переговоры ни к чему, да он ни одной минуты и не надеялся на
положительный результат. Цель была одна: он хотел увидеть
командира этих красных. Для чего? Иоахим Ортнер этого сам не
знал; просто ему этого очень хотелось.
Когда он стал подниматься по склону, у него закружилась
голова. От потери крови ослабел, решил он, да и запах здесь
дурной. По правде говоря, запах был ужасающий, но возле
вершины стало полегче.
От красных на переговоры вышел совсем еще молодой парень.
Он был ненамного выше майора, но сразу видно, силы ему не
занимать. У него была перевязана голова, из-под не по росту
мелкой гимнастерки тоже проглядывали бинты, на зеленых
петлицах криво сидели по два треугольника. Чужая гимнастерка,
понял Ортнер, и он так дорожит своим сержантским званием, что
даже на минуту не пожелал с ним расстаться. Но как
величественно он держится! "Будь я проклят, если среди красных
он не самый старший".
Разговаривать им было непросто. Младший сержант почти не
понимал по-немецки, майор не знал по-русски и двух слов;
словарь переходил из рук в руки, но и от него толку было мало;
выручала, как и всегда в подобных случаях, мимика. "Вы
молодцы, - втолковывал Иоахим Ортнер, - вы колоссально
дрались. Настоящие солдаты. Но согласитесь, сержант, что вам
до сих пор еще и везло, а это не может продолжаться
бесконечно". - "Извините, герр майор, - говорил младший
сержант, - но здесь жарко, так что выкладывайте, с чем пришли,
да и разбежимся". - "Вы прекрасно держитесь, - говорил майор,
- и считаете себя хозяевами положения. Сегодня это так. Но
смотрите дальше, вперед. У вас нет никакой перспективы. Фронт
уже почти в двухстах километрах отсюда и с каждым днем
откатывается все дальше". - "Ладно врать, герр майор, -
усмехнулся сержант, - у меня вон там сидят парни, которые
умеют делать это почище. Хотите с ними посостязаться?" - "Вы
вольны мне не верить, - старался быть любезным майор, - но
сегодня утром наши войска вступили в Ригу, а Литва уже наша
целиком, и Минск взят, и танковая армия идет на Киев. А ведь
сегодня только двадцать седьмое число, шестой день войны. Если
вы знаете географию, при такой скорости через две недели мы
будем в Москве". - "Ладно тебе, фашист, надоел, - сказал
сержант. - Я думал, ты сдаваться хочешь". - "Послушай, -
сказал майор, - слово дворянина и офицера, что я не трону ни
тебя, ни твой гарнизон, когда вы будете выходить. С условием,
если вы ничего здесь не испортите и захватите с собой только
легкое оружие". - "Ладно, - сказал сержант, - привет. У тебя
есть пятнадцать минут, майор, чтобы добраться до своих окопов.
Гляди, а то ведь в другой раз я не промахнусь," - засмеялся
он, кивнул на подвязанную черным платком руку майора,
щегольски отдал честь и, не дожидаясь ответа, повернулся и
ушел в дот.
19
К тишине они привыкли быстро; пользовались ею, но не очень
доверяли: уж таким покоем начинался день накануне, а как
повернуло!.. Однако по всему было видно, что немцы морально
выдохлись. На арапа взять не смогли, дров наломали прорву;
теперь будут чухаться, пока в себя не придут.
Красноармейцам передышка была тоже нужна. Правда, задача у
них была попроще: отоспаться, дот подремонтировать, раны
залечить. Несколько беспокоило состояние Сани Медведева. У
него обгорело лицо и руки; на груди были тоже ожоги, но
несерьезные. Лечили его просто по народному предложенному
Чапой рецепту: свежие ожоги залили зеленкой и отправили
загорать, мол, солнце и не такие хворобы врачевало. Рядом с
входным люком в глубокой воронке ему разровняли место,
достелили одеяло, и он лежал там лицом к солнцу, поворачивая
руки то одной стороной, то другой и спускаясь в дот только по
тревоге или к столу. Он не жаловался на боли, но по ночам,
забываясь ненадолго в дремоте и утратив контроль над собой,
начинал метаться и стонать. На четвертый день корка на лице и
руках стала лопаться, его заливал гной, и он наотрез отказался
спускаться в жилой отсек, потому что запах от ран шел тяжелый,
а он все равно не мог спать. Это продолжалось двое суток, а
потом однажды утром он заснул прямо на солнце; товарищи
думали, что это от измождения, но когда он проснулся под
вечер, оказалось, что почти все язвы затянуло, и с того дня
дело стремительно пошло на поправку.
Четверо боеспособных солдат - это было не густо для такого
большого дота. Дежурили по двое; люки, ведущие к пулеметам,
были все время открыты - немцы окопались рядом, в любую минуту
они могли броситься на штурм. И хотя дни тянулись в тишине и
покое, монотонные, усыпляющие, красноармейцев это ожидание не
только не взвинчивало, но даже не нервировало. Пограничники -
они привыкли к дозорной службе, они могли ждать столько,
сколько бы потребовалось, и вполне вероятно, что продлись это
хоть целый год, не было бы минуты, когда враг застал бы их
врасплох.
В первый же день, когда стало ясно, что враг на какое-то
время оставил их в покое, Тимофей объявил, что входит в силу
устав гарнизонной и караульной службы; только один Чапа не
понял, что это означает, и вечером получил взыскание за
отсутствие чистого подворотничка. Затем Тимофей провел
открытое комсомольское собрание, на повестке которого был один
вопрос: о текущем моменте. Он объяснил временный успех
противника на их участке внезапностью коварного нападения. Но
долго это продолжаться не может. Красная Армия ответит ударом
на удар и выметет врага со своей территории.
- Кроме того, у меня лично большие надежды на пролетариат
Германии и покоренных ею стран, - сказал Тимофей. - Я считаю,
они просто обязаны подняться против коричневой чумы. Из
солидарности с нами.
Ремонт лаза к главному пулеметному гнезду не показался им
обременительным: это было хоть какое-то да занятие. Все
делалось на совесть: и арматура, и опалубка. Заливали бетон
ночью. Поверх всего наложили столько камней, что уже одно это
гарантировало безопасность, если не считать, конечно, прямых
попаданий.
Подкоп они обнаружили быстро. Немцы сбрасывали вырытую
землю в старицу. Делали они это в начале ночи. К рассвету муть
оседала; во всяком случае, наверное, так казалось немцам. Но с
высоты рыжее облако на фоне темной чистой воды было видно
достаточно ясно. Вмешиваться прежде времени не имело смысла,
каждый выигранный день Тимофей записывал в свой актив; но и
слишком тянуть было рискованно. Он выжидал неделю, затем
решил: ладно. На операцию пошли он и Страшных. Три фугасных
снаряда они заложили у внутренней стенки блиндажа, от которого
немцы копали свой ход. Над ними пограничники подвесили за
кольцо противотанковую гранату, перекинув шнурок через
специальную, изготовленную заранее из арматуры рогатку.
Отползя на безопасное расстояние, они дернули шнурок. Взрыв
потряс весь холм.
А следующей ночью они услышали далекую долгожданную
канонаду. Ее приносило изредка и очень глухо. Под утро она
исчезла, до вскоре стала слышна гораздо явственней и ближе.
Потом замирала еще дважды - и вдруг пропала совсем. Ее не было
всю вторую половину дня и всю ночь, а на рассвете пограничники
увидели, что батальон снялся и отступает к горам. Немцы не
рисковали выйти на шоссе; они пользовались каждой складкой
местности, как укрытием. При хорошем обстреле это помогло бы
мало, но Тимофей помнил, что осколочных снарядов у них
осталось всего восемь штук, только на черный дань. "Живите, -
решил он, - все равно вам далеко не удрать". Немцы перешли
реку вброд и стали окапываться на том берегу, у входа в
ущелье. Они спешили, но прошло еще несколько часов, прежде чем
в доге услышали далекий рев моторов, а потом на востоке,
перевалив горку, на шоссе появились три советских танка Т-26.
Командир головной машины оглядывал долину в бинокль. Сначала
его внимание привлекли брошенные немцами окопы, затем усеянный
трупами холм и красный флаг над дотом. Вот уж чего, должно
быть, он здесь никак не ожидал. Он заглянул внутрь танка и
тотчас же рядом с ним появился второй, теперь они оба глядели
на дот и на красноармейцев, которые сидели на куполе дота и
кричали "ура!".
- Здорово, хлопцы! - закричали танкисты, крутя над
головами своими шлемами.
- 0-го-го-го! - торжествующе неслось с холма.
- Крепко накостыляли, дышло им в печень!
- Кати, кати! Посмотрим, какой ты сейчас будешь хороший!
- А что, он близко?
- Сразу за рекой зарылся.
- Выковыряем!
- Счастливого пути!
- Счастливо оставаться!
Танки продвинулись почти до берега. Немецкая батарея
встретила их огнем и даже заставила отступить. Они отошли
почти на километр и рассредоточились, очевидно поджидали
пехоту. Она появилась не скоро. Сначала это была небольшая
группа бойцов; пограничники обнаружили их случайно, так далеко
они шли - они появились из-за дальних холмов и продвигались
вдоль берега реки по направлению к ее излучине. Потом на
дороге появился сразу целый взвод, а следом и немного в
стороне - подразделение автоматчиков, как нетрудно было
догадаться, - фланговое прикрытие; затем появились две роты.
Когда они поравнялись с холмом, от них отделилась группа,
человек около двадцати, и направилась к доту. Тимофей выстроил
свой гарнизон и, когда старший группы, капитан, подошел к ним,
доложил честь по чести, четко и коротко, как и положено по
уставу. Капитан принял его рапорт с непроницаемым лицом.
Опустив от фуражки руку, он сухо приказал:
- Сдайте оружие.
Это неприятно поразило Тимофея, но пререкаться он не стал.
Сдал свой "вальтер" и автомат, так же поступили остальные.
Прибывшие с капитаном красноармейцы окружили их, взяли под
стражу и повели вниз. Возле дороги капитан подошел к
переносной радиостанции, и, когда он заговорил в микрофон, Ти-
мофей с изумлением услышал немецкую речь:
- Герр майор, докладывает капитан Неледин. Все в порядке.
Можете приезжать.
Майор Иоахим Ортнер приехал тотчас же. Иронически, но
мельком взглянул на Тимофея и, широко ступая, легко пошел
вверх. Спускался он медленней. В нем появилась какая-то
рассеянность, которая улетучилась, когда он увидел перед собой
пленных красноармейцев. Его интересовал, впрочем, если только
это ничтожное внимание можно назвать интересом, один Тимофей.
- Дот прекрасен,- сказал он. - Но они держались вообще
выше всяких похвал. Господин Неледин, будьте любезны,
переведите, что мне было приятно иметь дело с достойным
противником. И еще скажите ему, что я обещаю замолвить за него
слово.
Капитан перевел. Тимофей на это не реагировал никак. Он
спокойно смотрел на майора; по лицу нельзя было прочесть ни
мыслей его, ни чувств.
Иоахим Ортнер помедлил, взял Тимофея за борт куртки и
сказал:
- Между прочим, в таком мундире, только генеральском,
воевал мой дед.
Капитан перевел. Тимофей опять не реагировал никак.
- Ну и черт с ним! - сказал майор, забрался в
бронетранспортер и укатил.
Красноармейцев повели к реке. Когда они проходили мимо
передового Т-26, экипаж сидел позади башни на брезенте: играли
в "дурака". Они оторвались только на минуту, командир крикнул
со злобой:
- Что, красные сволочи, достукались?!
Реку они перешли вброд. На том берегу их посадили в крытый
грузовик, предварительно связав за спиной руки, и везли долго.
Красноармейцы не разговаривали ни между собой, ни с
конвоирами. Они догадались по шуму снаружи, что машина въехала
в город. Потом их вывели на закрытом дворе, позади
