хом, с которыми глядел на меня индус, и униженными знаками почтения, ко-
торые он затем принялся мне оказывать. Теперь-то я знаю, что он, должно
быть, подслушал и понял странный характер моих молений. Без сомнения, он
сейчас же довел это до сведения своего хозяина, и сейчас, оглядываясь на
прошлое, я лучше могу понять то, что тогда меня так озадачило, - эти
странные и (могу сказать) одобрительные усмешки, которыми удостаивал ме-
ня Баллантрэ. Точно так же могу я теперь понять и слова, которые в тот
вечер обронил он в разговоре со мной. Торжественно подняв руку и улыба-
ясь, он сказал:
- Ах, Маккеллар, не каждый на самом деле такой трус, каким себя счи-
тает... и не такой хороший христианин!
Он и не подозревал, насколько он в этом прав. Потому что мысль, за-
павшая мне в грозный час бури, не оставляла меня, а непрошеные слова,
которые ворвались в мои молитвы, продолжали звучать в моих ушах. И прис-
корбные последствия этого я должен чистосердечно рассказать, потому что
не могу допустить положения, при котором, обличая грехи других, я скрыл
бы свои собственные.
Ветер стих, но волнение еще усилилось. Всю ночь корабль наш нестерпи-
мо трепало; наступил рассвет следующего дня и еще следующего, а облегче-
ние не приходило. Было почти невозможно пройти по каюте, старых, бывалых
моряков так и швыряло по палубе, а одного при этом жестоко помяло. Каж-
дая доска и скоба старого корабля скрипела и стонала, большой колокол на
носу надрывно и без перерыва звонил.
В один из этих дней мы с Баллантрэ сидели вдвоем на шканцах [45]. На-
до сказать, что они у "Несравненного" были высоко приподняты. Их ограж-
дал от ударов волн прочный и высокий фальшборт, который, по старой моде,
резным завитком постепенно сходил на нет и затем уже соединялся с носо-
вым фальшбортом. Такое устройство, преследовавшее скорее декоративные, а
не практические цели, приводило к тому, что в ограждении палубы был
просвет, и как раз в том месте у границы кормовой надстройки, где при
некоторых маневрах корабля особенно потребна была защита. В этом именно
месте мы и сидели, свесив ноги, Баллантрэ - ближе к борту, а я - ухва-
тившись обеими руками за решетчатый люк каюты. Наше положение казалось
мне тем более опасным, что я определял силу качки по фигуре Баллантрэ,
рисовавшейся на фоне заката в самом просвете фальшборта. То голова его
возносилась чуть не в зенит и длинная тень, пересекая палубу, прыгала
далеко по волнам с другого борта, то он проваливался куда-то мне под но-
ги и линия горизонта вздымалась высоко над ним, как потолок комнаты. Я
смотрел на это не отрываясь, как птицы, говорят, не могут оторваться от
взгляда змеи. Кроме того, меня ошеломляло поразительное разнообразие
звуков, потому что теперь, когда паруса были установлены так, чтобы по
мере возможности замедлять ход судна, - весь корабль сотрясался и гудел,
словно мельница на полном ходу. Сначала мы говорили о мятеже, который
нам недавно угрожал, это привело нас к теме убийства и представило такое
искушение для Баллантрэ, против которого он не мог устоять. Он решил
рассказать мне случай из жизни и вместе с тем покрасоваться передо мной
своим талантом и порочностью. Делал он это всегда с большим увлечением и
блеском и имел обычно большой успех. Но этот его рассказ, мастерски пре-
поднесенный в обстановке такого смятения, причем рассказчик то взирал на
меня чуть ли не с небес, а то выглядывал из-под самых подошв, - этот
рассказ, уверяю вас, произвел на меня совершенно особое впечатление.
- Один мой приятель, граф, - так начал он, - питал смертельную вражду
к поселившемуся в Риме барону-немцу. Причина этой вражды для нас несу-
щественна, важно то, что он твердо решил отомстить барону, но для вер-
ности хранил это в глубокой тайне. В сущности, это первое правило мести:
обнаруженная ненависть есть ненависть бессильная. Граф был человек пыт-
ливого, изобретательного ума; в нем было нечто артистическое: если он
задумывал что-либо, это должно было быть выполнено в совершенстве, не
только по результату, но и по способу выполнения, иначе он считал, что
потерпел неудачу. Случилось однажды, что, проезжая верхом по окрестнос-
тям Рима, он наткнулся на заброшенный проселок, который уводил в одно из
болот, окружающих Рим. С одной стороны была древняя римская гробница, с
другой - покинутый дом, окруженный садом с вечнозелеными деревьями. До-
рога эта привела его на поляну, покрытую развалинами; посреди ее был на-
сыпной холмик, с одного боку которого зияла дверь, а невдалеке росла
одинокая карликовая пиния ростом не больше смородинового куста. Место
было уединенное и безлюдное; что-то подсказало графу, что это может пос-
лужить ему на пользу. Он привязал лошадь к пинии, достал свой кремень и
огниво и вошел в дверь. За ней начинался коридор старой римской кладки,
который скоро раздваивался. Граф свернул вправо и ощупью пробирался
вглубь, пока не наткнулся на перила высотою по грудь, преграждавшие про-
ход.
Пошарив в темноте ногой, он нащупал облицованный камнем край и затем
пустоту. С пробудившимся любопытством он собрал вокруг несколько гнилых
щепок и разжег их. Перед ним был глубокий колодец; без сомнения, кто-ни-
будь из окрестных крестьян раньше пользовался им и загородил его. Долго
стоял граф, опершись о перила и глядя вниз в колодец. Он был древнеримс-
кой стройки и, как все, что делали римляне, рассчитан на вечное пользо-
вание; стены его были отвесны и гладки; для человека, упавшего туда, не
могло быть спасения. "Странно, - думал граф, - меня так влекло сюда. За-
чем? Что мне до этого места? Зачем надо мне было вглядываться в этот ко-
лодец?" Как вдруг ограда подалась под его тяжестью, и он чуть было не
упал вниз. Отпрыгнув назад, он наступил на последние остатки своего
костра, костер погас и удушливо задымил. "Что привело меня сюда, к поро-
гу смерти?" - сказал он и задрожал с головы до ног. Потом внезапная
мысль промелькнула у него. На четвереньках он подобрался к краю колодца
и нащупал ограду. Она держалась на двух стойках и отломилась только с
одной стороны. Граф приложил перила к стойке, так что они стали снова
смертельной ловушкой для первого же пришельца, и выбрался на волю, шата-
ясь как больной.
На другой день на верховой прогулке по Корсо он намеренно напустил на
себя вид крайней озабоченности. Его спутник, барон, осведомился (как и
предполагалось) о причине этого. Граф сначала отнекивался, но потом
признал, что покой его был нарушен странным сном. Это было сделано в
расчете заинтриговать барона, который был суеверен, но именно поэтому
высмеивал суеверных. Так и тут - последовали насмешки, в ответ на кото-
рые граф, как бы выйдя из себя, одернул своего друга, предупреждая, что
именно его он видел во сне. Вы достаточно знаете человеческую породу,
мой любезный Маккеллар, чтобы догадаться о последующем: конечно, барон
не успокоился, пока ему не рассказали сон. Граф, уверенный, что барон не
отстанет, отговаривался, пока любопытство того не дошло до предела, а
потом с хорошо разыгранной неохотой поддался на уговоры. "Предупреждаю
вас, - сказал он, - что это приведет к беде. Я предчувствую это. Но так
как иначе ни вам, ни мне не будет покоя, - хорошо, пусть вина падет на
вашу голову! Вот что я видел во сне: я видел вас на верховой прогулке, -
где, не знаю, но, должно быть, в окрестностях Рима, потому что по одну
руку у вас была старинная гробница, а по другую - сад с вечнозелеными
деревьями. Мне снилось, что я в страхе кричу и кричу вам, умоляя вер-
нуться. Не знаю, слышите вы меня или нет, но вы упорно продолжаете свой
путь. Дорога приводит вас в пустынное место, где между развалинами зияет
дверь, ведущая внутрь насыпного холмика, и возле двери - какая-то ублю-
дочная пиния. Вы слезаете с седла (а я все кричу, предостерегая вас),
привязываете лошадь к пинии и решительно входите в дверь. Внутри темно,
но во сне я" вижу вас и умоляю вернуться. Но вы ощупью идете вдоль пра-
вой стены и сворачиваете в проход направо, который приводит в небольшую
пещеру с колодцем, огражденным перилами. Тут - сам не знаю почему - тре-
вога моя еще возрастает, я до хрипоты выкрикиваю вам предостережения,
кричу, что поздно, что надо сейчас же выбираться из этого преддверья.
Именно это слово применил я в моем сне, и тогда, как мне казалось, оно
имело определенное значение, но теперь, наяву, я, по правде говоря, не
знаю, что оно значит. На все мои страхи вы не обращаете ни малейшего
внимания, опираетесь на перила и вглядываетесь в воду. И потом вам отк-
рылось что-то - что именно, я так и не узнал, но порожденный этим ужас
пробудил меня, и я проснулся, весь дрожа и рыдая. А в заключение, - про-
должал граф, - скажу, что я очень благодарен вам за вашу настойчивость.
Этот кошмар давил меня неотступно; тогда как теперь, когда я выразил его
в обычных словах при дневном свете, он представляется мне незначи-
тельным". "Ну, не знаю, - сказал барон, - здесь что-то кажется мне
странным. Так вы говорите, что мне что-то открылось? Странный, очень
странный сон. Я позабавлю им своих друзей". "Вовсе не нахожу его забав-
ным, - возразил граф. - Во мне он вызывает отвращение. Лучше постараемся
его позабыть". "Ну что ж, - сказал барон, - позабудем". И на самом деле,
они больше не вспоминали про этот сон. Через несколько дней граф предло-
жил прогуляться верхом, на что барон (они с каждым днем сближались все
больше) охотно согласился. На обратном пути в Рим граф незаметно свернул
на незнакомую дорогу. Вдруг он сдержал коня, всплеснул руками, закрыл
ими глаза и громко вскрикнул. Когда он отнял руки от лица, он был смер-
тельно бледен (надо сказать, что граф был превосходный актер). Он прис-
тально посмотрел на барона. "Что с вами? - вскричал тот. - Что случи-
лось?" "Ничего! - воскликнул граф. - Ровно ничего. Какой-то припадок.
Поедемте скорее в Рим". Но барон огляделся, и вот по левую сторону доро-
ги он увидел пыльный проселок, и по одну сторону его - гробницу, а по
другую - сад с вечнозелеными деревьями. "Хорошо, - сказал он изменившим-
ся голосом. - Скорее поедем домой. Я боюсь, что вам плохо". "Да, ради
бога, скорее в Рим, и я сразу лягу в постель!" - вскричал граф, весь
дрожа. Они доехали домой, не обменявшись ни словом; граф сейчас же лег в
постель, и всем его светским знакомым в тот же вечер стало известно, что
его треплет лихорадка. На другой день лошадь барона нашли привязанной к
пинии, но сам он бесследно исчез... Так как вы считаете, было это
убийством? - внезапно прервал Баллантрэ свой рассказ.
- А вы уверены, что он был граф? - спросил я.
- Да нет, насчет титула я не уверен, но он был родовитый дворянин, и
господь да избавит вас, Маккеллар, от такого врага!
Последние слова он произнес, улыбаясь мне откудато сверху, в следую-
щую минуту он был у меня под ногами. Я внимательно, как дитя, следил за
его перемещениями; от них голова моя кружилась, и в ней становилось пус-
то, и говорил я как во сне.
- Он ненавидел барона лютой ненавистью? - спросил я.
- Его прямо-таки мутило, когда тот подходил к нему, - отвечал Бал-
лантрэ.
- Вот именно это и я чувствовал, - сказал я.
- В самом деле! - воскликнул Баллантрэ. - Вот так новости! А скажите
- впрочем, может быть, это излишнее самомнение, - не я ли был причиной
этих желудочных пертурбаций?
Он способен был принимать изысканные позы, даже красуясь только пере-
до мной, тем более если эти позы могли быть рискованны. Так и сейчас он
сидел, перекинув ногу на ногу, скрестив руки, приноравливаясь к качке, с
легкостью сохраняя равновесие, которое даже перышко могло непоправимо
нарушить. И вдруг передо мною опять возник образ милорда за столом, со
склоненной на руки головой; но только теперь, когда он поднял голову,
