посмотреть ему в лицо - ей страшно было прочесть на нем презрение.
Она сидела на библиотечном диване неподвижно, отвернувшись от
Жюльена, и сердце ее разрывалось от нестерпимых мучений, которыми любовь
и гордость могут бичевать душу человеческую. Как это случилось, что она
позволила себе такую чудовищную выходку!
"Ах, я несчастная! Дойти до того, чтобы, потеряв всякий стыд, чуть ли
не предлагать себя - и увидеть, как тебя отталкивают! И кто же отталки-
вает? - подсказывала истерзанная, разъяренная гордость. - Слуга моего
отца!"
- Нет, этого я не потерплю, - громко сказала она.
И, вскочив, она в бешенстве дернула ящик письменного стола, стоявшего
против нее. Она застыла на месте, остолбенев от ужаса, перед ней лежала
груда из восьми или десяти нераспечатанных писем, совершенно таких же,
как то, которое только что принес швейцар. На каждом из них адрес был
написан рукой Жюльена, слегка измененным почерком.
- Ах, вот как! - вскричала она вне себя. - Вы не только поддерживаете
с ней близкие отношения, вы еще презираете ее, - вы, ничтожество, прези-
раете госпожу де Фервак!
- Ах! Прости меня, душа моя, - вдруг вырвалось у нее, и она упала к
его ногам. - Презирай меня, если хочешь, только люби меня! Я не могу
жить без твоей любви!
И она без чувств рухнула на пол.
"Вот она, эта гордячка, у моих ног!" - подумал Жюльен.
XXX
ЛОЖА В КОМИЧЕСКОЙ ОПЕРЕ
As the blackest sky
Foretells the heaviest tempest
Don Juan, с LXXIII [33].
Во время этой бурной сцены Жюльен испытывал скорее чувство удивления,
чем радости. Оскорбительные возгласы Матильды убедили его в мудрости
русской политики. "Как можно меньше говорить, как можно меньше действо-
вать - только в этом мое спасение".
Он поднял Матильду и, не говоря ни слова, снова усадил ее на диван.
Мало-помалу сознание возвращалось к ней, по щекам ее катились слезы.
Стараясь как-нибудь овладеть собой, она взяла в руки письма г-жи де
Фервак и стала медленно распечатывать их одно за другим. Она вся пере-
дернулась, узнав почерк маршальши. Она переворачивала, не читая, эти ис-
писанные листки почтовой бумаги - в каждом письме было примерно по шесть
страниц.
- Ответьте мне, по крайней мере, - промолвила, наконец, Матильда умо-
ляющим голосом, но все еще не решаясь взглянуть на Жюльена. - Вы хорошо
знаете мою гордость: я избалована - в этом мое несчастье, пусть даже это
несчастье моего характера, я готова в этом сознаться. Так, значит, ваше
сердце принадлежит теперь госпоже де Фервак, она похитила его у меня?..
Но разве она ради вас пошла на все те жертвы, на которые меня увлекла
эта роковая любовь?
Жюльен отвечал угрюмым молчанием. "Какое у нее право, - думал он, -
требовать от меня такой нескромности, недостойной порядочного человека?"
Матильда попыталась прочесть исписанные листки, но слезы застилали ей
глаза, она ничего не могла разобрать.
Целый месяц она чувствовала себя невыразимо несчастной: но эта гордая
душа не позволяла себе сознаться в своих чувствах. Чистая случайность
довела ее до этого взрыва. Ревность и любовь нахлынули на нее и в одно
мгновение сокрушили ее гордость. Она сидела на диване совсем близко к
нему. Он видел ее волосы, ее шею, белую, как мрамор; и вдруг он забыл
все, что он себе внушал; он тихо обнял ее за талию и привлек к своей
груди.
Она медленно повернула к нему голову, и он изумился выражению безгра-
ничного горя в ее глазах, - как это было непохоже на их обычное выраже-
ние!
Жюльен почувствовал, что он вот-вот не выдержит; чудовищное насилие,
которому он себя подвергал, было свыше его сил.
"Скоро в этих глазах не останется ничего, кроме ледяного презрения, -
сказал он себе. - Я не должен поддаваться этому счастью, не должен пока-
зывать ей, л, что я ее люблю". А она между тем еле слышным, прерывающим-
ся голосом, тщетно пытаясь говорить связно, твердила ему, как горько она
раскаивается во всех своих выходках, на которые толкала ее несносная
гордость.
- У меня тоже есть гордость, - с усилием вымолвил Жюльен, и на лице
его изобразилась безграничная усталость.
Матильда порывисто обернулась к нему. Услышать его голос - это было
такое счастье, на которое она уже потеряла надежду. Как она теперь прок-
линала свою гордость, как ей хотелось совершить что-нибудь необычайное,
неслыханное, чтобы доказать ему, до какой степени она его обожает и как
она ненавистна самой себе!
- И, надо полагать, только благодаря этой гордости вы и удостоили ме-
ня на миг вашим вниманием, - продолжал Жюльен, - и нет сомнения, что
только моя стойкая твердость, подобающая мужчине, и заставляет вас сей-
час испытывать ко мне некоторое уважение. Я могу любить маршальшу...
Матильда вздрогнула; в глазах ее промелькнуло какое-то странное выра-
жение. Сейчас она услышит свой приговор. От Жюльена не ускользнуло ее
движение, он почувствовал, что мужество изменяет ему.
"Ах, боже мой! - думал он, прислушиваясь к пустым словам, которые
произносили его губы, как к какому-то постороннему шуму. - Если бы я мог
покрыть поцелуями эти бледные щеки, но только так, чтобы ты этого не по-
чувствовала!"
- Я могу любить маршальшу, - продолжал он, - а голос его все слабел,
так что его было еле слышно, - но, разумеется, у меня нет никаких су-
щественных доказательств того, что она интересуется мной.
Матильда поглядела на него; он выдержал этот взгляд, по крайней мере
он надеялся, что она ничего не смогла прочесть на его лице. Он чувство-
вал себя просто переполненным любовью, она словно нахлынула на него, за-
полнила до краев все самые сокровенные уголки его сердца. Никогда еще он
так не боготворил ее: в эту минуту он сам был почти таким же безумным,
как и Матильда. Если бы у нее только нашлось немножко мужества и хлад-
нокровия, чтобы вести себя обдуманно, он бросился бы к ее ногам и отрек-
ся от этой пустой комедии. Но, собрав последний остаток сил, он продол-
жал говорить. "Ах, Коразов, - мысленно восклицал он, - если бы вы были
здесь! Как важно мне было бы сейчас услышать от вас хоть одно слово,
чтобы знать, что мне делать дальше!" А губы его в это время произносили:
- Не будь у меня даже никаких чувств, одной признательности было бы
достаточно, чтобы я привязался к маршальше: она была так снисходительна
ко мне, она утешала меня, когда меня презирали. У меня есть основания не
слишком доверять некоторым проявлениям чувств, несомненно весьма лестным
для меня, но, по всей вероятности, столь же мимолетным.
- Ах, боже мой! - воскликнула Матильда.
- В самом деле, какое ручательство вы можете мне дать? - настойчиво и
решительно спросил ее Жюльен, вдруг словно откинув на миг всю свою дип-
ломатическую сдержанность. - Да и какое может быть ручательство, какой
бог может поручиться, что расположение ваше, которое вы готовы вернуть
мне сейчас, продлится более двух дней?
- Моя безграничная любовь и безграничное горе, если вы меня больше не
любите, - отвечала она, схватив его за руки и поворачиваясь к нему.
От этого порывистого движения ее пелерина чутьчуть откинулась, и
Жюльен увидел ее прелестные плечи. Ее слегка растрепавшиеся волосы воск-
ресили в нем сладостные воспоминания...
Он уже готов был сдаться. "Одно неосторожное слово, - подумал он, - и
опять наступит для меня бесконечная вереница дней беспросветного отчая-
ния. Госпожа де Реналь находила для себя разумные оправдания, когда пос-
тупала так, как ей диктовало сердце. А эта великосветская девица дает
волю своему сердцу только после того, как доводами рассудка докажет се-
бе, что ему следует дать волю".
Эта истина осенила его мгновенно, и в то же мгновение к нему верну-
лось мужество.
Он высвободил свои руки, которые Матильда так крепко сжимала в своих,
и с нарочитой почтительностью чуть-чуть отодвинулся от нее. Ему потребо-
валась на это вся сила, вся стойкость, на какую только способен человек.
Затем он собрал в одну пачку все письма г-жи де Фервак, разбросанные на
диване, и с преувеличенной учтивостью, столь жестокой в эту минуту, до-
бавил:
- Надеюсь, мадемуазель де Ла-Моль разрешит мне подумать обо всем
этом.
И он быстрыми шагами вышел из библиотеки; она долго слышала стук две-
рей, которые по мере того, как он удалялся, захлопывались за ним одна за
другой.
"Он даже ничуть не растрогался! Вот изверг, - подумала она. - Ах, что
я говорю - изверг! Он умный, предусмотрительный, он хороший, а я кругом
виновата так, что хуже и придумать нельзя".
Это настроение не покидало ее весь день. Матильда чувствовала себя
почти счастливой, ибо все существо ее было поглощено любовью; можно было
подумать, что эта душа никогда и не знала страданий гордости, да еще ка-
кой гордости!
Когда вечером в гостиной лакей доложил о г-же де Фервак, она в ужасе
содрогнулась: голос этого человека показался ей зловещим. Она была не в
состоянии встретиться с маршальшей и поспешно скрылась. У Жюльена было
мало оснований гордиться столь трудно доставшейся ему победой; он боялся
выдать себя взглядом и не обедал в особняке де Ла-Моль.
Его любовь, его радость возрастали с неудержимой силой по мере того,
как отдалялся момент его поединка с Матильдой; он уже готов был ругать
себя. "Как мог я устоять против нее? - говорил он себе. - А если она
совсем меня разлюбит? В этой надменной душе в один миг может произойти
переворот, а я, надо сознаться, обращался с ней просто чудовищно".
Вечером он вспомнил, что ему непременно надо появиться в ложе г-жи де
Фервак в Комической опере. Она даже прислала ему особое приглашение. Ма-
тильда, конечно, будет осведомлена, был он там или позволил себе такую
невежливость и не явился. Но как ни очевидны были эти доводы, когда нас-
тал вечер, он чувствовал себя не в состоянии показаться на людях. При-
дется разговаривать, а это значит наполовину растерять свою радость.
Пробило десять; надо было во что бы то ни стало ехать.
На его счастье, когда он пришел, ложа г-жи де Фервак была полна дама-
ми; его оттеснили к самой двери, и там он совсем скрылся под целой тучей
шляпок. Это обстоятельство спасло его, иначе он оказался бы в неловком
положении: божественные звуки, в которых изливается отчаяние Каролины в
"Тайном браке", вызвали у него слезы. Г-жа де Фервак их заметила. Это
было так непохоже на обычное выражение мужественной твердости, присущее
его лицу, что даже душа этой великосветской дамы, давно пресыщенная вся-
кими острыми ощущениями, которые выпадают на долю болезненно самолюбивой
выскочки, была тронута. То немногое, что еще сохранилось в ней от женс-
кой сердечности, заставило ее заговорить с ним. Ей хотелось насладиться
звуком его голоса в эту минуту.
- Видели вы госпожу и мадемуазель де Ла-Моль? - спросила она его. -
Они в третьем ярусе.
Жюльен в ту же секунду заглянул в зал и, довольно невежливо облоко-
тившись на барьер ложи, увидел Матильду: в глазах у нее блестели слезы.
"А ведь сегодня - не их оперный день, - подумал Жюльен. - Какое усер-
дие!"
Матильда уговорила свою мать поехать в Комическую оперу, несмотря на
то, что ложа в третьем ярусе, которую поспешила им предложить одна из
угодливых знакомых, постоянно бывавшая в их доме, совсем не подходила
для дам их положения. Ей хотелось узнать, будет ли Жюльен в этот вечер у
маршальши или нет.
XXXI
ДЕРЖАТЬ ЕЕ В СТРАХЕ
Вот оно, истинное чудо вашей цивилизации! Вы ухитрились превратить
любовь в обыкновенную сделку.
Барнав
Жюльен бросился в ложу г-жи де Ла-Моль. Его глаза сразу встретились с
заплаканными глазами Матильды; она плакала и даже не старалась сдер-
жаться; в ложе были какие-то посторонние малозначительные лица - прия-
тельница ее матери, предложившая им места, и несколько человек ее знако-
мых. Матильда положила руку на руку Жюльена: она как будто совсем забы-
