Он сжимал ее в своих объятиях, он совсем обезумел. Вдруг она тихонько
вскрикнула.
- Ничего, - сказала она, - просто ты мне больно сделал.
- Плечу твоему! - воскликнул Жюльен, заливаясь слезами. Чуть-чуть от-
кинувшись, он прильнул к ее руке, покрывая ее жаркими поцелуями. - И кто
бы мог сказать это тогда, в последний раз, когда я был у тебя в твоей
комнате в Верьере!
- А кто бы мог сказать тогда, что я напишу господину де Ла-Молю это
гнусное письмо!
- Знай: я всегда любил тебя, я никого не любил, кроме тебя.
- Может ли это быть? - воскликнула г-жа де Реналь, теперь уж и она не
помнила себя от радости.
Она прижалась к Жюльену, обнимавшему ее колени. И они оба долго пла-
кали молча.
Никогда за всю свою жизнь Жюльен не переживал такой минуты.
Прошло много времени, прежде чем они снова обрели способность гово-
рить.
- А эта молодая женщина, госпожа Мишле, - сказала г-жа де Реналь, -
или, вернее, мадемуазель де ЛаМоль, потому что я, правда, уж начинаю ве-
рить в этот необычайный роман?
- Это только по виду так, - отвечал Жюльен. - Она жена мне, но не моя
возлюбленная.
И оба они, по сто раз перебивая друг друга, стали рассказывать о себе
все, чего другой не знал, и, наконец, с большим трудом рассказали все.
Письмо, написанное г-ну де Ла-Молю, сочинил духовник г-жи де Реналь, а
она его только переписала.
- Вот на какой ужас толкнула меня религия, - говорила она, - а ведь я
еще смягчила самые ужасные места в этом письме.
Восторг и радость Жюльена ясно показали ей, что он ей все прощает.
Никогда еще он ее так не любил.
- А ведь я считаю себя верующей, - говорила ему г-жа де Реналь, про-
должая свой рассказ. - Я искренне верю в бога, и я верю и знаю, - потому
что мне это было доказано, - что грех, совершенный мною, - это чудовищ-
ный грех. Но стоит мне только тебя увидеть, - и вот, даже после того,
как ты дважды выстрелил в меня из пистолета...
Но тут, как она ни отталкивала его, Жюльен бросился ее целовать.
- Пусти, пусти, - продолжала она, - я хочу разобраться в этом с то-
бой; я боюсь, что позабуду... Стоит мне только увидеть тебя, как всякое
чувство долга, все у меня пропадает, я вся - одна сплошная любовь к те-
бе. Даже, пожалуй, слово "любовь" - это еще слишком слабо. У меня к тебе
такое чувство, какое только разве к богу можно питать: тут все - и бла-
гоговение, и любовь, и послушание... По правде сказать, я даже не знаю,
что ты мне такое внушаешь... Вот скажи мне, чтобы я ударила ножом тюрем-
щика, - и я совершу это преступление и даже подумать не успею. Объясни
мне это, пожалуйста, пояснее, пока я еще не ушла отсюда: мне хочется
по-настоящему понять, что происходит в моем сердце, потому что ведь че-
рез два месяца мы расстанемся. А впрочем, как знать, расстанемся ли мы?
- добавила она, улыбнувшись.
- Я отказываюсь от своего обещания, - вскричал Жюльен, вскакивая, - я
не буду подавать апелляции, если ты каким бы то ни было способом, ядом
ли, ножом, пистолетом или углями, будешь покушаться на свою жизнь или
стараться повредить себе!
Лицо г-жи де Реналь вдруг сразу изменилось: пылкая нежность уступила
место глубокой задумчивости.
- А что, если нам сейчас умереть? - промолвила она наконец.
- Кто знает, что будет там, на том свете? - отвечал Жюльен. - Может
быть, мучения, а может быть, и вовсе ничего. И разве мы не можем провес-
ти эти два месяца вместе самым упоительным образом? Два месяца - ведь
это столько дней! Подумай, ведь я никогда не был так счастлив!
- Ты никогда не был так счастлив?
- Никогда! - восторженно повторил Жюльен. - И я говорю с тобой так,
как если бы я говорил с самим собой. Боже меня сохрани преувеличивать!
- Ну, раз ты так говоришь, твои слова для меня - закон, - сказала она
с робкой и грустной улыбкой.
- Так вот, поклянись своей любовью ко мне, что ты не будешь поку-
шаться на свою жизнь никаким способом, ни прямо, ни косвенно... Помни, -
прибавил он, - ты должна жить для моего сына, которого Матильда бросит
на руки своих лакеев, как только она станет маркизой де Круазенуа.
- Клянусь, - холодно отвечала она, - но я хочу унести с собой твою
апелляцию, - пусть она будет написана и подписана твоей рукой. Я сама
пойду к генеральному прокурору.
- Берегись, ты себя скомпрометируешь.
- После того, как я пришла к тебе на свидание в тюрьму, я уже теперь
на веки вечные сделалась притчей во языцех и в Безансоне и во всем
Франш-Конте, - сказала она с глубокой горестью. - Я уже переступила пре-
дел строгой благопристойности... Я падшая женщина. Правда, это ради те-
бя.
Она говорила таким грустным тоном, что Жюльен в порыве какого-то до
сих пор не испытанного сладостного чувства сжал ее в своих объятиях. Это
было уже не безумие страсти, а безграничная признательность. Он только
сейчас впервые по-настоящему понял, какую огромную жертву она принесла
ради него.
Какая-то благодетельная душа не преминула, разумеется, сообщить г-ну
де Реналю о продолжительных визитах его супруги в тюрьму, ибо не прошло
и трех дней, как он прислал за ней карету, настоятельно требуя, чтобы
она немедленно возвратилась в Верьер.
День, начавшийся с этой жестокой разлуки, оказался злосчастным для
Жюльена. Часа через два ему сообщили, что какой-то проныра-священник,
которому, однако, не удалось примазаться к безансонским иезуитам, пришел
с утра и стоит на улице перед самой тюрьмой. Дождь шел, не переставая, и
этот человек, по-видимому, задался целью изобразить из себя мученика.
Жюльен был настроен мрачно, и это шутовство ужасно возмутило его. Он еще
утром отказался принять этого священника, но тот, видимо, решил во что
бы то ни стало заставить Жюльена исповедаться ему, чтобы потом, с по-
мощью всяческих признаний, которые он якобы от него услышал, завоевать
расположение безансонских молодых дам.
Он громогласно повторял, что будет стоять день и ночь у тюремных во-
рот.
- Бог послал меня, чтобы смягчить сердце этого отступника.
А простой народ, который всегда рад публичному зрелищу, уже толпился
вокруг него.
- Братья! - вопил он. - Я буду стоять здесь денно и нощно и не сойду
с места, сколько бы ни пришлось мне выстоять дней и ночей. Святой дух
глаголал мне и возвестил повеление свыше: на меня возложен долг спасти
душу юного Сореля. Приобщитесь, братья, к молениям моим... - и прочее и
прочее.
Жюльен чувствовал отвращение ко всяким сценам и ко всему, что могло
привлечь к нему внимание. Он подумал, не настал ли сейчас подходящий мо-
мент для того, чтобы незаметно исчезнуть из мира; но у него оставалась
какая-то надежда увидеть еще раз г-жу де Реналь, и он был влюблен без
памяти.
Ворота тюрьмы выходили на одну из самых людных улиц. Когда он предс-
тавлял себе этого грязного попа, который собирает вокруг себя толпу и
устраивает уличный скандал, у него вся душа переворачивалась. "И уж, ко-
нечно, можно не сомневаться, что мое имя не сходит у него с языка". Это
было так невыносимо, что казалось ему хуже всякой смерти.
Два-три раза на протяжении часа он посылал одного преданного ему тю-
ремщика посмотреть, стоит ли еще у ворот этот человек.
- Сударь, - сообщал ему всякий раз тюремщик, - он стоит на коленях
прямо в грязи, молится во весь голос и читает литании о спасении вашей
души...
"Экий подлец!" - подумал Жюльен. Действительно, в ту же минуту он ус-
лышал глухое монотонное завывание: это толпа подтягивала попу, распевав-
шему литании. Раздражение Жюльена дошло до крайних пределов, когда он
увидал, что сам надзиратель тоже зашевелил губами, повторяя знакомые ла-
тинские слова.
- Там уже поговаривать начинают, - заявил тюремщик, - что у вас, вер-
но, совсем каменное сердце, ежели вы отказываетесь от помощи такого свя-
того человека.
- О родина моя, в каком темном невежестве ты еще пребываешь! - не
помня себя от ярости, воскликнул Жюльен. И он продолжал рассуждать
вслух, совершенно забыв о находившемся тут же тюремщике. - Этому попу
хочется попасть в газеты, и уж, конечно, он этого добьется. Ах, гнусные
провинциалы! В Париже мне не пришлось бы терпеть таких унижений. Там
шарлатанят искуснее. Приведите этого преподобного отца, - сказал он, на-
конец, тюремщику, весь обливаясь потом.
Тюремщик перекрестился и вышел, весь сияя.
Преподобный отец оказался невообразимым уродом и еще более невообра-
зимо грязным. На дворе шел холодный дождь, и от этого в каземате было
совсем темно и еще сильнее чувствовалась промозглая сырость. Поп сделал
попытку облобызать Жюльена и, обратившись к нему с увещеванием, чуть бы-
ло не пустил слезу. Самое гнусное ханжество так и лезло в глаза; никогда
еще за всю свою жизнь Жюльен не испытывал такого бешенства.
Не прошло и четверти часа после прихода этого попа, а Жюльен уже
чувствовал себя жалким трусом. Впервые смерть показалась ему чудовищной.
Он представлял себе, во что обратится его тело, когда он начнет разла-
гаться через два дня после казни... и прочее в таком же роде.
Он чувствовал, что вот-вот выдаст себя, обнаружив свою слабость, или
бросится на этого попа и задушит его своими кандалами, но вдруг у него
мелькнула мысль отправить этого святошу отслужить за него сегодня же са-
мую долгую мессу в сорок франков.
И так как время уже приближалось к полудню, поп удалился.
XLIV
Едва он вышел, Жюльен дал волю слезам. Он плакал долго, и плакал от-
того, что должен умереть. Потом мало-помалу он стал думать о том, что
если бы г-жа де Реналь была в Безансоне, он бы признался ей в своем ма-
лодушии...
И в ту самую минуту, когда он больше всего горевал о том, что возле
него нет его обожаемой возлюбленной, он услышал шаги Матильды.
"Худшее из мучений в тюрьме - это невозможность запереть свою дверь",
- подумал он. Все, что ни говорила ему Матильда, только раздражало его.
Она рассказала ему, что г-н Вально, который в день суда уже знал о
назначении его в префекты, осмелился посмеяться над г-ном де Фрилером,
прельстившись соблазном вынести Жюльену смертный приговор.
- "Что за фантазия пришла в голову вашему приятелю, - только что ска-
зал мне господин де Фрилер, - пробуждать и дразнить мелкое тщеславие
этой мещанской аристократии! Зачем ему понадобилось говорить о кастах?
Он им просто-таки сам подсказал, как им следовало поступить в их полити-
ческих интересах: эти простачки и не помышляли об этом и уже готовы были
слезу пустить. Но кастовая сторона дела заслонила для них ужас смертного
приговора. Наде признаться, что господин Сорель очень наивен в делах.
Если нам не удастся испросить ему помилование, смерть его будет своего
рода самоубийством".
Матильда не могла рассказать Жюльену того, о чем и сама она пока еще
даже не подозревала, а именно, что аббат де Фрилер, видя, что Жюльен -
уже человек конченый, счел за благо для своего честолюбия постараться
стать его преемником.
Жюльен едва владел собой от бессильной ярости и раздражения.
- Ступайте послушать мессу за спасение моей души, - сказал он Ма-
тильде, - дайте мне хоть минуту покоя.
Матильда, и без того терзавшаяся ревностью из-за длительных визитов
г-жи де Реналь и только что узнавшая об ее отъезде, догадалась о причине
скверного настроения Жюльена и залилась слезами.
Горе ее было искренне. Жюльен видел это и только еще больше раздра-
жался. Он испытывал неодолимую потребность остаться одному; но как этого
добиться?
Наконец Матильда после тщетных уговоров и попыток смягчить его ушла,
и он остался один, но чуть ли не в ту же минуту появился Фуке.
- Мне надо побыть одному, - сказал он верному другу. И, видя, что тот
стоит в нерешительности, он добавил: - Я сочиняю прошение о помиловании.
Да, кстати, вот что: сделай мне одолжение, пожалуйста, не говори со мной
никогда о смерти. Если мне в тот день потребуются какие-то особенные ус-
