- Но господин де Сен-Жиро расправится с Грожо, - отвечали ему. - Он
попомнит ему эти тридцать франков!
- Экая подлость! - говорил толстяк, слева от Жюльена. - Да за такой
дом я бы восемьсот дал, пустил бы его под свою фабрику, да еще в барышах
остался бы.
- Что же вы хотите? - отвечал ему молодой фабрикант из либералов. -
Ведь де Сен-Жиро - член конгрегации. Четверо детей, и все на стипендиях.
Эдакий бедняк! Вот и пришлось накинуть ему на содержание пятьсот фран-
ков, только и всего.
- И подумать только, сам мэр ничего тут поделать не мог, - заметил
третий. - А уж какой роялист лютый, дальше некуда, только вот разве что
не ворует!
- Не ворует? - подхватил еще один. - Наша птичка не лапает, она на
лету хапает! Да у них одна общая мошна, все туда валят, а к концу года
поделят. Смотрите, вон тут Сорелев мальчишка, пойдем-ка отсюда похороше-
му.
Жюльен вернулся домой в самом скверном настроении; г-жа де Реналь си-
дела очень грустная.
- Вы с торгов? - спросила она.
- Да, сударыня, и меня там приняли за шпиона господина мэра.
- Ах, если бы он меня послушался и уехал куданибудь на это время!
В эту минуту вошел г-н де Реналь, чрезвычайно мрачный. За обедом ник-
то не проронил ни слова. Г-н де Реналь велел Жюльену сопровождать детей
в Вержи; ехали все невеселые. Г-жа де Реналь утешала мужа:
- Пора бы уж вам, друг мой, привыкнуть.
Вечером все молча уселись у камина; только потрескивание буковых по-
леньев нарушало тишину. Случается, что в самых дружных семьях наступают
такие тоскливые минуты. Вдруг один из мальчиков радостно закричал:
- Звонок! Звонок!
- А, черт! Если это господин де Сен-Жиро вздумал донимать меня под
видом благодарности, так я ему выложу все, что думаю. Это уж слишком! В
сущности, он всем обязан господину Вально, а я только скомпрометирован.
Ну что, если проклятые якобинские газеты подхватят этот анекдотик и бу-
дут надо мной всячески потешаться?
Лакей распахнул дверь, и следом за ним в комнату вошел очень красивый
господин с пышными черными баками.
- Господин мэр, я синьор Джеронимо. Вот письмо от кавалера де Бовези,
атташе при неаполитанском посольстве; он передал мне его для вас в день
моего отъезда, всего девять дней тому назад, - весело добавил синьор
Джеронимо, поглядывая на г-жу де Реналь. - Синьор де Бовези, ваш кузен и
мой близкий друг, сударыня, говорил, что вы знаете итальянский язык.
Веселый неаполитанец внес неожиданное оживление в этот скучный вечер.
Г-жа де Реналь захотела непременно угостить его ужином. Она подняла весь
дом на ноги, ей хотелось во что бы то ни стало заставить Жюльена забыть
о том, что его сегодня дважды чуть не в лицо обозвали шпионом. Синьор
Джеронимо, знаменитый певец, человек вполне светский, был вместе с тем
очень веселым, жизнерадостным человеком, - ныне эти качества уже несов-
местимы во Франции. После ужина он спел с г-жой де Реналь маленький ду-
эт, а потом развлекал общество всякими занимательными рассказами. Когда
в час ночи Жюльен сказал детям, что пора идти спать, они жалобно взмоли-
лись.
- Мы только еще немножко послушаем последнюю историю! - сказал стар-
ший.
- Это история про меня, синьорине, - сказал синьор Джеронимо. - Во-
семь лет тому назад, когда я, как вы теперь, был учеником, я учился в
Неаполитанской консерватории... Я хочу сказать, что мне было столько же
лет, сколько вам, но я не имел чести быть сыном прославленного мэра пре-
лестного городка Верьера.
При этих словах г-н де Реналь глубоко вздохнул и посмотрел на жену.
- Синьор Дзингарелли, - продолжал молодой певец, слегка утрируя свой
акцент, отчего дети так и покатывались с хохоту, - мой синьор Дзингарел-
ли был ужасно строгим учителем. Его не любили в консерватории, "а он хо-
тел, чтобы все вели себя так, как если бы его боготворили. Я часто ухит-
рялся удирать потихоньку. Я отправлялся в маленький театрик Сан-Карлино
и гам слушал самую божественную музыку, но - бог ты мой! - как раздобыть
восемь монеток, восемь су, которые надо заплатить за входной билет? Та-
кая громадная сумма! - говорил он, поглядывая на детей, а они прыскали
со смеху. - Как-то синьор Джованноне, который был директором Сан-Карли-
но, услышал, как я пою, - мне было тогда шестнадцать лет, - он сказал:
"Этот мальчик - сущий клад".
- Хочешь, я тебя возьму к себе, милый мальчик? - говорит он мне.
- А сколько вы мне дадите?
- Сорок дукатов в месяц.
А ведь это, господа, ни много, ни мало, сто шестьдесят франков! Мне
показалось, словно передо мной рай открылся.
- Ну, а как же, - говорю я Джованноне, - как же устроить, чтобы стро-
гий синьор Дзингарелли отпустил меня?
- Lascia fare a me.
- Предоставьте это мне! - вскричал старший из мальчиков.
- Совершенно верно, мой юный синьор. Так вот синьор Джованноне гово-
рит мне: "Саго [15], подпиши-ка прежде всего вот этот контракт". Я под-
писываю. И он сейчас же дает мне три дуката. Я в жизнь свою таких денег
не видывал. А затем объясняет мне, как я должен действовать.
На другой день я испрашиваю аудиенцию у грозного синьора Дзингарелли.
Его старый лакей ведет меня к нему в комнату.
- Что тебе от меня надо, сорванец? - спрашивает Дзингарелли.
- Маэстро! - говорю ему я. - Я пришел покаяться во всех моих проступ-
ках. Никогда больше я не буду удирать из консерватории и лазить через
забор. Я буду теперь учиться вдвое прилежнее, чем раньше.
- Если бы я не боялся испортить самый прекрасный бас, какой я ког-
да-либо слышал, я бы тебя посадил под замок на хлеб и на воду, негодник;
ты бы у меня посидел так недельки две.
- Маэстро, - опять начинаю я, - я теперь буду у вас самым примерным
учеником во всей консерватории, credete a me [16]. Но я только прошу, не
откажите исполнить мою просьбу: если к вам кто-нибудь явится просить,
чтобы я пел где-нибудь, не отпускайте меня. Умоляю вас, скажите, что вы
не можете!
- Да кому же в голову придет просить у меня такого шалопая? Да разве
я когда-нибудь позволю тебе уйти из консерватории? Да ты что, смеяться
надо мной вздумал? А ну-ка, вон отсюда! Сию минуту вон! - кричит он, а
сам старается пнуть меня ногой в зад. - Смотри, попадешь у меня под за-
мок на хлеб и на воду.
Через час сам синьор Джованноне является к директору.
- Я пришел просить вас, - говорит он, - сделайте милость, от вас за-
висит мое счастье, - отдайте мне Джеронимо, пусть он попоет у меня эту
зиму, а я тогда смогу дочку замуж выдать.
- На что тебе этот сорванец? - кричит ему Дзингарелли. - Да я и слы-
шать об этом не желаю! Не отдам ни за что! А кроме того, если бы я даже
и отпустил его, он сам никогда не согласится бросить консерваторию: он
только что клялся мне в этом.
- Ну, если только за этим дело, - важно ответствует Джованноне, дос-
тавая из кармана мой контракт, - carta canta [17] - вот его подпись.
Тут Дзингарелли рассвирепел, чуть звонок не оборвал.
- Выгнать, - кричит, - сейчас же выгнать Джеронимо вон из консервато-
рии! - А сам весь трясется от ярости.
Так меня и выгнали. Ну и хохоту было! И в тот же вечер я уже пел арию
Moltiplico: Полишинель собирается жениться и считает по пальцам, что ему
надо купить себе для обзаведения хозяйством, и каждый раз сбивается со
счета.
- Ах, сударь, будьте так добры, спойте нам эту арию! - сказала г-жа
де Реналь.
Джеронимо запел, и все хохотали до слез. Синьор Джеронимо отправился
спать, когда уже пробило два часа; он очаровал всю семью своими приятны-
ми манерами, своей любезностью и веселым нравом.
На другой день г-н и г-жа де Ренали вручили ему письма, которые были
ему нужны для представления к французскому двору.
"Вот гак-то везде, одна фальшь, - рассуждал сам с собой Жюльен. -
Сейчас синьор Джеронимо покатит в Лондон на шестидесятитысячное жало-
ванье. А без ловкости этого директора Сан-Карлино его божественный голос
стал бы известен, может быть, на десять лет позднее... Нет, честное сло-
во, по мне - лучше быть Джеронимо, а не Реналем. Правда, его не так ува-
жают в обществе, но зато у него нет таких неприятностей, как, скажем, -
эти торги, да и живется ему куда веселей".
Жюльен удивлялся самому себе: те недели, которые он провел в полном
одиночестве в Верьере, в пустом доме г-на де Реналя, он чувствовал себя
очень счастливым. Отвращение, мрачные мысли охватывали его только на
званых обедах, а в остальное время, один во всем доме, он мог читать,
писать, думать, и никто не мешал ему. Его ослепительные мечты не наруша-
лись поминутно горькой необходимостью угадывать движения низкой душонки
- да еще мало того - ублажать ее разными хитростями или лицемерными сло-
вами.
Быть может, счастье вот здесь, совсем рядом? Ведь на такую жизнь не
нужно много денег: достаточно жениться на Элизе или войти в дело Фуке.
Но путник, поднявшись на крутую гору, с великим удовольствием отдыхает
на ее вершине. А будет ли он счастлив, если его заставят отдыхать вечно?
Госпожу де Реналь одолевали страшные мысли. Несмотря на все свои бла-
гие намерения, она не утерпела и рассказала Жюльену всю историю с торга-
ми. "Я, кажется, готова ради него нарушить все мои клятвы", - думала
она.
Она, не задумываясь, пожертвовала бы жизнью, чтобы спасти мужа, если
бы жизнь его была в опасности. Это была именно та благородная и романти-
ческая натура, для которой видеть возможность великодушного поступка и
не совершить его является источником столь тяжких угрызений совести, как
если бы она уже была повинна в преступлении. И, однако, у нее иногда бы-
вали такие страшные дни, когда она не могла отделаться от мысли о том,
какое это было бы счастье, если бы она вдруг овдовела и могла выйти за-
муж за Жюльена.
Он любил ее сыновей гораздо больше, чем их любил отец, и они, несмот-
ря на всю его строгость, обожали его. Она прекрасно понимала, что, если
бы она стала женой Жюльена, ей пришлось бы покинуть Вержи, где ей было
дорого каждое деревцо. Она представляла себе, как бы она жила в Париже,
как сыновья ее продолжали бы там учиться и получили бы такое образова-
ние, что все кругом восхищались бы ими. Дети ее, она сама, Жюльен-все
они были бы так счастливы!
Странное действие брака, каким сделал его XIX век! Скука супружеской
жизни наверняка убивает любовь, если она и была до брака, и при этом,
говорит некий философ, супруги, достаточно богатые, чтобы не работать,
очень скоро не знают, куда деваться от скуки, до того надоедают им мир-
ные семейные радости. А среди женщин только очень сухие натуры не начи-
нают в браке мечтать о любви.
Философское рассуждение заставляет меня простить г-жу де Реналь, но в
Верьере ей не прощали. Напротив того, весь город, хотя она и не подозре-
вала об этом, только и занимался, что скандальной историей ее любовных
похождений. Благодаря этому скандалу там осенью было даже не так скучно,
как всегда.
Осень и часть зимы пролетели очень быстро. Пришла пора расстаться с
вержийскими лесами. Светское общество в Верьере начинало мало-помалу
возмущаться, видя, какое слабое впечатление, производят на г-на де Рена-
ля все его анафемы Не прошло и недели, как некие важные особы, которые,
желая вознаградить себя за свою обычную серьезность, с радостью оказыва-
ли подобного рода услуги, постарались внушить ему самые тяжкие подозре-
ния, однако сделав это как нельзя более осторожно.
Господин Вально, который вел свою игру потихоньку, "пристроил Элизу в
одно весьма почтенное, благородное семейство, где было пять женщин. Эли-
за, опасаясь, как она говорила, не найти себе места зимой, согласилась
поступить в эту семью на две трети жалованья, которое она получала у
господина мэра. Затем эта девица сама по себе возымела блестящую мысль:
пойти исповедаться и к прежнему кюре, господину Шелану, и к новому, что-
бы со всеми подробностями рассказать тому и другому историю любовных по-
