важен - хотя бы потому, что нарушил жуткую тишину в кабинете.
Виноградов едва заметно усмехнулся. Идентификация эмоционального состояния
пациента не нуждалась в столь явных признаках, как дрожь в голосе. Вопрос,
заданный с порога, и без нее прояснял положение самым наглядным образом.
- Сядьте, Новиков, - с казенным безразличием приказал он, не отводя
взгляда.
Олег, словно бы опасаясь поворачиваться к главе разведслужбы спиной,
вслепую нашарил стул, неловко придвинул его к себе и сел.
- Посидите здесь, в зал не ходите, я вскоре вернусь.
С этими словами Александр Сергеевич Виноградов вышел из комнаты, аккуратно
запер двери на ключ и прошел в комнату напротив.
Здесь, все в том же полумраке, который был, казалось, неотъемлемой частью
атмосферы клуба, сидели за покрытым черным сукном столом четверо.
- Ну и как?
Казалось, вопрос не сразу достиг ушей сидевших за столом. Более того -
Александр Сергеевич явно знал, что так оно и выйдет, и посему ничуть не
удивился и не оскорбился. Приняв позу, исполненную долготерпения, он
принялся ждать. Ответ последовал лишь минуты через полторы:
- Никак, - точно через силу выговорил старший из четверых, старичок лет
семидесяти, в неопрятном черном свитере, с пегой, кудлатой бородкой.
На лице Виноградова появилось выражение, весьма странное для человека с
его характером, да еще занимающего подобный пост, позволяющий
распоряжаться, точно пешками, минимум пятью десятками официально ничем не
связанных с ним людей. Взгляд его помягчал.
Человек, давно и хорошо знающий Александра Сергеевича, какой-нибудь
старинный друг, любовница или еще что-нибудь в этом роде, сразу сказал бы,
что глава разведслужбы клуба "Ом" испытывает неуверенность, то бишь -
чувство, почти незнакомое для него. Однако столь хорошо разбирающийся в
настроениях Александра Сергеевича индивидуум был возможен лишь
гипотетически - то есть, говоря языком химиков, в чистом виде не
существовал. Поэтому четверо сидевших за столом отнесли помягчание взгляда
господина Виноградова на счет высокой оценки проделанной ими работы.
- Все в том же смысле? - уточнил Александр Сергеевич.
- Все в том же, - подтвердил обладатель кудлатой бородки. -Не пробить.
- А - по второму вопросу?
- По второму - здесь.
Один из троих прочих выдернул из-под черного сукна два листа писчей
бумаги, соединенных скрепкой, и подал их Виноградову.
Раздумчиво покачав головой, Александр Сергеевич повернулся, вышел в
коридор, заглянул в другую комнату. Там лежали на кушетках двое, не
подававших никаких признаков жизни. Возле кушеток сидели без единого
движения еще четверо. Но неподвижность их была особой: они словно бы
проделывали в уме некую неимоверно тяжелую физическую работу, отчего тела
их едва не сводила судорога крайнего напряжения. Молча оценив обстановку,
Александр Сергеевич покинул комнату. Он постоял в коридоре, подумал над
чем-то, затем, отперев дверь, за которой томился в ожидании своей участи
Олег, все так же аккуратно запер ее за собою, устроился за столом и
принялся изучать полученный только что отчет. Олег замер; кончик носа
нестерпимо щекотала хрен знает откуда взявшаяся капелька пота, однако
смахнуть ее он не мог - казалось, стоит ему пошевелиться, и страшные,
бесчувственные глаза-скальпели мгновенно вонзятся, вывернут, выпотрошат...
Виноградов покончил с отчетом, но еще какое-то время сидел молча, опустив
взгляд к бумаге, будто найдя в ней что-то, видимое и понятное лишь для
него одного.
- Привел, - наконец начал он разговор, ради которого и был зван в
комнату Олег. - Если привел, значит, информацию принес.
Капелька пота, сорвавшись с носа, едва слышно разбилась о дубовый паркет,
однако легче Олегу не стало.
- Н... нет, - на выдохе прошелестел он. - Не получилось.
Ответ вовсе не удивил человека, внушавшего Олегу - и не только Олегу -
страх. Словно забыв о его присутствии, Виноградов вновь опустил взгляд к
бумаге и задумался.
Петяша в это время и не подозревал, что приходится выносить из-за него
несчастному Олегу. К данному моменту он успел хлопнуть за приятное
знакомство две солидных порции местного коньяку, закушав их "Реми
Мартэном" из личной фляжки, и теперь дымил сигарой, к которой кто-то из
находившихся рядом с ненавязчивой заботой поднес огонек зажигалки.
Народу в зале, за столиками, присутствовало человек тридцать, вокруг
творился массовый треп на общие темы, однако Петяша почему-то чувствовал
себя в центре всеобщего внимания. Вот, вроде бы, все говорят себе тихонько
о своем, выпивают и закусывают, но - поди ж ты - никак не оставляло
ощущение, будто смотрят только на него, Петяшу, слушают только его, вообще
- оценивают.
Ощущение не было неприятным, но все-таки...
Ладно, - подумал Петяша, почувствовав внезапный прилив озорного,
бесшабашного вдохновения. - Щ-час...
- Извините, - обратился он к двум солидным, в возрасте, мужикам за
соседним столиком. - Вот вы сейчас говорили о свободе, о переменах в
обществе... И, судя по тому, как вы об этом говорили... Хотя - нет, так
не пойдет; если позволите, я - для большей ясности - совершу небольшой
экскурс в наше недавнее прошлое. Не возражаете?
Вовлеченные в беседу согласно кивнули. Может быть, слишком уж поспешно, с
чего бы это... Да ладно, хрен с ним. Если кивнули только из вежливости,
пусть за эту самую вежливость и расплачиваются.
- При социализме еще, - заговорил Петяша, - мне доводилось встречаться
со множеством людей, которые были недовольны обстановкой в стране. Они
могли долго и красиво рассуждать об абстракциях наподобие "внутренней
свободы", "свободы самовыражения", "свободы творчества", "свободы совести"
и далее в том же духе. Существующий строй, по их словам, злонамеренно
лишал их всех названных свобод. Так вот, всех этих людей отличала от
прочих граждан одна характерная деталь - крайняя неопрятность в быту. Они
могли по году не стирать единственные штаны, неделями не мыться... Причем
- не из-за бедности; многие имели вполне приличный доход... Но главным
недостатком этих людей была полная неготовность, неспособность к активным
действиям. Ради превозносимых ими на словах идеалов они не соглашались
шевельнуть даже пальцем! Да-да! И при этом непрерывно искали среди
окружающих стукачей, пособников ка-ге-бе, всерьез верили в повышенный к
себе интерес со стороны карательных органов - это было необходимо им, как
воздух, без этого они немедленно утрачивали ощущение собственной
значимости. Хотя - ощущение это, по-моему, не имело под собою никакой
почвы... А надо вам сказать, что этот их термин - "внутренняя свобода" -
по всем признакам означал свободу болтать, что угодно, пока никто не
слышит, но при малейшем проявлении опасности делать преувеличенно
верноподданную мину. И как-то раз я, находясь в компании подобных, не
выдержал и спросил, повторяя кого-то из запрещенных тогда писателей: если
кукиш в кармане есть "внутренняя свобода", что же тогда есть внутреннее
рабство? Меня, конечно же, с ходу объявили агентом ка-ге-бе, хотели было
побить, но это им не слишком удалось. Тогда наши свободолюбы попытались
решить дело путем открытой дискуссии, подробности коей я здесь опущу,
поскольку интересен для нас лишь ее результат. В конце концов мы пришли к
тому, что они не желают добиваться влияния в стране, так как для этого
придется принять правила игры, навязанные нелюбимой ими властью. Игра же
по правилам, приемлемым для них, опять-таки, ни к чему хорошему привести
не могла. Собственно, все эти "правила" - до единого, господа! -
начинались со слов "если бы". "Если бы у нас было..." "Если бы нам
дали..." "Если бы нам позволили..." и так далее. Получалось, что граждане,
столь горячо любящие свободу, согласны - так уж и быть! - шевельнуть
ради нее хотя пальцем, если им предоставят всю полноту власти на блюдечке
с голубой каемкой. Вот тогда они - может быть! - подумают, "как нам
обустроить Россию"... Одним словом, ушел я с той посиделки -точно в грязи
вывалявшись. Однако все, пожалуй, было не зря -на следующий же день двое
из той компании появились в обществе чистыми и опрятно одетыми, извинились
передо мной за вчерашние нападки...
Только теперь Петяша отметил всеобщую мертвую тишину в зале. Все
присутствовавшие бросили свои светские беседы, все взгляды были устремлены
к нему.
К чему же я это все? - подумал Петяша, слегка напуганный неожиданной
результативностью своего собственного мелкого хулиганства. - Надо как-то
закруглиться помягче, а то -неудобно. Люди мне ничего плохого не сделали,
а я...
- Так вот, - продолжал он. - Собравшиеся здесь сегодня, на мой взгляд,
ничем не напоминают прежних кухонных политиков, любителей впустую
перемалывать воздух единственно ради самоутверждения. Не сомневаюсь, что
все вы, говоря об улучшении обстановки в стране, улучшении нашей с вами
жизни, не станете отделять слова от дела, и, являясь сегодня вашим гостем,
поднимаю этот бокал за хозяев. За вас, господа!
Стараясь не дрожать пальцами и не втягивать голову в плечи, Петяша взял со
столика наполненный кем-то загодя бокал и единым духом выпил. Внутри все
сжалось в комок.
Вот бред получился, - пронеслось в голове. - Возьмут сейчас за
шкирятник, напинают и выкинут с позором. И ведь правы будут...
Зал взорвался аплодисментами.
68.
Петяша оцепенел, не в силах даже опустить обратно на стол опустевший
бокал. Пока он пытался сообразить, во что же такое вылилась его
хулиганская выходка, несколько человек подскочили жать ему руку, для чего
пришлось прежде вынуть из нее бокал. Все заговорили что-то наперебой, но
почти тут же умолкли и расступились. К Петяшину столику неторопливо
подошел невысокий, по-хорошему полный, с тронутыми благородной сединою
висками и особой значительностью во взоре человек. Только сейчас Петяша
отметил, что в петлицах у всех собравшихся имеются неброские черно-белые
ленточки - у подошедшего на такой ленточке был еще кружок, также
черно-белый, но наоборот: черная половинка кружка приходилась на белую
половинку ленточки, а белая на черную.
- Польщен, польщен, - заговорил подошедший хорошо поставленным басом, в
то время, как все прочие начали организованно рассасываться, отступать к
своим столикам. - Позвольте представиться: Большаков, Николай Вадимович,
президент этого клуба.
Петяша, физически ощущая на физиономии легендарную красноту вареного рака,
пожал поданную руку.
- Теперь, - продолжал президент, - у нас появился повод выпить за
знакомство. Вы позволите? - Дождавшись Петяшина кивка, Большаков подсел к
его столу, на коем уже - словно по волшебству - материализовались два
бокала с коньяком и две чашечки кофе. - Ответный тост позволю себе
оформить под некоторые рассуждения о настоящем и будущем. Исходные же
посылки этих рассуждений... Да, вы не ошиблись, дорогой мой Петр
Алексеевич. Все, собравшиеся здесь, есть люди, готовые к действию во всех
отношениях. Вех нас объединяет стремление управлять Россией... чуточку
более разумно, нежели ею управляют сейчас. Э-э... Я, с вашего разрешения,
позволю себе не вдаваться - пока - в подробности...
Мысль о том, что Виноградов рано либо поздно оторвется от бумаг и поднимет
взгляд, заставляла Олега трепетать. Однако ж, когда это все-таки
произошло, он вдруг почувствовал неожиданное облегчение. Что бы там ни
предстояло еще сегодня испытать, тягостное ожидание кончилось.
- Ты привел его сюда, так и не успев расколоть, - медленно сказал
Виноградов. - Не имея даже никаких предположений о его потенциале, о его
настроениях... Так?
Олегу не оставалось ничего, кроме как - согласно кивнуть. Больше всего на
свете ему хотелось бы сейчас ответить "нет" - и выложить о Петяше всю
подноготную. Но выкладывать было нечего. Петяша - как Петяша, славный,
компанейский мужик... Впрочем, кто может сказать о нем больше?
- Ты хоть понимаешь, что натворил? С-сопляк! - неожиданно взорвался
Виноградов. - Если наши выкладки верны...
Видимым усилием воли глава разведслужбы подавил рвущиеся наружу чувства и
