надеялся "влить свежую кровь" в этот отдел. Ожидалось, что
недостатка в людях не будет: для живого дела годились и
рецидивисты (тип людей, у которых склонность к риску, к
хождению по острию бритвы был в крови), и затаившиеся враги
Советской власти.
Конечно же, из Тимофея Егорова и его товарищей чиновники
спецподразделения не собирались готовить ни диверсантов, ни
провокаторов (хотя, если бы это удалось, успех считался бы
колоссальным, и без орденов не обошлось бы; но в это,
признаться, с самого начала мало кто верил). Немецкие армии
наступали столь успешно, что в скорой победе не было сомнений.
Если абверу и потом понадобятся русские разведчики, их можно
будет готовить из заведомо преданных людей. Но эти пятеро были
прекрасным материалом для психологов и социологов
подразделения, специализировавшихся на психологической
обработке населения; их интересовала и массовая психология, и
границы устойчивости отдельного индивидуума.
К ним-то и попали красноармейцы.
Первые три дня ими, по сути, никто не занимался. Их
поселили в длинной казарме, вместе со взводом украинских
курсантов - людей Бандеры. Курсанты целыми днями были на
занятиях, собирались вместе только на завтрак, обед и ужин.
Красноармейцев они словно не замечали. По вечерам ребята
вместе с ними смотрели фильмы. Но прежде всего их привлекала
кинохроника, в особенности военная, которую показывали перед
сеансом. Тимофей узнал Минск, Герка - Каунас и Ригу, и все они
узнали Львов. Везде были немецкие танки, смеющиеся немецкие
солдаты, колонны пленных красноармейцев, сгоревшая советская
техника. Но самые страшные вести приносил радиоприемник. Им не
мешали слушать Москву, и в первый же день, это было 9 июля,
они узнали, что фашисты уже в Пскове, Витебске и Жлобине, что
они рвутся на Киев и уже дошли до Житомира и Бердичева. Шли
тяжелые бои под Смоленском. Они смотрели на карту и, когда
никого чужих рядом не было, снова и снова измеряли, сколько до
Смоленска, сколько от Смоленска до Москвы.
К исходу третьего дня Тимофей не выдержал и начал
прощупывать одного приглянувшегося ему паренька. Тот решил,
что это грубая провокация, и ответил, не очень выбирая
выражения: прошелся и по адресу Тимофея, и по Советской
власти. Последнего Тимофей не мог просто так спустить.
Началась перепалка. И вдруг бандеровцы поняли, что
красноармейцы-то настоящие...
Дежурные офицеры подоспели только минут через пять.
Красноармейцы к этому времени отбили отчаянный штурм и сами
перешли в наступление. Впереди, как таран, двигался Саня
Медведев. И хотя курсанты проходили специальный курс дзю-до и
среди них было немало здоровых мужиков, все они отступали
перед Медведевым, который поднимал над головой и со всего маху
швырял в толпу тумбочки, табуреты и железные спинки кроватей.
Нескольких бандеровцев он изувечил, двоих уволокли, потому что
удары пришлись в голову. Он даже внимания не обратил, что
среди бандеровцев появились немецкие автоматчики. Только
счастье спасло: пострадай сейчас хоть один немец - и
красноармейцы были бы изрешечены пулями. Но Тимофей вовремя
приказал: "Отставить бой". Немцы были довольны, что русские
перегрызлись, а для них все обошлось сравнительно просто. Они
очистили казарму от бандеровцев и спустя немного времени
перевели красноармейцев в другое крыле этого же здания. Однако
уже не подселяли их ни к кому. Им поставили радиоприемник и
кормили неплохо - и вдруг однажды среди ночи подняли и
развели, не предупредив, по отдельным камерам.
Чапе досталась вполне приличная комнатка, с хорошей
постелью, с цветком настурцией и даже без решеток на окне.
Тимофею - узкий каменный вертикальный ящик наподобие шкафа: ни
сесть, ни даже боком повернуться; в нем можно было только
стоять; в нем всегда было темно, так что уже через час
представление о времени переходило в категорию, которая обычно
обозначается словами "давно" и "долго". Остальных ребят
поместили в маленькие камеры-одиночки: нары, тощий матрац с
трухой вместо соломы, сырые стены, маленькое запыленное
окошко, забранное толстенными прутьями.
Им дали освоиться с новой обстановкой - целые сутки для
четверых, и трое суток для Тимофея, - чтобы подумать и
сравнить. И только затем начались допросы.
При аресте в руки немцев среди других документов попал и
протокол комсомольского собрания, из которого они узнали, что
только один Чапа некомсомолец. Именно это предопределило с
самого начала особое к нему отношение. Его не только не били,
но даже голоса при допросах ни разу не повысили. Едва его
изолировали от товарищей, как тут же предоставили полную
свободу передвижения: он мог выходить в город без
сопровождающего и находиться там любое количество часов;
правда, его предупредили, что, если он опоздает к обеду или
ужину, порция ему не сохраняется, а в случае возвращения после
десяти вечера ночевать придется на КПП - контрольно-пропускном
пункте, где деревянные лавки и всю ночь горит свет и ходят
люди, - все это, конечно, составляет известные неудобства.
Было еще одно ограничение: по территории спецподразделения
Чапа мог ходить далеко не везде и только с сопровождающим; но
тут немцев было легко понять; мера была простая и радикальная
- они могли быть уверенными, что Чапа даже случайно не узнает,
с какой организацией имеет дело; национальные воинские части -
чем это не правдоподобно?
Комната Чапы никогда не запиралась. Правда, снаружи у
двери сидел охранник, но по своим функциям он был скорее
привратником, чем часовым.
Беседовал с Чапой (допросом это никак не назовешь) всегда
один и тот же следователь: полный губатый украинец с
шевченковскими усами. При первой же встрече он сказал, что от
Чапы хотят лишь одного: чтобы он дал расписку в своем лояльном
отношении к немецким властям; после этого ему будет
предоставлена свобода в выборе деятельности и, может быть,
даже какое-то содействие для успеха первых шагов.
- А шо от хлопцев хотят? - спросил Чапа.
- В точности то же самое, добродию, - ласково ответил
следователь.
- Ну, а як мы збрешемо?
- Но это же будет неприлично! - пожурил следователь. - Мы
доверяем вашему честному слову. Мы знаем, как вы сражались,
выполняли свой воинский долг. Вы люди чести и если скажете:
кончено, с прошлым завязали - так оно и будет.
- Красиво, красиво, - тихонько засмеялся Чапа. - Ну, а як
збрешете вы?
- То есть?.. Вы хотите сказать, Драбына, что не доверяете
нам? Что боитесь оказаться обманутым?
- Ага.
Следователь подумал.
- Хм. Это не лишено логики. Вас можно понять, - сказал он.
- И все-таки вам придется довериться нашему честному слову.
Иначе мы будем вынуждены вас расстрелять.
- Ага.
- Идет война. Каждый человек становится по какую-то
сторону баррикады. И если вы не с нами, значит вы против нас.
- Можно с хлопцями поговорить?
- Нельзя. Это решение каждый из вас должен принять
самостоятельно.
Теперь Чапа задумался.
- Не-а, то для меня не подходит, - сказал он наконец. - Як
маленький сапог на велыку ногу. Краще босым ходить, чем ота
мука.
- Но поймите же, Драбына, что дело идет о вашей жизни и
смерти!
- Ну?
- При чем здесь другие люди? При чем здесь эти четверо
пограничников, с которыми вас свел слепой случай? Ведь мог и
не свести. Ведь вы могли не встретить их, и ничего бы этого не
случилось, и вы не оказались бы втянутым в эту историю.
- Ото було б жалко!
- Не упрямьтесь. Поймите: дело идет о вашей жизни. Они уже
прошлое, которому нет возврата. Доверьтесь мне. Ведь мы оба
украинцы.
- Ну да, можна и так. Токи я думал, шо я россиянин.
- Россияне - то москали. - Следователь так разгорячился,
что перешел на "ты". - Ты что - москаль?
- Не-а, до Москвы далеко...
- Не в Москве дело. Пойми, хлопец, мы с тобой оба одной
крови. По сути, мы с тобой как братья. И мы, украинцы, должны
держаться друг друга.
- Не-а. Ты предатель, а я не хочу.
- Какой же я предатель? Я поступаю так, как мне велит
сердце. По убеждениям. Я вон сколько лет ждал этой минуты -
чтобы им в спину нож воткнуть, отомстить за братов.
- Я не знаю, - отмахнулся Чапа, - чего там твои браты
наломали. А ты вот Родину продал хвашисту - это вижу. А я не
хочу!
Эти беседы велись каждый день. Диапазон тем был весьма
широк. Следователь изучал Чапу, был терпелив, искусен в
подыскании все новых и новых аргументов, которые бы
подтверждали его позицию. Чапа не проявил даже малейшего
колебания. А следователь не мог этого просто так оставить или
принять радикальные меры; ему не повезло: в его задачу входило
склонить этого паренька на свою сторону только словами:
смутить - поколебать - разуверить - убедить! Он должен был
найти рецепт (увы, именно этого ждало от него начальство),
чтобы сотни других его коллег в сходных ситуациях не
испытывали затруднений. Может быть, от этого будет зависеть
выбор форм работы с населением оккупированных областей, или
вербовка тайных агентов, или переманивание чужих агентов на
свою сторону...
Но пока дело не двигалось. И на Чапу решили повлиять
иначе.
Однажды следователь предложил ему спуститься в подвал. Они
прошли длинным чистым коридором, ярко освещенным
электрическими лампами, в просторную комнату. В ней тоже был
очень сильный свет, голые цементные стены, в углу простой
стол, три тяжелые табуретки и железный ящик с ободравшейся
краской. Больше ни в комнате, ни на столе ничего не было.
Следователь усадил Чапу на табуретку, угостил ранним яблоком и
завел свой обычный разговор. Чапе все это не понравилось, он
был настороже, но виду подавать не хотел и держался нарочито
раскованно, был более смешлив и словоохотлив, чем всегда, не
догадываясь, что следователю все это было знакомо - обычная
реакция крепких людей, когда они думают, что "вот сейчас
начнется".
Чапа сидел спиной к двери и нарочно не обернулся, когда
услышал, как она открылась и в комнату вошли сразу несколько
людей. Дышать стало очень трудно, однако Чапа заставил себя
расслабиться и даже от яблока откусил и стал жевать.
За спиной раздались глухой удар, стон и звук ударившегося
об стену и оседающего на пол тела. Чапа обернулся. Это был
Ромка. Вокруг него полукругом стояло пятеро здоровенных детин
в черном; один, волосатый, вообще раздетый до пояса, и двое в
майках.
Ромку можно было узнать только по какому-то общему
контуру, что ли: по лицу бы его, как говорится, и родная мать
не узнала.
- Чапа, ах ты мой милый гений! - разлепил губы Страшных. -
Как хорошо, что и ты жив.
- Тю! То выходит нас токи двое?
- Вот видишь, ты и в математике король... А меня яблочком
не угощали. Даже сначала.
- Не жалкуй. Токечки шо кругленьке. А так дрянь.
С Ромки тем временем срывали одежду.
- Ты не обращай внимания. Чапа, если я буду очень шумным.
- Кричи, Рома, кричи. А я буду споминать, как они кричали,
подыхаючи под твоим пулеметом.
- Хорошо говоришь, Чапа. Спасибо, милый.
Из железного ящика достали провода и железные клеммы. Руки
и ноги Ромки защелкнули наручниками, потом и эти наручники
сцепили между собою за спиной у Ромки так, что теперь он лежал
на полу, выгнувшись в дугу. Потом его окатили водой, приложили
клеммы и включили ток.
Чапа никогда еще не слышал такого крика. Ток подключали то
к голове, то к груди, то к паху. То, что еще минуту назад было
похожим на Ромку, сейчас превратилось в клубок извивающегося,
