моя власть кончилась вместе со смертью моего отца. Но как же это так по-
лучается, что знатный лорд бежит под покровом ночи из дома, в котором
его предки выдержали несколько осад? Что он скрывает свое местопребыва-
ние, которое не безразлично самому его королевскому величеству и госу-
дарству? Что он оставляет меня под надзором и отеческой опекой своего
бесценного Маккеллара? Это наводит на мысль о немалом и глубоком страхе.
Я попытался возразить ему, приводя не слишком убедительные доводы, но
он только отмахнулся.
- Да, наводит на мысль, - продолжал он, - и скажу больше: страх этот
вполне обоснован. Я возвращался в этот дом не без отвращения, имея в ви-
ду обстоятельства моего последнего отъезда. Только крайняя необходимость
могла заставить меня вернуться. Но деньги мне нужны во что бы то ни ста-
ло. Вы не дадите их мне по доброй воле? Что ж, у меня есть способы зас-
тавить вас. Не пройдет и недели, как я, не покидая Дэррисдира, узнаю,
куда сбежали эти глупцы. Я последую за ними; и когда я настигну свою до-
бычу, я загоню клин в эту семейку, которая еще раз разлетится, как рас-
колотое полено. Тогда посмотрим, не согласится ли лорд Дэррисдир, - это
имя он произнес с непередаваемой злобой и яростью, - за деньги купить
мое исчезновение, и тогда вы увидите, что я изберу: выгоду или месть.
Я с изумлением слушал эти откровенные излияния. Дело в том, что он
был вне себя оттого, что милорду удалось скрыться, видел, что попал в
дурацкое положение, и не склонен был обдумывать свои слова.
- И вы считаете все это весьма разумным? - спросил я, повторяя его
слова.
- Вот уже двадцать лет, как я живу, руководствуясь своим скромным ра-
зумом, - ответил он с улыбкой, которая в своем самомнении граничила с
глупостью.
- Да, и в конце концов стали нищим, - сказал я, - хотя и это слово
еще слишком для вас почтенно.
- Должен обратить ваше внимание, мистер Маккеллар, - воскликнул он с
внезапным воодушевлением и достоинством, которым я мог только восхи-
щаться, - что я с вами был вежлив; подражайте мне в этом, если хотите,
чтобы мы остались друзьями.
В продолжение всего диалога я с неприятным чувством ощущал на себе
пристальный взгляд Секундры Дасса. Никто из нас троих не притронулся к
еде, - глаза наши были прикованы к лицам друг друга, вернее - к тому
сокровенному, что на них выражалось. И вот взгляд индуса смущал меня
сменой выражений, - казалось, он понимал то, что мы говорили. Я еще раз
отстранил эту мысль, уверяя себя, что он ни слова не понимает по-анг-
лийски: серьезность нашего тона, нотки раздражения и ярости в голосе
Баллантрэ - вот что заставило его догадываться о значительности происхо-
дящего.
Целых три недели мы с ним жили так в Дэррисдире, и этим открылась са-
мая странная глава моей жизни, - то, что я должен назвать своей бли-
зостью к Баллантрэ. Поначалу он был очень неровен: то вежлив, то насмеш-
лив и вызывающ, - и в обоих случаях я платил ему той же монетой. Благо-
дарение богу, я теперь не должен был рассчитывать каждый шаг; меня и во-
общето мог испугать не нахмуренный лоб, а разве что вид обнаженной шпа-
ги. Его взрывы неучтивости даже доставляли мне своеобразное удо-
вольствие, и временами я отвечал достаточно колко. В конце концов как-то
за ужином мне удалась одна забавная реплика, которая совсем обезоружила
его. Он хохотал долго и безудержно, а затем сказал:
- Кто бы мог предположить, что под чепчиком у этой почтенной стару-
шенции есть нечто вроде остроумия?
- Это не остроумие, мистер Балли, - сказал я, - это наш шотландский
юмор, да притом еще круто посоленный. - И в самом деле, у меня и в мыс-
лях не было прослыть остроумцем.
После этого он никогда не был со мною груб, все у нас переходило в
шутку. А особенно когда ему нужна была лошадь, лишняя бутылка или
деньги. Он обращался ко мне с видом школьника, а я разыгрывал роль отца,
и оба мы при этом дурачились напропалую.
Я теперь замечал, что он изменил свое мнение обо мне к лучшему, и это
щекотало во мне грешном бренное тщеславие. Более того, он (я полагаю,
бессознательно) временами обращался со мной не только фамильярно, но
прямо-таки дружески, и в человеке, который так долго ненавидел меня, это
казалось мне тем более коварным. Он мало выезжал и, случалось, даже отк-
лонял приглашения.
- Нет, - говорил он, - ну чего я не видал у этой неотесанной деревен-
щины? Я лучше посижу дома, Маккеллар, и мы с вами разопьем на досуге бу-
тылку и поговорим всласть.
И действительно, застольные беседы в Дэррисдире доставили бы удо-
вольствие кому угодно, с таким блеском они велись. Он неоднократно выра-
жал удивление, что так долго недооценивал мое общество.
- Но, видите ли, - говорил он, - мы были во враждующих лагерях. Поло-
жение и теперь не изменилось, но не будем говорить об этом. Будь вы не
так преданы своему хозяину, я бы не был о вас столь высокого мнения.
Не следует забывать, что я искренно считал его неспособным более при-
чинять зло; и к тому же самая завлекательная форма лести - это когда
после многих лет несправедливости человеку отдают запоздалую дань уваже-
ния. Но я нисколько не хочу оправдываться. Я достоин всяческого порица-
ния; я дал ему провести себя; короче говоря, сторожевой пес сладко спал,
когда внезапно его разбудили.
Индус все время слонялся по дому. Он говорил только с Баллантрэ и на
своем языке; двигался совершенно беззвучно и попадался на глаза там, где
его меньше всего ожидали, погруженный в глубокие размышления, из которых
при вашем появлении он выходил, чтобы приветствовать вас с подчеркнуто
приниженной вежливостью. Он казался таким смирным, таким хрупким, всеце-
ло занятым своими фантазиями, что я мало обращал на него внимания и даже
сочувствовал ему как безобидному изгнаннику на чужбине. И все же, без
сомнения, он все время подслушивал, и, конечно, именно этому, а также
моей беспечности мы обязаны тем, что секрет наш стал известен Баллантрэ.
Гром грянул одним ненастным вечером, когда после ужина мы развлека-
лись веселее обычного.
- Все это прекрасно, - сказал Баллантрэ, - но нам лучше бы уложить
наши чемоданы.
- Зачем? - воскликнул я. - Разве вы уезжаете?
- Мы все уезжаем завтра утром, - сказал он. - Сначала в Глазго, а там
и в провинцию Нью-Йорк.
Я, должно быть, громко застонал.
- Да, - продолжал он, - я чересчур на себя понадеялся. Я говорил о
неделе, а мне понадобилось целых двадцать дней. Но ничего, я еще наверс-
таю, придется только торопиться.
- И у вас есть деньги на это путешествие? - спросил я.
- Да, дорогой мой простак, - сказал он. - Вы можете порицать меня за
мое двуличие, но, выпрашивая по шиллингу у своего папаши, я все время
сохранял небольшой запасец про черный день. Вам, если вы пожелаете соп-
ровождать нас в нашем фланговом марше, придется платить за себя. Мне
хватит денег на себя и Секундру - не больше. Достаточно, чтобы быть
опасным, но не достаточно, чтобы быть великодушным. Однако у меня оста-
ется свободное место на облучке моей кареты, которое я могу вам предос-
тавить за скромную плату. Таким образом, весь зверинец будет в сборе:
сторожевой пес, обезьяна и тигр.
- Я еду с вами, - сказал я.
- Я на это и рассчитывал, - отозвался Баллантрэ. - Вы видели меня по-
бежденным, я хочу, чтобы вы увидели меня и победителем. Ради этого я го-
тов намочить вас, как губку, под океанскими шквалами.
- И во всяком случае, - добавил я, - вы прекрасно знаете, что вам от
меня не отделаться.
- Да, это нелегко, - сказал он. - Вы, как и всегда, с вашим безупреч-
ным здравым смыслом попадаете прямо в точку. А я никогда не борюсь с не-
избежным.
- Я полагаю, что взывать к вашим чувствам было бы напрасным.
- Я вполне разделяю ваше мнение.
- И все же, если бы вы дали мне время, я мог бы списаться... - начал
я.
- И каков был бы ответ лорда Дэррисдира?
- Да, - сказал я. - Вот в том-то и дело.
- Так насколько же проще мне отправиться самому! - сказал он. - И все
это напрасная трата слов. Завтра в семь утра карета будет у подъезда.
Потому что я выхожу в парадную дверь, Маккеллар, я не крадусь тайком по
тропинкам, чтобы сесть в карету на дороге, ну, скажем, у Орлиного боло-
та.
Я все еще не мог собраться с мыслями.
- Вы позволите мне остановиться на четверть часа в Сент-Брайде? -
сказал я. - Мне необходимо переговорить с Карлайлем.
- Хоть на час, если вам это угодно. Я не скрою, что деньги, которые
вы заплатите за место в карете, мне очень нужны. А ведь вы могли бы даже
опередить меня в Глазго, наняв верховую лошадь.
- Да! - вздохнул я. - Никогда не думал, что придется покинуть старую
Шотландию!
- Это вас немножко расшевелит, - сказал он.
- Это будет злосчастное путешествие, - заметил я. - Особенно для вас,
сэр. Мое сердце говорит мне об этом. И одно ясно: начинается оно с пло-
хого предвестия.
- Ну, если уж вы взялись вещать, - сказал он, - то прислушайтесь-ка
повнимательней.
Как раз в эту минуту налетел жестокий шквал с Солуэя и дождь забара-
банил по стеклам.
- Ты знаешь, что все это значит, кудесник? - спросил он, по-шот-
ландски выговаривая слова. - Это значит, что известного вам Маккеллара
здорово укачает.
Добравшись до своей комнаты, я сидел в горестном смятении, прислуши-
ваясь к реву бури, которая с особенной яростью налетала именно с этой
стороны. Гнетущее уныние, ведьмовские завывания ветра в башенках, неис-
товые шквалы, от которых, казалось, дрожали толстые каменные стены дома,
- все это не давало мне спать. Я сидел с зажженной свечой, вглядываясь в
черные стекла окна, через которое вот-вот грозила ворваться буря, и на
этом пустом квадрате я видел то, что нас ожидало и от чего волосы у меня
вставали дыбом. Ребенок развращен, семья развалена, мой хозяин мертв,
или хуже чем мертв, моя хозяйка повергнута в отчаяние - все это ярко
представлялось мне в черноте окна, и взвизги ветра точно насмехались над
моей беспомощностью.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ МИСТЕРА МАККЕЛЛАРА С ВЛАДЕТЕЛЕМ БАЛЛАНТРЭ
Заказанная карета подкатила к крыльцу в Густом оседающем тумане. В
молчании мы покинули Дэррисдир: дом стоял со струящимися водостоками и
закрытыми ставнями - дом печали и запустения. Я заметил, что Баллантрэ
высунулся в окно и глядел назад, на эти мокрые стены и мерцающую под
дождем крышу, до тех пор, пока их совсем не скрыл туман. Мне кажется,
что вполне понятная грусть охватила и его при этом прощании. Или это бы-
ло предвидение конца? Во всяком случае, поднимаясь от Дэррисдира по
длинному склону и шагая рядом со мной по лужам, он начал сперва насвис-
тывать, а потом напевать одну из самых печальных песен наших краев -
"Скиталец Вилли", которая всегда вызывала слезы у слушателей в харчевне.
Слов песни, которую он пел, я никогда не слышал, ни до того, ни пос-
ле, но некоторые строки, особенно напоминавшие о нашем положении, нав-
сегда запечатлелись в моей памяти. Одна строфа начиналась так:
Дом этот - наш дом был, полон милых сердцу.
Дом этот - наш дом был, детских лет приют.
А кончалась примерно так:
И теперь средь вересков ветхою руиной
Он стоит, заброшенный, обомшелый дом.
Позаброшен дом наш, пуст он и покинут
Смелыми и верными, выросшими в нем.
Я не судья поэтическим достоинствам этих стихов, они для меня связаны
с меланхолией окружавшей меня обстановки и были мастерски пропеты (или,
вернее, "сказаны") в самый подходящий момент. Он посмотрел на меня и
увидел слезы на моих глазах.
- Эх, Маккеллар, - вздохнул он. - Неужели вы думаете, что и у меня не
бывает минут сожаления?
- Я думаю, что вы не могли бы стать таким плохим человеком, - сказал
я, - если бы в вас не были заложены все возможности быть хорошим.
