одна основа, но тусклый, когда-то шикарный позумент уцелел
весь, и пуговицы о орлами тоже. Реликвия! Однако Тимофей был
рад.
- Здоровый был мужик, - похвально оценил Тимофей. - Чья
это?
- Небось моя.
- Скажешь! - не поверил Тимофей. - Да в ней двоих таких,
как ты, спеленать можно.
- Если б ты до моих лет дожил, небось усох бы.
- Нет! У нас такой корень - все больше в толщину идем -
улыбнулся Тимофей, влезая в куртку; она оказалась ему в самый
раз. - А с чего ты решил, что я не проживу с твое?
- Если с этими рыцарями не поедешь, у меня останешься -
может, и проживешь. Может, еще и сто лет жить будешь.
- А с ними, думаешь, убьют?
- Это уж как Иисус рассудит. Только куда уж вам уберечься.
Тимофей долго ел молча. Потом сказал:
- Не могу, Шандор. Я за них в ответе. Понимаешь? - не могу
я их бросить... Если б еще пеши были, обузно для них - это
понимаю, обмозговать еще можно было бы. А так нет.
- Твоя воля, капрал. Небось немец меня не тронет. А ты на
молочке как гриб поднимешься, еще до червей.
- А! какой сладкий! - гыркнул Страшных, отставляя ведерко.
- Выдаст он тебя, Тимош, как пить дать выдаст, старый змей. А
себе за то пару соток под огород выклянчит. Или того больше -
лужок для коровушек! - Он зло засмеялся. - А ты не подумал,
Барца, что еще через неделю мы возвратимся да как хрястнем
тебе по шее?
Венгр выслушал его спокойно, вынул трубку.
- Когда я был такой же дурной, как ты, парубок, я тоже
всех людей судил по себе, - сказал он, еще больше коверкая
слова.
- Ладно, - сказал Тимофей, - посоветуй, дед, где нам
товарища схоронить.
- На погосте нельзя сейчас, - сказал венгр. - Там уже эти.
- Ему и не обязательно на погост. Он солдат.
- Есть хорошее место. Тихое. И земля легкая. Это за
огороженным выгоном, вон там, на сходе, может, видали - возле
двух старых груш. Было три, так одна усохла. Спилили.
- Знаю! - оживился Герка. - Высота сорок один.
- Это на вашем участке, - согласился Тимофей.
- Шикарное место. Видок оттуда - закачаешься! Я покажу,
как проехать. Тут просто.
- Ты уж приглядывай за могилкой, - сказал Тимофей,
втискиваясь в коляску. - Прощай, дед.
Венгр чуть кивнул.
- Лопаты там оставьте. По-над вечер схожу - заберу.
- Прощай.
Место оказалось - себе лучше не пожелаешь. В полчаса они
выкопали могилу метровой глубины, тело обложили свежим густым
лапником и закопали на совесть, плотно, чтобы не сразу могила
просела. Сверху положили припасенную Геркой дощечку, на
которой написали все, что полагается в таких случаях.
Получилось не очень подробно - Страшных знал только имя этого
парня, - зато брало за душу. Дощечку закрепили камнями. Потом
Ромка хотел дать прощальный салют и даже заупрямился,
настаивая на своем, когда Тимофей сказал "нет". Тогда Тимофей
так сказал "нет", что Ромка сдался, хотя еще долго после этого
дулся на товарищей.
Решив дожидаться темноты, они нашли укромное местечко,
наметили порядок караулов и завалились отдыхать. Но прошел
час, прошел другой: спать не мог никто.
- Время только зря портим, - не выдержал Страшных. - Если
хотите знать, я улавливаю противоречие в наших рассуждениях.
- Не в обиду будь сказано, товарищ сержант, - сразу
отозвался из кустов Залогин, - плохо вы его учили. Никчемушный
он солдат, этот Страшных.
- Поясни, - сказал Тимофей.
- Справный солдат еще не лег, а уже спит...
- Я к чему веду, - продолжал Страшных, словно и не слышал
этих реплик, - ты ж какой сейчас воин, Тима? Смешно сказать.
Тебе в койку надо. И поскорее. А мы все в драку лезем. Где
пальба погромче.
- Ну?
- А надо бы туда, где тихо. До своих скорее добежим.
- Например?
- Хотя бы в райцентр. Его ведь так просто наши не сдадут.
Должны держать. А там больница...
Тимофей думал недолго.
- Ладно. Заводи мотор.
До райцентра было километров двадцать с гаком, но места
все знакомые, и Страшных не зарывался, даже осторожничал, так
что проскочили без приключений. Они уже решили, что дело
сделано, и в райцентр въехали открыто, однако там оказалось
полным-полно немцев. Пограничники спаслись только потому, что
немцы слишком поздно их разглядели - может, приняли за своих,
а может, им и вовсе было наплевать, кто это, так они были
уверены в своей силе и безнаказанности; короче говоря, когда
под свист пуль, гогот и улюлюканье они все-таки благополучно
заюлили в чащу, было решено двигаться на восток не наобум, а
держаться поближе к шоссе. Этим нисколько не уменьшалась
вероятность встречи с немцами, зато они могли быть уверены,
что идут к цели кратчайшим путем: это такая магистраль,
которую наши должны были держать. Не здесь - так где-нибудь
подальше держат. Потому как этим они немцу горло жмут.
Выходит, где-то по-над шоссе должны были быть свои.
Осуществить этот план оказалось нетрудно. Немцы охраняли
шоссе только в непосредственной близости, дальше у них пока
руки не дошли, не до того им было - они стремились, мчались,
летели плотным кулаком на восток. Правда, пограничникам все же
довелось пострелять. Это случилось дважды. Похоже оба раза им
встретились разъезды или разведгруппы. Оба раза противники
замечали друг друга еще в бинокль, и стрельба носила скорее
предупредительный характер. Возможно, тут сыграло свою роль и
некоторое равенство сил. А рисковать без особой надобности
охотников не нашлось.
Потом пошли горы.
Потом кончился бензин. А фронта все не было слышно. И судя
по тому, что как раз в это время далеко внизу, едва различимая
отсюда, по шоссе шла огромная, правда, на совесть охраняемая
интендантская колонна, фронт был еще не близко.
Бензин кончился где-то около полудня. Страшных ждал этой
минуты давно, он был готов к ней - в самом деле, не бездонные
же баки у этой машины; поэтому даже досады не почувствовал,
отрулил мотоцикл с тропинки в удобный просвет между двумя
смереками, ловко объехал торчавшие из мха гладкие гранитные
зубцы и, когда пружины под сиденьями в последний раз охнули и
затихли, сказал:
- Вот и все.
- Может, так оно и лучше, - сказал Тимофей. - Меньше риску
напороться на фашистов. Идти - не ехать. Не так сподручно,
зато верняк.
- Нет, - сказал Страшных, - кабы ты здоровый был.
- Ладно. Уже близко. Как-нибудь дойду.
- Есть идея, - сказал Страшных. - Скромная гениальная
идея.
Он прошелся возле мотоцикла, разминая ноги, тряс ими
поочередно. Это показалось ему недостаточным, и он стал масси-
ровать икры. Здесь не было ни ветра, ни птиц, даже насекомые
молчали, может быть из-за полуденной жары. Только натужно
гудели далекие моторы да потрескивал бинт, когда Залогин
выдирал его из бурых пятен на груди Тимофея. Геркины руки
занемели от напряжения и начали дрожать. Чтобы скрыть это, он
отер рукавом гимнастерки свое взмокшее восковое личико, а
потом и совсем опустил их,
- Дядя, хочешь расскажу, что ты придумал?
- Валяй.
- Очень просто, дядя. Мы с тобой сейчас берем по автомату,
спускаемся к шоссе, нападаем на немецкую автоколонну и
разбиваем ее, захватываем канистру горючего, после чего
продолжаем путь на этой вот керосинке.
- А у него котел варит, а? - не растерялся Страшных и
улегся на мох, заложив руки за голову. Но глаз не сводил с
груди Тимофея; очень ему было интересно, сколько же у сержанта
ран. - Как говорится: ум хорошо, а полтора лучше.
- Мы пойдем пешком, - сказал Тимофей.
- Но ведь если остановить одинокий бензовоз или просто
грузовик...
- Еще немножко, дядя, и ты согласишься просто найти на
обочине одинокую канистру. Но для себя я решил, что если и
поеду дальше, так только на "опель-адмирале".
- Вы слышали приказ? - сказал Тимофей.
- Так точно, - сказал Залогин.
- Да ну тебя, Тимоша, в самом деле! - сказал Страшных.
- Красноармеец Страшных, два наряда вне очереди. Как
только прибудем в часть, напомните мне о них. Ясно?
- Еще бы.
- Почему отвечаете не по форме?
Страшных поднялся и, стоя довольно свободно, но не развяз-
но, ответил:
- Виноват, товарищ командир отделения. Вас понял.
- Ладно. Ты бы уж кончал перевязывать, что ли, - сказал
Тимофей Залогину. - А то вроде пар туда проникает. И дышать
вроде нечем.
Залогин вынул из-под бинтов кандидатскую карточку, а по
том и комсомольский билет. Билет был проткнут штыком почти у
сгиба, и задние, еще не заполненные страницы склеила кровь.
Герке стало жалко своего билета, но он и виду не подал, обтер
грудь Тимофея влажным платком и начал накладывать новую
повязку, аккуратную и ловкую, словно сдавал экзамен на
санинструктора. Бинт не нравился Залогину, как и вообще весь
немецкий индивидуальный пакет. Что-то в нем было не такое.
Однако выбирать не приходилось. "Я уж наши-то бинты не буду
выбрасывать, отстираю, еще послужат, - решил он. Нужная вещь,
сгодится в деле. Не то что это немецкой дерьмо".
Потом они поели. Не столько из-за голода, сколько из-за
невозможности унести с собой всю снедь. Действительно, тащить
термосы было неразумно, груза хватало и без них, а какой
русский станет пить пустой кофе? - и не заметили за делом, как
от банки с колбасой и буханки хлеба даже крох не осталось.
После еды настроение поднялось. Тимофей велел наново
перемотать портянки. Идти черт те куда, да все по камням, по
горкам - ноги в первую очередь беречь надо.
Для Страшных это было тем более важно - с чужим сапогом
шутки плохи. Пришлось на портянку пустить кусок одеяла.
- А я вот все думаю, - сказал Герка, наблюдая за его
манипуляциями, - куда наши подевались?
- А никуда! - сказал Страшных. - Еще немец до них не
добежал.
- Я не о тех. Я о таких, как мы.
- Беглецах?
- Почему "беглецах"? Разве мы от страха удираем?
- А от чего же?
- От неравенства сил. Оттого, что хотим соединиться со
своими.
- Грамотный ты шибко, - сказал Страшных. - Уже и
оправдание придумал. А те, кто не придумывал себе оправданий,
на раздолбанных позициях в последний раз под солнышком
греются. Пока не закопали. Ты хотел их встретить?
- Ладно вам, - сказал Тимофей. - Ты не прав, Страшных.
Чего на Герку зверишься? Если по совести, так я больше всего
опасался, что кто-нибудь из наших, из отбившихся, нас же и
шлепнет.
- Кто спорит, - согласился Страшных, - если бы свой подшиб
- обидно.
- Сантименты, - сказал Герка. - Какая разница, чья пуля?
- То есть как - какая разница? - изумился Страшных и
кинулся в спор, но не потому, что хотел доказать противное, а
только из чувства противоречия, из привычного желания делать в
говорить наоборот. А вообще-то он на минуту позавидовал
Залогину, потому что последняя реплика, по Ромкиным понятиям,
была оригинальной, и уже только поэтому ее должен был
произнести не кто иной, как он, Ромка Страшных, независимо от
того, правильно это суждение или нет; но раз уж случилось
иначе, он считал делом чести опровергнуть оппонента, пусть
даже для этого ему пришлось бы доказывать, что белое черно.
Тимофей попытался утихомирить их увещеваниями, когда не
помогло - придумал им работу: заставил откатить мотоцикл
подальше в кусты, в укромное место. Они запомнили ориентиры,
не сомневаясь, что вскоре представится случай извлечь машину
из тайника; уничтожить ее было жалко да и бесхозяйственно.
Спор иссяк лишь после того, как они двинулись на восток.
Тимофей приказал Ромке идти в пятидесяти метрах впереди, в
дозоре. Договорились о звуковой сигнализации. Ромка взял
