того, полностью ли восстановился рассудок милорда. А близость нашего
врага, притаившегося тут же в городе, только усугубляла мою насторожен-
ность. Поэтому, переменив под каким-то предлогом час, в который я обычно
обучал мистера Александера начаткам письма и счета, я вместо этого отп-
равился выслеживать своего господина.
Каждое утро, невзирая на погоду, он брал трость с золотым набалдашни-
ком и, сдвинув шляпу на затылок (новая привычка, которая, по моим догад-
кам, означала разгоряченный лоб), отправлялся на свою обычную прогулку.
В этот день первым долгом он прошел по аллее в сторону кладбища, где
посидел некоторое время, о чемто размышляя. Потом свернул к берегу моря
и, пройдя по набережной, оказался по соседству с конурой Баллантрэ. Те-
перь шаг милорда был быстрее и увереннее, как у человека, наслаждающего-
ся воздухом и видом. Остановившись на набережной перед самой лачугой, он
постоял, опираясь на свою трость. Это, был именно тот час, когда Бал-
лантрэ обычно усаживался на свой прилавок и ковырял иглой. И вот оба
брата с застывшими лицами уставились друг на друга. Потом милорд тронул-
ся в дальнейший путь, чему-то улыбаясь.
Только дважды мне пришлось прибегнуть к столь недостойному выслежива-
нию. Этого было достаточно, чтобы удостовериться в цели его прогулок и в
тайном источнике непонятного довольства. Так вот какова была любовница
милорда: ненависть, а не любовь воодушевляла его. Может быть, иные мора-
листы были бы довольны таким открытием, но меня, признаюсь, оно ужасну-
ло. Такие отношения между братьями не только были отвратительны сами по
себе, но и чреваты многими грядущими бедами. Поэтому я принял за правило
(поскольку это позволяли мне мои разнообразные обязанности) при первой
возможности кратчайшим путем опережать милорда и тайком наблюдать за их
встречей.
Однажды, немного опоздав и придя после почти недельного перерыва, я
был изумлен новым поворотом, который приняло дело. Возле конуры Баллант-
рэ была скамья, устроенная когда-то лавочником для удобства покупателей.
Так вот на ней-то и сидел милорд, опираясь подбородком на трость и прес-
покойно разглядывая корабли и гавань. А всего в трех шагах от него тачал
какую-то одежду его брат. Оба молчали, и милорд даже не глядел на своего
врага. Ему, насколько я понимаю, доставляла жгучее удовольствие самая
его близость.
Едва он двинулся прочь, как я, не скрываясь, нагнал его.
- Милорд, милорд, - сказал я, - ведь это же недостойно вас.
- Для меня это - лучшее лекарство, - ответил он, и не только эти сло-
ва, сами по себе странные, но и тон, каким они были произнесены, возму-
тили меня.
- Я должен предостеречь вас, милорд, против этого потворства злому
чувству, - сказал я. - Не знаю, что страдает от этого больше: душа или
разум, - но вы рискуете погубить как то, так и другое.
- Что вы понимаете! - сказал он. - Разве испытывали вы когда-нибудь
такой гнет горечи?
- И даже не говоря о вас, - прибавил я, - но вы другого толкаете на
крайности.
- Напротив. Я ломаю его гордыню.
И так в продолжение целой недели милорд каждое утро занимал все то же
место на скамье. Она стояла в тени зеленых акаций, отсюда открывался чу-
десный вид на бухту и корабли, сюда долетали песни матросов, занятых
своей работой.
Так они и сидели - без слова, без движения, только Баллантрэ тыкал
иголкой или откусывал нитку, все еще делая вид, что портняжничает. Я то-
же являлся туда каждый день, не переставая изумляться и себе и обоим
братьям. Когда проходил кто-нибудь из друзей милорда, он весело окликал
их и сообщал, что он тут затем, чтобы дать полезный совет своему брату,
который (к его, милорда, радости) так прилежно трудится. Даже это Бал-
лантрэ переносил с угрюмым спокойствием, но что было при этом у него на
уме, знает один бог или, вернее, сам сатана.
В тихий, ясный день той осенней поры, которую там зовут "индейским
летом", когда все леса вокруг оделись в золото и багрянец, Баллантрэ
вдруг отложил иглу и предался необузданному веселью. Я полагаю, что он
долгое время молча готовился к этому, потому что все выглядело довольно
естественно, но такой резкий переход от упорного молчания при обстоя-
тельствах столь нерадостных сам по себе звучал для меня зловеще.
- Генри, - сказал он, - я на этот раз допустил ошибку, а у тебя на
этот раз хватило ума воспользоваться ею. Портновский фарс сегодня же
кончится, и должен тебе сказать, что ты переиграл меня, - поздравляю.
Кровь - она сказывается, и признаюсь, ты нашел верный способ досадить
мне самим своим присутствием.
Милорд не проронил ни слова, как будто Баллантрэ и не нарушил молча-
ния.
- Послушай, - продолжал тот, - не хмурься, это тебе не к лицу. Ты те-
перь можешь позволить себе быть немножко снисходительнее, потому что
(поверь мне) я не только признаю себя побежденным. Видишь ли, я хотел
продолжить этот фарс до тех пор, пока не скоплю достаточно денег для од-
ного предприятия, но, признаюсь чистосердечно, выдержки у меня не хвати-
ло. Ты, конечно, хотел бы, чтобы я покинул этот город, я пришел к той же
мысли с другого конца. И я хочу тебе кое-что предложить, или, вернее,
просить у вас милости, милорд.
- Проси, - сказал милорд.
- Ты, может быть, слышал, что у меня в этой стране накоплены были
большие богатства. Неважно, слышал ты или нет, но это так. Я вынужден
был закопать их в месте, которое известно только мне. Возвратить это мое
достояние - вот теперь единственная моя мечта. А так как богатства эти,
бесспорно, мои, то ты, надеюсь, не притязаешь на них.
- Отправляйся и доставай их, - сказал милорд. - Я не против.
- Очень приятно, - продолжал Баллантрэ, - но для этого нужны люди и
средства передвижения. Путь туда далек и труден, местность наводнена ди-
кими индейцами. Ссуди меня самым необходимым либо вперед, под твое посо-
бие, либо, если тебе угодно, как долг, который я верну по возвращении. И
тогда можешь быть спокоен: больше ты меня не увидишь.
Милорд упорно глядел ему прямо в глаза, жесткая улыбка тронула его
губы, но он не сказал ни слова.
- Генри, - продолжал Баллантрэ с ужасающим спокойствием, но напряжен-
но откинувшись назад, - Генри, я имел честь обратиться к тебе.
- Пойдем домой, - сказал мне милорд, которого я уже давно тянул за
рукав. Он встал, потянулся, поправил на голове шляпу и, не говоря ни
слова, тяжело зашагал по набережной.
На мгновение я растерялся, настолько серьезным показался мне этот по-
ворот в отношениях братьев. Баллантрэ тем временем возобновил свое
шитье, опустив глаза и ловко орудуя иголкой. Я решил нагнать милорда.
- В уме ли вы? - закричал я, поравнявшись с ним. - Неужели вы упусти-
те такую счастливую возможность?
- Неужели вы ему все еще верите? - спросил милорд, и мне почудилась в
этих словах насмешка.
- Пусть его убирается из города! - кричал я. - Пусть отправляется,
куда хочет и как хочет, лишь бы он уехал!
- Я сказал свое слово, - возразил милорд. - Вы можете оставаться при
своем. На этом и покончим.
Но я не оставлял мысли о том, чтобы спровадить Баллантрэ. Я не мог
без содрогания вспомнить, как покорно он вернулся к своему портняжни-
чанью. Ни один человек на свете, а тем более Баллантрэ, не мог бы вытер-
петь такую цепь непрерывных оскорблений. В воздухе запахло кровью. И я
поклялся, что не упущу ни малейшей возможности, не пренебрегу ничем, что
могло бы предотвратить преступление. Поэтому в тот же день я вошел в ка-
бинет милорда, где застал его за какими-то хозяйственными делами.
- Милорд, - сказал я. - Мне представился случай вложить мои скромные
сбережения в подходящее дело. Но, к несчастью, они хранятся в Шотландии,
потребуется немало времени, чтобы получить их оттуда, а дело не терпит
отлагательств. Не найдет ли ваша милость возможным выдать мне нужную
сумму под вексель?
Он долго глядел на меня, словно читая мои мысли.
- Я никогда не спрашивал вас о ваших капиталах, Маккеллар, - сказал
он. - Но, насколько мне известно, кроме страхового полиса, у вас нет за
душой ни фартингу.
- Я давно служу вашей милости и никогда не лгал и до сего дня ни разу
не просил об одолжении, - сказал я.
- Одолжение, но для кого? - ответил он спокойно. - Для Баллантрэ? Вы
что, принимаете меня за дурака, Маккеллар? Поймите же раз и навсегда. Я
укрощаю этого зверя по-своему. Ни страх, ни сожаление не тронут меня, и
для того, чтобы обмануть меня, нужен выдумщик поискуснее вас. Я требую
службы, верной службы, а не того, чтобы вы орудовали за моей спиной,
портили все дело и крали мои же деньги, чтобы ими способствовать победе
моего врага.
- Милорд, - сказал я, - чем я заслужил эти непростительные упреки?
- Подумайте, Маккеллар, - ответил он, - и вы поймете, что они вполне
заслуженны. Непростительна ваша собственная уловка. Опровергните, если
можете, что вы собирались с помощью этих денег обойти мои приказания, и
я чистосердечно попрошу у вас прощения. Но если вы этого сделать не мо-
жете, тогда вы должны примириться с тем, что я называю ваше поведение
его настоящим именем.
- Если вы полагаете, что в мои намерения входит что-либо иное, кроме
вашего блага... - начал я.
- Мой старый друг, - сказал он, - вы прекрасно знаете, что я о вас
думаю. Вот вам моя рука от чистого сердца; но денег - ни фартинга!
Потерпев в этом неудачу, я сейчас же пошел к себе, написал письмо и
отнес его в гавань, где, как я знал, готовилось к отплытию торговое суд-
но, и еще засветло был у дверей домишка Баллантрэ. Я вошел без стука и
увидел, что он сидит со своим индусом за скромным ужином из маисовой ка-
ши с молоком. Внутри все было очень бедно, но чисто. На полке стояло
несколько книг, а в углу скамеечка Секундры.
- Мистер Балли, - сказал я. - У меня в Шотландии отложено почти
пятьсот фунтов, сбережения всей моей трудовой жизни. Вот с тем кораблем
идет распоряжение перевести эти деньги сюда. Как только придет обратная
почта, они будут ваши, на тех условиях, которые вы сегодня изложили ми-
лорду.
Он встал из-за стола, подошел ко мне, взял меня за плечи и, улыбаясь,
поглядел в лицо.
- А между тем вы очень любите деньги! - сказал он. - Вы любите деньги
больше всего на свете, если только не считать моего брата.
- Я страшусь старости и нищеты, - сказал я. - Но это совсем другое
дело.
- Не будем спорить о словах. Называйте это как угодно. Ах, Маккеллар,
Маккеллар, будь это проявлением хоть малейшей любви ко мне, с какой ра-
достью принял бы я ваше предложение!
- Думайте что хотите, - горячо ответил я. - К стыду своему, я не могу
видеть вас в этой лачуге без угрызений совести. Это не единственное мое
побуждение и не первое, но оно есть. Я с радостью вызволил бы вас отсю-
да. Не из любви к вам предлагаю я деньги, далеко нет, но, бог мне судья,
и не из ненависти, хотя меня и самого это удивляет.
- Ах, - сказал он, все еще держа меня за плечи и легко встряхнув. -
Вы думаете обо мне больше, чем вам кажется. "Хотя меня и самого это
удивляет", - прибавил он, повторяя мое выражение и даже, как мне показа-
лось, мою интонацию. - Вы честный человек, и поэтому я пощажу вас.
- Пощадите меня?! - вскричал я.
- Пощажу вас, - повторил он, отпуская меня и поворачиваясь ко мне
спиной. А потом, снова обернувшись ко мне, продолжал: - Вы плохо предс-
тавляете, Маккеллар, как я применил бы ваши деньги. Неужели вы думаете,
что я примирился со своим поражением? Слушайте: жизнь моя была цепью не-
заслуженных неудач. Этот олух, принц Чарли, провалил блестящее предприя-
тие; это был мой первый проигрыш. В Париже я снова высоко поднялся по
лестнице почета; на этот раз по чистой случайности письмо попало не в те
руки, и я снова остался ни с чем. Я в третий раз попытал счастья: с не-
