двух недель после этого письма, а я даже не вспоминаю о том, что так ме-
ня тогда волновало... Две-три тысячи ливров ренты, чтобы жить спокойно
где-нибудь в горах, в местности вроде Вержи... Я был счастлив тогда. Я
только не понимал своего счастья!"
Бывали минуты, когда он вдруг срывался со стула в страшном смятении.
"Если бы я ранил насмерть госпожу де Реналь, я бы покончил с собой. Мне
необходима эта уверенность, что она жива, чтобы не задыхаться от отвра-
щения к себе. Покончить с собой! Вот о чем стоит подумать, - говорил он
себе. - Эти лютые формалисты судьи, которые с такой яростью преследуют
несчастного подсудимого, а сами за какой-нибудь жалкий орден готовы
вздернуть на виселицу лучшего из своих сограждан... Я бы избавился от их
власти, от всех их оскорблений на отвратительном французском языке, ко-
торый здешняя газетка будет называть красноречием...
Ведь я могу прожить еще по меньшей мере недель пять-шесть..." "Покон-
чить с собой! Нет, черт возьми, - решил он спустя несколько дней, - ведь
Наполеон жил.
И потом, мне приятно жить. Здесь тихо, спокойно, никто мне не надое-
дает", - смеясь, добавил он и начал составлять список книг, которые со-
бирался выписать из Парижа.
XXXVII
БАШЕНКА
Могила друга.
Стерн.
Из коридора донесся громкий шум, - в этот час обычно никто не подни-
мался сюда; орлан улетел с криком, дверь растворилась, и почтенный кюре
Шелан, трясущийся, с палкой в руках, упал к нему на грудь.
- Ах, боже праведный! Да как же это может быть, дитя мое... Чудовище,
следовало бы мне сказать!
И добрый старик уже больше не в состоянии был вымолвить ни слова.
Жюльен боялся, что он вот-вот упадет Ему пришлось довести его до стула.
Длань времени тяжело легла на этого когда-то столь деятельного человека.
Жюльену казалось, что перед ним тень прежнего кюре. Отдышавшись немного,
старик заговорил:
- Только позавчера я получил ваше письмо из Страсбурга и в нем ваши
пятьсот франков для верьерских бедняков Мне его принесли туда в горы, в
Ливрю: я теперь там живу, у моего племянника Жана. И вдруг вчера узнаю
об этой катастрофе... Господи боже мой! Да может ли это быть! - Старик
уже не плакал, взор его был лишен всякой мысли, и он как бы машинально
добавил - Вам понадобятся ваши пятьсот франков, я вам их принес.
- Мне только вас надобно видеть, отец мой! - воскликнул растроганный
Жюльен. - А деньги у меня еще есть.
Но больше он уже не мог добиться от старика ни одного разумного сло-
ва. Время от времени слезы набегали на глаза г-на Шелана и тихонько ка-
тились по щекам; он устремлял взгляд на Жюльена и, казалось, не мог
прийти в себя от изумления, видя, как тот берет его руки и подносит их к
своим губам. Это лицо, когдато такое живое, так пламенно воодушевлявшее-
ся поистине благородными чувствами, теперь словно застыло, лишенное вся-
кого выражения. Вскоре за старцем пришел какой-то крестьянин.
- Не годится ему уставать-то, и говорить много нельзя, - сказал он
Жюльену, и тот понял, что это и есть его племянник.
Это посещение погрузило Жюльена в жестокое уныние без слез, которые
могли бы его облегчить. Все стало для него теперь мрачным, безутешным, и
сердце его словно оледенело в груди.
Это были самые ужасные минуты из того, что он пережил со времени сво-
его преступления. Он увидел смерть во всей ее неприглядности. Все приз-
раки душевного величия и благородства рассеялись, как облако от налетев-
шей бури.
Несколько часов длилось это ужасное состояние. Когда душа отравлена,
ее лечат физическим воздействием и шампанским. Но Жюльен счел бы себя
низким трусом, если бы прибегнул к подобного рода средствам. На исходе
этого ужасного дня, в течение которого он непрерывно метался взад и впе-
ред по своей тесной башне, он вдруг воскликнул:
- Ах, какой же я дурак! Ведь если бы мне предстояло умереть, как вся-
кому другому, тогда, конечно, вид этого несчастного старика мог бы при-
вести меня в такое невыносимое уныние. Но смерть мгновенная и в цвете
лет - она как раз и избавляет меня от этого жалкого разрушения.
Однако, несмотря на все эти рассуждения, Жюльен чувствовал, что он
ослабел, что он проявил малодушие, и потому-то его так и расстроило это
посещение.
В нем теперь уж не было никакой суровости, ничего величественного,
никаких римских добродетелей. Смерть царила где-то на большой высоте, и
не такая уж это была легкая вещь.
"Вот это будет мой термометр, - сказал он себе. - Сегодня вечером я
на десять градусов ниже того мужества, с каким следует идти на гильоти-
ну. А сегодня утром мое мужество было на надлежащем уровне. А в общем,
не все ль равно? Лишь бы оно вернулось ко мне в должную минуту". Эта
мысль о термометре несколько развлекла его и в конце концов рассеяла его
мрачное настроение.
Когда он на другой день проснулся, ему было стыдно вспоминать вчераш-
ний день. "Мое счастье и спокойствие под угрозой". Он даже решил напи-
сать главному прокурору, чтобы к нему никого не допускали. "А Фуке? -
подумал он. - Если он вздумает приехать сюда, в Безансон, как это его
огорчит!"
Наверное, он месяца два уже не вспоминал о Фуке. "Каким глупцом я был
в Страсбурге! Мои мысли не поднимались выше воротника на моем мундире".
Воспоминание о Фуке надолго заняло его, и он опять расчувствовался. Он в
волнении шагал из угла в угол. "Ну вот я и опустился уже на двадцать
градусов ниже уровня смерти... Если моя слабость будет расти, лучше уж
покончить с собой. Как будут торжествовать все эти аббаты Малоны и гос-
пода Вально, если я умру слюнтяем!"
Приехал Фуке; этот добрый, простодушный человек не помнил себя от го-
ря. Он только об одном и толковал: продать все свое имущество, подкупить
тюремщика и устроить Жюльену побег. Он долго говорил о бегстве г-на де
Лавалета.
- Ты меня огорчаешь, - сказал ему Жюльен. - Господин де Лавалет был
невинен, а я виновен. Ты, сам того не желая, заставляешь меня думать об
этом различии... Но что это ты говоришь? Неужели? Ты готов продать все
свое имущество? - удивился Жюльен, вдруг снова обретая всю свою наблюда-
тельность и недоверчивость.
Фуке, обрадовавшись, что наконец-то его друг откликнулся на его заме-
чательную идею, начал подробно высчитывать с точностью чуть ли не до
каждой сотни франков, сколько он может выручить за каждый из своих
участков.
"Какое изумительное самоотвержение для деревенского собственника! -
думал Жюльен. - Сколько скопидомства, бережливости, чуть ли не мелкого
скряжничества, которое заставляло меня краснеть, когда я замечал это за
ним, и всем этим он жертвует для меня! Конечно, у блестящих молодых лю-
дей, читающих "Рене", которых я встречал в особняке де Ла-Моля, нет его
смешных недостатков, но, за исключением разве какихнибудь совершенных
юнцов, неожиданно разбогатевших благодаря какому-нибудь наследству и еще
не знающих цены деньгам, кто из этих блестящих парижан способен на такое
самопожертвование?"
Все ошибки речи, неотесанные манеры Фуке - все исчезло для него, и
Жюльен бросился обнимать друга. Никогда еще провинция, при сравнения с
Парижем, не Удостаивалась такого высокого предпочтения. Фуке, в восторге
от того чувства, которое он прочел в глазах Жюльена, принял его за сог-
ласие бежать...
Это проявление величия вернуло Жюльену всю твердость духа, которой
лишило его посещение г-на Шелана. Он был еще очень молод, но, по-моему,
в нем было заложено много хорошего. Вместо того, чтобы перейти от
чувствительности к хитрости, как это случается с громадным большинством
людей, он постепенно обрел бы с годами истинно отзывчивую доброту и из-
лечился бы от своей безумной подозрительности. А впрочем, к чему эти
праздные предсказания?
Допросы участились вопреки всем усилиям Жюльена, который своими пока-
заниями всячески старался сократить эту волокиту.
- Я убил или, во всяком случае, пытался убить преднамеренно, - повто-
рял он каждый день"
Но судья его был прежде всего формалистом. Показания Жюльена отнюдь
не сокращали допросов; они задевали самолюбие судьи. Жюльен не знал, что
его хотели перевести в ужасное подземелье и что только благодаря стара-
ниям Фуке он остался в этой славной комнатке, помещавшейся на высоте ста
восьмидесяти ступеней.
Аббат де Фрилер принадлежал к числу тех влиятельных лиц, которым Фуке
поставлял дрова на топливо Добрый лесоторговец приложил все старания,
чтобы проникнуть к всесильному старшему викарию. Радость его была неопи-
суема, когда г-н де Фрилер объявил ему, что, помня добрые качества
Жюльена и услуги, которые он когда-то оказал семинарии, он постарается
расположить судей в его пользу. У Фуке появилась надежда на спасение
друга; уходя, он кланялся чуть ли не до земли и просил г-на старшего ви-
кария принять и раздать на служение месс небольшую сумму в шесть луидо-
ров, дабы вымолить оправдание обвиняемому.
Фуке пребывал в странном заблуждении. Г-н де Фрилер был отнюдь не че-
та Вально. Он отказался взять его луидоры и даже не пытался дать понять
простакукрестьянину, что ему лучше попридержать свои денежки. Видя, что
ему никак нельзя этого втолковать, без того чтобы не допустить какой-ни-
будь неосторожности, он посоветовал Фуке раздать эти деньги бедня-
кам-заключенным, которые действительно были лишены всего.
"Престранное существо этот Жюльен, - раздумывал г-н де Фрилер. - Пос-
тупок его поистине необъясним, а для меня таких вещей не должно быть.
Может быть, его можно будет изобразить мучеником... Во всяком случае, я
найду концы, дознаюсь, в чем тут дело, и, кстати, мне может подвернуться
случай припугнуть эту госпожу де Реналь, которая не питает к нам ни ма-
лейшего уважения и, в сущности, терпеть меня не может. А попутно мне,
может быть, удастся найти путь к блистательному примирению с господином
де Ла-Молем, который явно питает слабость к этому семинаристу".
Мировая по тяжбе была подписана несколько недель тому назад, и аббат
Пирар, уезжая из Безансона, не упустил случая обронить несколько слов
насчет таинственного происхождения Жюльена; это было как раз в тот самый
день, когда несчастный покушался убить г-жу де Реналь в верьерской церк-
ви.
Жюльен опасался теперь только одной неприятности перед смертью - по-
сещения отца. Он посоветовался с Фуке, не написать ли ему прокурору,
чтобы его избавили от всяких посетителей. Этот ужас перед встречей с
родным отцом, да еще в такую минуту, глубоко возмутил честную мещанскую
натуру лесоторговца.
Ему даже показалось, что теперь он понимает, почему столько людей
искренне ненавидят его друга. Но из уважения к его несчастью он скрыл
свои мысли.
- Уж во всяком случае, - холодно заметил он Жюльену, - этот приказ о
недопущении свиданий не может коснуться твоего отца.
XXXVIII
МОГУЩЕСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК
Но какое загадочное поведение! Какая благородная осанка! Кто бы это
мог быть?
Шиллер.
На другой день ранним утром дверь башни отворилась. Жюльен был разбу-
жен внезапно.
"О, боже милостивый! Это отец, - подумал он. - Какая неприятность!"
В тот же миг женщина в платье простолюдинки бросилась ему на грудь.
Он с трудом узнал ее. Это была м-ль де Ла-Моль.
- Ах, злюка! Я только из твоего письма узнала, где ты. То, что ты на-
зываешь преступлением, это только благородная месть, которая показывает,
какое возвышенное сердце бьется в твоей груди, - так вот, я узнала об
этом только в Верьере...
Несмотря на предубеждение против м-ль де ЛаМоль, в котором он, впро-
чем, и сам себе не вполне признавался, она показалась Жюльену прелест-
ной. Да и как не увидеть было во всех ее поступках и речах подлинно бла-
городное, бескорыстное чувство, настолько превосходящее все то, на что
способна была бы отважиться мелкая, заурядная душонка? Ему снова показа-
