ла, что тут же находится ее мать. Почти задыхаясь от слез, она вымолвила
только одно слово: "Ручательство".
"Только бы не говорить с ней, - повторял себе Жюльен, а сам, страшно
взволнованный, старался коекак прикрыть глаза рукой, словно заслоняясь
от ослепительного света люстры, которая висит прямо против третьего яру-
са. Если я заговорю, она сразу поймет, в каком я сейчас смятении, мой
голос выдаст меня, и тогда все может пойти насмарку".
Эта борьба с самим собой была сейчас много тягостнее, чем утром; душа
его за это время успела встревожиться. Он боялся, как бы Матильду опять
не обуяла гордость. Вне себя от любви и страсти, он все же заставил себя
не говорить с ней ни слова.
По-моему, это одна из самых удивительных черт его характера; человек,
способный на такое усилие над самим собой, может пойти далеко, si fata
sinant.
Мадемуазель де Ла-Моль настояла, чтобы Жюльен поехал домой с ними. К
счастью, шел проливной дождь. Но маркиза усадила его против себя, непре-
рывно говорила с ним всю дорогу и не дала ему сказать ни слова с до-
черью. Можно было подумать, что маркиза взялась охранять счастье
Жюльена; и он, уже не боясь погубить все, как-нибудь нечаянно выдав свои
чувства, предавался им со всем безрассудством.
Решусь ли я рассказать о том, что, едва только Жюльен очутился у себя
в комнате, он бросился на колени и стал целовать любовные письма, кото-
рые ему дал князь Коразов?
"О великий человек! - восклицал этот безумец. - Я всем, всем тебе
обязан!"
Мало-помалу к нему возвратилось некоторое хладнокровие. Он сравнил
себя с полководцем, который наполовину выиграл крупное сражение. "Успех
явный, огромный, - рассуждал он сам с собой, - но "что произойдет завт-
ра? Один миг - и можно потерять все".
Он лихорадочно раскрыл "Мемуары", продиктованные Наполеоном на остро-
ве св. Елены, и в течение добрых двух часов заставлял себя читать их;
правда, читали только его глаза, но все равно он заставлял себя читать.
А во время этого крайне странного чтения голова его и сердце, воспламе-
ненные свыше всякой меры, работали сами собою. "Ведь это сердце совсем
не то, что у госпожи де Реналь", - повторял он себе, но дальше этого он
двинуться не мог.
"Держать ее в страхе! - вдруг воскликнул он, далеко отшвырнув книгу.
- Мой враг только тогда будет повиноваться мне, когда он будет стра-
шиться меня: тогда он не посмеет меня презирать".
Он расхаживал по своей маленькой комнате, совершенно обезумев от
счастья. Сказать правду, счастье это происходило скорее от гордости, не-
жели от любви.
"Держать ее в страхе! - гордо повторял он себе, и у него были основа-
ния гордиться. - Даже в самые счастливые минуты госпожа де Реналь всегда
мучилась страхом, люблю ли я ее так же сильно, как она меня. А ведь
здесь - это сущий демон, которого надо укротить, - ну, так и будем укро-
щать его!"
Он отлично знал, что завтра, в восемь часов утра, Матильда уже будет
в библиотеке; он явился только к девяти, сгорая от любви, но заставляя
свое сердце повиноваться рассудку. Он ни одной минуты не забывал повто-
рять себе: "Держать ее постоянно в этом великом сомнении: любит ли он
меня? Ее блестящее положение, лесть, которую ей расточают кругом, все
это приводит к тому, что она чересчур уверена в себе".
Она сидела на диване, бледная, спокойная, но, по-видимому, была не в
силах двинуться. Она протянула ему руку:
- Милый, я обидела тебя, это правда, и ты вправе сердиться на меня.
Жюльен никак не ожидал такого простого тона. Он чуть было тут же не
выдал себя.
- Вы хотите от меня ручательства, мой друг? - добавила она, помолчав,
в надежде, что он, может быть, прервет это молчание. - Вы правы. Увезите
меня, уедем в Лондон... Это меня погубит навеки, обесчестит... - Она ре-
шилась отнять руку у Жюльена, чтобы прикрыть ею глаза. Чувства скромнос-
ти и женской стыдливости вдруг снова овладели этой душой. - Ну вот,
обесчестите меня, вот вам и ручательство.
"Вчера я был счастлив, потому что у меня хватило мужества обуздать
себя", - подумал Жюльен. Помолчав немного, он совладал со своим сердцем
настолько, что мог ответить ей ледяным тоном:
- Ну, допустим, что мы с вами уедем в Лондон; допустим, что вы, как
вы изволили выразиться, обесчещены, - кто мне поручится, что вы будете
любить меня, что мое присутствие в почтовой карете не станет вам вдруг
ненавистным? Я не изверг, погубить вас в общественном мнении будет для
меня только еще одним новым несчастьем. Ведь не ваше положение в свете
является препятствием. Все горе в вашем собственном характере. Можете вы
поручиться самой себе, что будете любить меня хотя бы неделю?
"Ах, если бы она любила меня неделю, всего-навсего неделю, - шептал
про себя Жюльен, - я бы умер от счастья Что мне до будущего, что мне вся
моя жизнь? Это райское блаженство может начаться хоть сию минуту, стоит
мне только захотеть. Это зависит только от меня!"
Матильда видела, что он задумался.
- Значит, я совсем недостойна вас? - промолвила она, беря его за ру-
ку.
Жюльен обнял и поцеловал ее, но в тот же миг железная рука долга
стиснула его сердце "Если только она увидит, как я люблю ее, я ее поте-
ряю". И, прежде чем высвободиться из ее объятий, он постарался принять
вид, достойный мужчины.
Весь этот день и все следующие он искусно скрывал свою безмерную ра-
дость; бывали минуты, когда он даже отказывал себе в блаженстве заклю-
чить ее в свои объятия.
Но бывали минуты, когда, обезумев от счастья, он забывал всякие дово-
ды благоразумия.
Когда-то Жюльен облюбовал укромное местечко в саду, - он забирался в
густые заросли жимолости, где стояла лестница садовника, и, спрятавшись
среди душистой зелени, следил за решетчатой ставней Матильды и оплакивал
непостоянство своей возлюбленной. Рядом возвышался могучий дуб, и его
широкий ствол скрывал Жюльена от нескромных взглядов.
Как-то раз, прогуливаясь вдвоем, они забрели в это место, и оно так
живо напомнило ему об этих горестных минутах, что он вдруг с необычайной
силой ощутил разительный контраст между безысходным отчаянием, в котором
пребывал еще так недавно, и своим теперешним блаженством; слезы выступи-
ли у него на глазах, он поднес к губам руку своей возлюбленной и сказал
ей:
- Здесь я жил мыслью о вас, отсюда смотрел я на эту ставню, часами
подстерегал блаженную минуту, когда увижу, как эта ручка открывает ее...
И тут уж он потерял всякую власть над собой.
С подкупающей искренностью, которую невозможно подделать, он стал
рассказывать ей о пережитых им страшных минутах горького отчаяния. Не-
вольно вырывавшиеся у него короткие восклицания красноречиво свиде-
тельствовали о том, как счастлив он сейчас, когда миновала эта нестерпи-
мая пытка.
"Боже великий, что же это я делаю? - вдруг опомнился Жюльен. - Я по-
гиб".
Его охватил ужас, ему казалось уже, что глаза м-ль де Ла-Моль глядят
на него совсем не так ласково. Это было просто самовнушение, но лицо
Жюльена внезапно изменилось, покрывшись смертельной бледностью. Глаза
его сразу погасли, и выражение пылкой искренней любви сменилось презри-
тельным и чуть ли не злобным выражением.
- Что с вами, друг мой? - спросила его Матильда ласково и тревожно.
- Я лгу, - ответил Жюльен с раздражением, - и лгу вам. Не могу прос-
тить себе этого: видит бог, я слишком вас уважаю, чтобы лгать вам. Вы
любите меня, вы преданы мне, и мне незачем придумывать разные фразы,
чтобы понравиться вам.
- Боже! Так это были одни фразы - все то, что я слушала сейчас с та-
ким восхищением, все, что вы говорили мне эти последние десять минут?
- Да, и я страшно браню себя за это, дорогая. Я сочинил все это ког-
да-то для одной женщины, которая меня любила и докучала мне. Это ужасная
черта моего характера, каюсь в ней сам, простите меня.
Горькие слезы градом катились по щекам Матильды.
- Стоит только какой-нибудь мелочи задеть меня, - продолжал Жюльен, -
и я как-то незаметно для себя впадаю в забывчивость; тут моя проклятая
память уводит меня неведомо куда, и я поддаюсь этому.
- Так, значит, я нечаянно задела вас чем-то? - сказала Матильда с
трогательной наивностью.
- Мне вспомнилось, как однажды вы гуляли около этой жимолости и сор-
вали цветок. Господин де Люз взял его у вас, и вы ему его оставили. Я
был в двух шагах от вас.
- Господин де Люз? Быть не может, - возразила Матильда со всем
свойственным ей высокомерием. - Это на меня непохоже.
- Уверяю вас, - настойчиво подхватил Жюльен.
- Ну, значит, это правда, мой друг, - сказала Матильда, печально
опуская глаза.
Она прекрасно знала, что вот уже много месяцев, как г-ну де Люзу ни-
чего подобного не разрешалось.
Жюльен поглядел на нее с невыразимой нежностью: "Нет, нет, - сказал
он про себя, - она меня любит не меньше прежнего".
В тот же вечер она шутливо упрекнула его за увлечение г-жой де Фер-
вак:
- Простолюдин, влюбленный в выскочку! Ведь это, пожалуй, единственная
порода сердец в мире, которую даже мой Жюльен не может заставить пылать.
А ведь она сделала из вас настоящего денди! - добавила она, играя прядя-
ми его волос.
За то время, пока Жюльен был уверен, что Матильда его презирает, он
научился следить за своей внешностью и теперь, пожалуй, одевался не хуже
самых изысканных парижских франтов. При этом у него было перед ними то
преимущество, что, раз одевшись, он уже переставал думать о своем костю-
ме.
Одно обстоятельство не могло не огорчать Матильду: Жюльен продолжал
переписывать русские письма и отвозить их маршальше.
XXXII
ТИГР
Увы! Почему это так, а не иначе?
Бомарше.
Один английский путешественник рассказывает о том, как он дружил с
тигром; он вырастил его, ласкал его, но у него на столе всегда лежал за-
ряженный пистолет.
Жюльен отдавался своему безмерному счастью только в те минуты, когда
Матильда не могла прочесть выражения этого счастья в его глазах. Он не-
изменно придерживался предписанного себе правила и время от времени го-
ворил с нею сухо и холодно.
Когда же кротость Матильды, которая приводила его в изумление, и ее
безграничная преданность доводили его до того, что он вот-вот готов был
потерять власть над собой, он призывал на помощь все свое мужество и
мгновенно уходил от нее.
Впервые Матильда любила.
Жизнь, которая всегда тащилась для нее черепашьим шагом, теперь лете-
ла, словно на крыльях.
И так как гордость ее должна была найти себе какой-то выход, она про-
являлась теперь в безрассудном пренебрежении всеми опасностями, которым
подвергала ее любовь. Благоразумие теперь стало уделом Жюльена, и
единственно, в чем Матильда не подчинялась ему, - это когда возникала
речь об опасности. Однако кроткая и почти смиренная с ним, она стала те-
перь еще высокомернее со всеми домашними, будь то родные или слуги.
Вечером, в гостиной, где находилось человек шестьдесят гостей, она
подзывала к себе Жюльена и, не замечая никого, подолгу разговаривала с
ним.
Проныра Тамбо однажды пристроился около них, однако она попросила его
отправиться в библиотеку и принести ей тот том Смолетта, где говорится о
революции тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года, а видя, что он меш-
кает, добавила: "Можете не торопиться!" - с таким уничтожающим высокоме-
рием, что Жюльен восхитился.
- Заметили вы, как он поглядел на вас, этот уродец? - сказал он ей.
- Его дядюшка двенадцать лет стоит на задних лапках в этой гостиной,
и если бы не это, я бы его выгнала в одну минуту.
По отношению к г-дам де Круазенуа, де Люзу и прочим она соблюдала
внешне все правила учтивости, но, признаться, держала себя с ними не ме-
нее вызывающе. Матильда страшно упрекала себя за все те признания, кото-
