, по-твоему, танк? Ты обознался, милый Ганс. Это
мусорный ящик.
- Нет уж, я его не пропущу. Я на всю жизнь запомнил, как
Бадер по дороге на Реймс у меня на глазах вытащил из танкетки
сейф с казной.
- Кончай, кончай, Ганс, - послышался третий голос, и рядом
с машиной прошелестела трава. - Лейтенант ждет на дороге. Если
мы задержимся, он нам такую жизнь устроит...
- Да, да, я сейчас... Ах, где я здесь видел ломик...
- Ну черт побери! Что случится, если ты один танк
пропустишь?
- Не могу его пропустить. Понимаешь? Не могу. Пусть я
осмотрю миллион танков и не найду своего клада - что ж,
такова, значит, моя удача. Но если я буду знать, что один
пропустил из-за какого-то лейтенанта... Да мне же не будет по-
коя до самой смерти!
- Если хочешь знать, из-за таких вот, как ты, типов у
наших трофейных команд репутация мародеров... Через нижний люк
пробовал?
- Нет. Задурили вы мне голову...
Он спрыгнул на землю, обошел танк, присел на корточки и
заглянул под днище. И встретился взглядом с Ромкой, который,
неслышно открыв люк и выбравшись из него, стоял на
четвереньках в нерешительности, нападать первым или же
подождать еще - авось немцы уйдут.
Немец был маленький, толстый, с короткими полными ручками,
с тем характерным разрезом чуть опущенных к концам глаз,
которые придают любому лицу жалостливое выражение. Это было
такое тыловое, такое мирное лицо, что военная форма на немце
казалась чем-то чужеродным. Кстати, он был и без оружия. Его
винтовка стояла здесь же, прислоненная к танку, но до нее -
несколько шагов; а Ромка держал в руке "вальтер".
Немец не пытался бежать и кричать как будто не собирался
тоже. Он не первый год был на войне, насмотрелся и наслушался
всякого; перед ним было дуло "вальтера", и он терпеливо ждал,
что за этим последует.
Что с ним делать?
Ромка не знал, как по-немецки будет "руки вверх" или
"подойди ко мне", но стоило прижать палец к губам, а затем по-
казать знаками: мол, полезай сюда, - и немец послушно полез
под танк.
Пусть посидит здесь, рассудил Ромка, попятился на
четвереньках, вылез наружу, только собрался встать - и вдруг
увидел рядом с собой на земле тень человека. Человек стоял у
него за спиной. Человек в каске. Ясно - немец: кому ж еще тут
быть...
Он никогда бы не обратил внимания на эту тень, да
сказалась служба на границе: глаз помимо воли подмечал каждую
мелочь.
Это длилось доли секунды.
Тень двигалась. Что делал враг - Ромка не успел ни
заметить, ни понять. Он перекатился через плечо и еще в
падении выстрелил не глядя, наугад в направлении немца. А
потом выстрелил еще раз - опять не целясь, потому что
продолжал катиться; силуэт немца в бледном выгоревшем мундире
лишь на миг мелькнул перед глазами.
Обе пули прошли мимо.
- Ах, собака фашистская, - бормотал Страшных; растирая
левой рукой бедро, в которое угодил удар прикладом. - Ах ты,
собака, да ведь если с такой силой трахнут по башке - шариков
потом не соберешь! Бьет со спины, без предупреждения...
Бандюги какие-то, а не солдаты!..
Перед танком, на месте секундной схватки, было пусто.
"Значит, сидит с той стороны, ждет, пока я выгляну, чтобы
ухлопать".
Ромка стремительно привстал, готовый тут же спрятаться.
Никого.
Ромка стал красться вдоль танка - и вдруг увидал сразу
всех трех немцев. Пожилой толстяк был уже далеко, он тяжело
бежал к мотоциклу по рыхлому, развороченному гусеницами дну
лощины и даже не оборачивался. Возле мотоцикла, спрятавшись за
него и пристроив винтовку на багажник, сидел на корточках
второй. Третий (это он едва не убил Ромку) был ближе всех. До
него выло метров двадцать. Он неторопливо отступал, перебегая
от укрытия к укрытию, и едва увидел Ромку - выстрелил не
целясь. Тотчас же хлопнул выстрел из-за мотоцикла.
"Пугаете? На авось хотите взять?.."
Страшных неторопливо, старательно прицелился. Мимо...
Прицелился еще старательней. Опять мимо! Что за дрянь ока-
зался "вальтер"!
Не обращая внимания на выстрелы немцев, Страшных
забарабанил рукояткой "вальтера" по броне.
- Герка, ты видишь их?
- В натуральную величину.
- А ну попробуй из пулемета.
Но из пулемета не пришлось. Едва башня танка начала
поворачиваться, немцы разом ухватились за мотоцикл и откатили
его за крайний БТ. Третий немец тоже больше не появлялся. А
потом пограничники услышали удаляющийся треск мотоцикла уже за
скалой, за которой ложбина поворачивала к шоссе.
- Ото б и нам добра умотать - у другий бок, - сказал Чапа.
Тимофей был без сознания. Его вынесли наружу, и, пока
Залогин и Страшных выкладывали возле башен обоих БТ пирамидки
из фугасных снарядов, Чапа смастерил носилки. Он сделал их на
совесть, с ременными заплечными петлями, а то ведь тащить
носилки руками - надолго не хватит. Он еще возился с
носилками, когда в конце лощины появились немцы. Хорошо, что
их заметили вовремя. Страшных развернул башню тридцатьчетверки
и ударил по ним осколочным. Прицелиться он не успел, выстрел
был явно неудачным, но немцы залегли. Второй выстрел был
получше, а после третьего они отступили за скалу. Тут в люк
заглянул Залогин и сказал, что они уже готовы, сейчас понесут
Тимофея; через пять минут можешь с этим делом кончать. Ага,
сказал Страшных, и для острастки еще дважды ударил осколочными
под скалу, потом зарядил орудие фугасным, старательно
прицелился под башню БТ, где лежали снаряды, и промазал. Он и
во второй раз промазал, но после третьего рвануло так, что от
БТ почти ничего не осталось. Другой БТ удалось уничтожить с
первого же раза. Страшных еще немного задержался, чтобы
взорвать тридцатьчетверку, а потом неторопливой рысью побежал
за товарищами.
