Трудно сказать, сколько они прошли за этот день
километров. Сами они считали, что не меньше двадцати, все-таки
шли без малого до сумерек; правда, до настоящего темна
оставалось еще не меньше часу, но им встретился подходящий
ночлег - сеновал с остатками прошлогоднего сена. Этим
пренебрегать не следовало. Единственное село, которое им
довелось обойти стороной, было полно немцев. Кто мог
поручиться, что в следующем будет иначе?
- Ромка, тебе не кажется, что мы глупость спороли, точнее
говоря, сделали принципиальную ошибку? - спросил Залогин,
когда они после скромного ужина укладывались спать.
Ужин был даже более чем скромен - по небольшому бутерброду
на брата. Приходилось экономить. К тому же известно, что на
порожнее брюхо спокойнее спится; иное дело - завтрак, без него
и работа киснет.
- Думаешь, зря за шоссе держимся?
- Уже почти уверен. Ты сообрази, дядя: Гитлер мог нанести
удар как раз вдоль шоссе, на узком фронте, а чуть в стороны -
и его уже нет. И там Красная Армия. Ну?
- И сколько же в этом "чуте" будет километров? - Страшных
против обыкновения совсем не иронизировал: сил не было, -
фронта что-то не слышно ниоткуда.
- Ну, может, полста, а может, и больше...
- Мне не подходит, - сказал Страшных. - Много.
- Чудило! Это ж до линии фронта. А я убежден: стоит нам
отвернуть в глубину, как сразу же повстречаем своих. Горемык
вроде нас. Только поумнее нас: они не лезут черту в зубы и
держатся подальше от этой проклятой дороги.
- Мне не подходит, - сказал Страшных, - я уже во как сыт
одним умником.
- Я тебе серьезно говорю.
- А я шучу? Сообрази: встречаем какого-нибудь умного парня
с кубарями. Обрадуется он нам? Еще бы! Заржет от счастья!
Команда, что и говорить, дай бог. Только вот Тимош будет
лишним. Обуза. Ну, мы с ним возимся понятно почему. А
лейтенант не поймет. Он скажет: "Целесообразнее не тащить
младшего сержанта товарища Егорова - мучить его и лишать себя
мобильности, а оставить на попечение советских товарищей
колхозников". Ты понял? - "це-ле-со-образ-нее", - отчеканил
Страшных. - Он объяснит нам: "Это не жестокость. Это суровая
необходимость. Война диктует свои законы". И в первой же хате
мы сбросим Тимошу на попечение какой-нибудь бабы или деда, и
даже узнать не сможем, что это за дед, может, он первеющая
сука во всем районе и ждет не дождется своих любимейших
фашистов. Вот он обрадуется, а? Вот подарочек-то немцам
отвалит!
- Ну, ты это зря, дядя, - сказал Залогин. - Чего вдруг мы
его бросим? И не подумаем.
- Прикажут - так и бросишь.
Они замолчали, и несколько минут было слышно только, как
бормочет в беспамятстве Тимофей. Потом вдруг подал голос Чапа:
- Хлопцы, а шо я вам скажу... На таком от харче далекочки
не удерем.
- А я думал, ты спишь, - удивился Ромка.
- Не-а, брюхо не даеть. Говорить со мною. Мысли усякие
нашоптываеть.
- Чревовещатель! - прыснул Залогин.
- И какие ж это мысли оно тебе "нашоптываеть"? - не
унимался Страшных.
- А то, что бегем по-дурному. И товарища командира жалко.
Самое время остановиться.
- Прямо здесь? На этом вот сеновале?
- Не-а, туточки погано. Открыто отусель. Немец наскочит
сдуру - куда тикать? - усе ж кругом видно... И за харчем
далекочки бегать.
- Найти бы лесника! - Залогин наконец-то сообразил, к чему
гнет Чапа. - У него и припас должен быть, и живет он небось в
какой-нибудь дыре, на отшибе.
- Ото ж я и говорю...
- Он гений, - мрачно сказал Страшных. - Самородок.
Неотшлифованный бриллиант... Я его отшлифую, Залогин, а из
тебя сделаю к нему оправу. И буду носить это кольцо на большом
пальце правой ноги. Не снимая даже на ночь. Если не доверяете
- могу дать зарок.
Утром они пересекли старую границу.
Тимофей преодолел кризис, и, хотя идти сам все еще не мог,
сознание больше его не покидало.
- Теперь быстро пойду на поправку, - оправдывался он перед
товарищами, - но если и впрямь повезет найти лесника, да
денька три-четыре у него позагорать... красотища!
Горы расступились, и открылась продолговатая, ускользающая
в синюю дымку долина. Обходить ее пришлось бы немало времени,
а смысла почти никакого - ближайшие склоны были круты и голы.
Решили пересечь ее напрямик. Но рядом лежало шоссе. Тимофей
видел в бинокль, что с шоссе, особенно с моста, где торчали
часовые, прекрасно просматривалась и река, стянувшая долину
своей излучиной, и пляжи, и редкий кустарник за ними, и склон
пологого холма, довольно высокого; шоссе почти упиралось в
него, но в последний момент отворачивало вправо, огибая холм
плавной дугой. На глаз до холма было километра три. Километра
три довольно открытого пространства, зато дальше холм их
закроет надежно. Так или иначе, риск был не велик, а
выгадывали они во времени и в расстоянии немало.
- Проберешься до холма, - объяснил Тимофей Залогину. -
Надо проверить на всякий случай, а вдруг там немцы устроили
пост. Тогда нам в эту долину нечего и думать соваться. А если
холм свободен - на обратном пути присмотри для меня маршрут.
Чтобы не очень много на брюхе. Много не потяну сейчас.
- Кончай эти штучки, комод! - врезался в разговор
Страшных. - Оклемаешься - делай что хочешь. А пока ты болен -
слушайся старших.
- Ладно тебе.
- Не "ладно" - я дело говорю! Мы тебя несли не ныли - и
дальше потянем. Сколько надо.
- Баста. Дальше иду ногами. Буду на вас опираться, но
пойду сам.
- Если вы мне позволите сказать свое мнение, товарищ
командир... - начал было Залогин, но Тимофей его прервал:
- Не позволяю. Ты получил приказ?
- Так точно, товарищ младший сержант, - вытянулся Залогин,
впервые за эти дни упомянувший в звании Егорова немаловажное
определение "младший".
- Можешь приступать к выполнению.
Залогин едва отошел на несколько шагов, как тут же словно
в воздухе растворился. Это у него ловко получалось. Похвалив
его про себя, Тимофей повернулся к Ромке и Чапе. По их лицам,
хотя они старались не выдавать своих чувств, легко было
прочитать, что они обо всем этом думают.
- Если мое решение кому-нибудь из вас показалось
безответственным, для большей убедительности приказ о порядке
дальнейшего продвижения группы могу изобразить в письменном
виде, - сказал Тимофей.
- Можешь, - согласился Ромка. - Кто спорит? Только... уж
ты не обижайся, Тима, но ты не джентльмен. - Он хотел еще
что-то добавить, но лишь рукой махнул. - А, что там: пойду
покемарю с горя.
Чапа молча направился к носилкам, отвязал заплечные ремни,
свернул их в аккуратные рулоны и положил к себе в торбу. На
всякий случай.
Залогин отсутствовал больше двух часов: долго искал
подходящий брод - чтобы немцы с моста не засекли. Зато дальше
его задача упростилась. Кустарник, осока вдоль болотца,
промоины - все это маскировочное богатство, уплощенное отсюда,
сверху, на месте обещало им полную безопасность.
Вершина холма, как и почуял Тимофей, не пустовала. Там,
превосходно замаскированный кустами вереска и камуфляжем,
находился большой дот крепостного типа: наш дот, советский, с
огромным стальным колпаком. И его охранял часовой. Тоже наш.
Пограничник.
- Что он там делает? - не сразу понял Тимофей. - Прячется?
- Он на посту, - объяснил Залогин.
- Что за черт! Он что, не видит? - немцы кругом.
- В том-то и дело! Сначала он ко мне по всей форме: не
подходи, стрелять буду. А потом, когда уже разговорились, чуть
не плачет: я бы тебя, говорит, пустил; я бы не знаю что
сделал, только бы не загибаться здесь в одиночку, но не могу,
говорит, у меня приказ...
- Так он тебе даже войти не разрешил? Во где цирк! -
ошалел Страшных.
- Цыц! - оборвал его Тимофей и опять повернулся к
Залогину. - Однако он с тобой разговаривал... Грубое нарушение
устава.
- Если уж совсем по справедливости, Тим, так два наряда
вне очереди ты ему за это должен вкатать, а? Уж не меньше, я
так считаю.
- Красноармеец Страшных!
- Виноват, товарищ комод.
Тимофей соображал медленно. От слабости; мозг словно
перегородками был разделен; мысль не текла свободно, ее надо
было подталкивать, затрачивая немалые усилия.
Итак, дот крепостного типа. Видимо, из системы
оборонительных сооружений старой границы. Ее демонтаж начали
еще год назад, Тимофей это знал; выходит, не везде успели
демонтировать. Этот дот не демонтировали или еще не полностью
демонтировали, иначе незачем было его охранять.
- Он там давно, этот парень?
- Уже двое суток. Позавчера после полудня заступил на
пост. Их было двое. Они должны были дождаться прибытия
гарнизона дота и возвратиться в часть. Гарнизон так и не
появился. А утром на шоссе уже были немцы.
- Где второй?
- Вчера ушел искать свою часть. Чтобы знать, как быть.
Ведь у них приказ.
- Удрал?
- Часовой думает, что нет.
- Каждый судит по себе, - сказал Страшных. - На этом
всегда и горят порядочные люди.
- Что ты мелешь, дядя? Тот ведь тоже пограничник!
- Если дот в порядке, там должна быть еда, - сказал
Тимофей. - Постоянный НЗ. И тогда нам ни к чему лесничество.
Здесь дождемся своих.
- Там спать дуже погана, - сказал Чапа. - Гостинец под
боком. Хвашистские машины як скажени ревуть.
- Пустое дело, - сказал Герка, - этого парня не уломать.
Он на посту. Поставьте себя на его место. Вы бы пустили в
охраняемый объект приблудную шпану вроде нас?
- Ладно, - сказал Тимофей. - Коготок увяз - всей пташке
пропасть. Он один раз нарушил устав? Значит, и второй раз на
это пойдет. Второй раз легче. И на этом он погорит.
И Егоров объяснил свой план.
К реке они спустились все вместе, а там Страшных
отделился, ушел выше по течению - у него была особая задача.
Против ожиданий, Егоров держался неплохо. Он честно
опирался на плечи товарищей; когда истощались силы - честно
объявлял остановки. Он добился главного: не было носилок, Не
было самого факта беспомощности, который унижал Тимофея
безмерно. Он шел сам! Не без помощи товарищей, но зато он
знал, что так им легче, что больше на его месте для них
сделать невозможно.
Он держался неплохо, и до холма они добрались довольно
легко, однако сам холм вышел из Тимофея десятью потами. Не
будь раны - какой разговор! - он и не заметил бы этого
подъема, хотя холм оказался значительно круче, чем они
предполагали, глядя на него со склона горы. На каждом шагу -
из травы, из кустов, выпирая буграми из-под мохового ковра, -
напоминала о себе скала. Вот почему шоссе идет вокруг,
догадался Тимофей, пробиться сквозь эту крепь было бы куда до-
роже.
Дот венчал скалу. Он слился с нею воедино и походил на ог-
ромный заросший валун.
На вершине было просторно, много воздуха и неба.
Пограничники отвыкли от эдакой благодати; все-таки двое суток
над головой были только сумрачные ели и горы, горы со всех
сторон.
Тимофею простор открылся не сразу. И не постепенно, как,
например, Залогину, которому казалось, что мир раскрывается,
как перчатка, выворачиваемая наизнанку - все границы, стены,
препоны опрокидывались и медленно валились вниз. Тимофей был
задавлен усталостью и болью, кровь застилала ему глаза, он
задыхался; вся воля его сфокусировалась на преодолении
собственной слабости - и так снова и снова, в каждое
бесконечно текучее мгновение; он был втиснут в маленький
мирок, ограниченный ничтожными на первый взгляд желаниями и
поступками: "Сделать еще шаг... еще... держать ноги прямо...
