четырехэтажного длинного здания, но это не была тюрьма, во
всяком случае, на тюрьму не похоже. Пока они шли длинными
коридорами, то и дело встречались немцы, чаще всего в черных
мундирах; на красноармейцев никто из них не обращал внимания.
Наконец их ввели в небольшую комнату с решеткой на окне;
конвоиры закрыли дверь на ключ и, похоже, ушли совсем.
В комнате были две складные железные койки без матрацев и
шаткий стул с неловко вставленными и уже успевшими потемнеть
фанерками на спинке и сиденье.
Красноармейцы по-прежнему не разговаривали, но не потому,
что не о чем было говорить или они уже до дна выговорились,
сидя в доте. Нет. Просто им не нужно было слов. Теперь это был
единый организм с единым образом мышления, с единым
восприятием, когда мельком брошенный взгляд говорит больше,
чем длинная аргументированная речь.
В комнате было душновато, но крашеный пол приятно холодил.
Все стали устраиваться на нем, один Страшных, сделав два круга
по комнате и как бы принюхиваясь к окну, к стенам и немудрящей
мебели, вывернул из кроватной сетки пружину, повозившись,
распрямил крючок на конце и осторожно стал ковырять в замочной
скважине.
- Цурюк! - внезапно рявкнули за дверью.
Ромка выпрямился, отошел от двери, чуть улыбнулся:
- Уважают.
- Не-а, - сказал Чапа, - это по-ихнему "дурак". Ромка
подошел к нему, сел рядышком под стенку.
- Чапа, а ну выдай народную мудрость, знаешь, какой-нибудь
колоссальный народный рецепт - уж больно кишки сводит.
- Тю! А ты спробуй скласты, скоки мы о тех цурюков на
горбочку ухайдакали.
- Какой смысл? Ты думаешь, если на твою долю придется не
двести фашистов, а сто восемьдесят, так они тебя пожалеют?
Черта с два! Под стеночку поставят и - здрасьте, господи сусе!
- Под стенку? - удивился Чапа. - Не-а, Рома, под стенку не
будеть. У в них же душа кровью умываеться, як они нас видять.
Не-а, Рома! Щоб душу одвесты, они с нас по жилочке будуть
тягты. И на нашем сердце ножичком зирочки вырезать.
- Он правильно говорит, - вмешался Тимофей. - Ложился бы
ты, силы экономить надо.
- Бесполезно все это, - сказал Ромка, - я вот читал
где-то, что человек, когда кричит от боли, за одну минуту
теряет столько нервной энергии, сколько за восемь рабочих
часов.
- Только что придумал? - чуть приоткрыв глаза, спросил
Медведев.
- А что, запросто может быть, - поддержал Залогин. - Я вот
знаю, на тренировке пробегаешь сто метров двадцать раз - хоть
бы что, а на соревнованиях - дядя, ты слушай, тебе ведь
говорю, - так вот, на соревнованиях дернешь эти сто метров - и
дух из тебя вон. На трое суток полуобморочное состояние.
Тут они услышали - звуки отчетливо передавались им по полу
- приближающийся по коридору уверенный и тяжелый топот многих
ног. Дверь распахнулась: вошли сначала двое автоматчиков в
черном, за ними генерал в такой же форме со свастикой на
нарукавной повязке и молниями в петлицах и с ним господин,
как-то странно одетый. На нем были немецкие форменные сапоги,
кавалерийские галифе и френч полувоенного покроя; он был выше
генерала почти на голову и лицом точно никакой не немец. На
красноармейцев он взглянул с интересом, а может быть, даже с
удовольствием.
- Вот они, князь. Полюбуйтесь на этих героев. Я рассмотрел
из окна кабинета, когда их выбрасывали из машины, и уже тогда
составил о них свое мнение, которое полностью подтвердилось,
когда мне принесли их паршивые бумаги. Честное слово, князь,
будь у меня хоть немножко времени, я бы докопался, какой идиот
решил, что это сборище может заинтересовать имперскую
контрразведку.
- Братцы, может быть, вы все-таки встанете, - сказал
длинный.
- А чего это? - нарочито медленно произнес Ромка.
- Да вроде бы пришли к вам люди, которые старше вас.
Неудобно как-то разговаривать.
Красноармейцы поглядели на Тимофея. Тот кивнул. Все
встали.
- Хорошие ребята, но они мне тоже не нужны, господин
генерал.
- Жаль, князь. В таком случае, не хотите ли пари?
- Прошу вас.
- Ставлю дюжину шампанского, что ваши... э-э...
контрразведка за сутки их не сломает.
- Позвольте предложить встречное пари. Ставлю две дюжины,
что ваши не добьются этого и за трое суток.
- Не получится, у моих и так работы хватает.
- Вот видите, ваше превосходительство...
- Значит, просто расстрелять?
- Ну уж нет. Они об этом только и мечтают, стервецы. Вон
как вызывающе держатся, таких не расстреливать, таких
совращать надо.
- Значит, все-таки беретесь, князь?
- Вы же видите - уже взялся. - Он повернулся к
красноармейцам. - В сорочке родились, братцы. Выторговал я вас
у господина генерала. У вас с собой и вещичек, кажется, нет
никаких. Ничего, обзаведетесь. Идите за мной.
Их провели теми же коридорами, посадили в бронетранспортер
и везли через город минут пятнадцать. Выпустили посреди
просторного заасфальтированного плаца. С двух сторон его
ограничивали совершенно похожие друг на друга казенной
постройки здания - то ли конюшни, то ли казармы. Они были
двухэтажные и какие-то приземистые, массивные, со сводчатой
кладкой и окнами, которые легко было переоборудовать в
амбразуры. Третью сторону замыкал высокий каменный забор с
глухими железными воротами, с крепким, похожим на дот
контрольно-пропускным пунктом. С четвертой стороны была то ли
высокая стена, то ли там находилось еще одно здание, которое
замыкало два боковых наподобие буквы "П". В нем также были
глухие железные ворота с калиткой сбоку, в которую и провели
красноармейцев.
Пройдя длинную, ярко освещенную электрическими фонарями
подворотню, они попали в небольшой квадратный дворик,
пятнадцать на пятнадцать метров. Стены здесь были еще выше, но
под ногами был песок и гравий, росло несколько головастых ив и
одна голубоватая елочка.
Автоматчики передали красноармейцев пожилому типу с
вислыми усами в форме какого-то непонятного рода войск. Куртка
Тимофея страшно его заинтриговала.
- Слышь, паря, - сказал он, - никак не возьму в толк, за
кого же это ты, значит, воевал?
- Ты что, из наших будешь?
- А тут все наши.
Прежде всего их повели мыться. Это было приятно. Но когда
они вышли из моечной, их ожидал сюрприз: одежду заменили. На
тех самых местах, где они раздевались, лежали пять комплектов
нижнего белья и немецкой полевой формы.
Тимофей постучал в дверь. Появились давешний дядька и еще
двое типов в такой же форме.
- Папаша, - сказал Тимофей, - мы это надевать не будем.
Гони нашу форму.
- Мы ваше тряпье сожгли, - сказал усатый. - Привыкай к
этой. Сукно добротное, ни одной латки, сам выбирал.
- Ладно тебе шутить, - упрямился Тимофей. - Сказано, гони
форму.
- Нет ее, парень. Все. Хана. Сгорела.
- Ладно, куда нам идти?
- Оденьтесь сначала.
- В это одеваться не будем.
Дверь закрылась, через несколько минут появился уже
знакомый им капитан Неледин.
- Довольно шумно начинаете, молодые люди. Еще и не
осмотрелись, а уже изволите бунтовать.
- Ты можешь с нами делать, что хочешь, сволочь, но в это
нас не засунешь.
- Не больно сволочись, младший сержант. Заняться вами
поручено мне. Боюсь, скоро икать начнете.
Через полчаса им все-таки принесли советскую форму -
стираную и целую.
Затем их принял князь. Его кабинет был велик, но низок,
как и все помещения в этих казармах, и оттого кабинет казался
еще длиннее. Он был почти пуст, если не считать огромного
полированного письменного стола, двух кожаных кресел, двух
длинных шеренг - вдоль стен - казенных стульев с кожаными
сиденьями и спинками и двух портретов в натуральную величину:
Гитлер стоит на фоне нацистского прапора и Николай II, но не в
полковничьем мундире, как обычно, а в черной сюртучной паре;
очень странная картина, скорее всего срисованная с фотографии.
Князь вышел к ним из-за стола. Он действительно был очень
высок: макушка Медведева была самое большее на уровне его
глаз. Говорил он мягко, немного в нос. Красноармейцы не могли
знать, что это влияние французского, но то что этот человек
говорит по-русски редко, они поняли еще в камере.
- Вы мне нравитесь, волчата. Вы славно потрепали немцев,
и, как русский, я не могу этим не гордиться. И за то, что
форму не захотели поменять, тоже хвалю. Мужества и характера
вам не занимать, но сейчас вы должны полагаться не на
упрямство, а на свои светлые головы. Я понимаю, какой вам
сегодня выдался трудный день. Для вас это катастрофа. И
следующие дни будут не легче. Я понимаю, что коммунистические
идеалы в вас вбивали с детства и вырвать их не просто и
больно. Но поймите, волчата, вы молились на глиняных идолов.
Немцы разбили коммунистическую Россию в две недели. Пройдет
еще две недели, и они затопчут ее всю. Они сотрут ее с лица
земли, как Польшу, Францию, Чехословакию, Бельгию,
Югославию... Нашу Россию, на которую мы немцев не пускали
никогда дальше самых западных границ, где их всегда били. Я не
тороплю вас, волчата. Вы поживете у меня, успокоитесь,
послушаете радио, вспомните прошлое и подумаете о будущем
нашей родины. Вам предстоит сделать выбор, и вы его сделаете,
я не сомневаюсь в вас. И тогда мы вместе, рука об руку, будем
работать над созданием великой силы, которая поднимет Россию
из пепла, бессмертную и прекрасную, как птица Феникс. И
когда-нибудь наступит светлый день, что никакие орды, ни
тевтонские, ни татаро-монгольские, не посмеют посягнуть на
нашу прекрасную землю.
Пожалуй, князь еще долго мог бы продолжать в том же духе,
но что-то в глазах всех пятерых красноармейцев ему не
понравилось. Он бы понял ненависть или презрение, был бы
доволен вниманием, уж не говоря о большем. Но в этих глазах он
не мог прочесть никакой реакции. В них вообще ничего не было.
Пустота. "Наша скифская манера", - как-то неуверенно подумал
князь и остановился перед младшим сержантом.
- Что ты скажешь на все это, командир?
Тимофей словно очнулся, медленно произнес:
- Знаешь что, холуй, пошел бы ты...
29
Это было сложное многоцелевое учреждение; его название
было столь же пространным, как и задачи, которые оно решало:
спецподразделение по подготовке кадров колониальной
администрации при абверкоманде NN. В просторечье это означало,
что спецподразделение отбирает и просеивает поступающий "с
мест" человеческий материал и готовит национальные кадры для
служб государственной безопасности. А поскольку существовало
оно под эгидой абвера и финансировалось им, то лучшие из
лучших попадали отсюда в школы адмирала Канариса.
Это спецподразделение существовало уже два года. Вначале
оно занималось почти исключительно украинскими и
прибалтийскими националистами; затем в нем появился русский
отдел. Отдел был укомплектован целиком из "бывших" и
следующего поколения "бывших" - если не родившихся, то
выросших и воспитанных на Западе. Но эти русские кадры
совершенно не удовлетворяли абвер. Во-первых, плохое знание
нынешних местных условий и психологии народа. Во-вторых,
надломленность, угнетенность, почти всегда неосознанная,
отсутствие веры в себя и, как следствие этого, недостаток
инициативы. Наконец, слепая ненависть многих делала
близорукими или, по крайней мере, ограниченными, неспособными
подняться на уровень новых задач, которые еще только
предугадывались. Вполне естественно, с началом войны абвер
