матерей, и если так получилось, что ребеночек умер, так это
из-за меня, из-за слабости моей, и не вини себя. И смерть ты
мне дал, все теперь мною испытано, всегда ты был концом и
началом всего, меня тоже, -- да разве ж можно тебя ненавидеть?"
На втором году брака он понял вдруг (на Кузнецком мосту
это произошло), что не любя женился он на Але и не любя живет с
нею. В дом -- не тянуло, а там не только ведь Аля, там --
книги, к которым он так привязан, и эту вот, только что
купленную на толкучке, в дом нести не хочется. Чего-то там не
было, в доме, какого-то светила, вокруг которого вращались бы
они, муж и жена. Аля (вот уж не ожидалось чего!) не наделена
была свойством нужности, она всегда оказывалась не к месту и не
ко времени, более чем суточное пребывание с нею в одних стенах
вызывало тихое озлобление, потому что постоянно чудилось: вот
сейчас грохнется тарелка на пол, посыпятся книги с полки,
погаснет свет. Любовь пришла позже, ей предшествовала жалость,
затопившая Андрея в тот день, когда Алю привезли из роддома,
без ребенка. Она расстегнула пальто, но не сняла его, прошла в
кухню, зажгла все конфорки, над синим огнем дрожали синие руки
ее; Аля плакала, в ней уже часовым механизмом фугаса тикал
воспалявшийся легочный процесс, не охлаждаясь от вечной
мерзлоты, привезенной из роддома. Вот тут и стала накатываться
на Андрея жалость, древнейшее из чувств, порожденное
общностью судеб всех живущих, образ чужого страдания,
перенесенный на себя и в себе вызывающий такую же боль. Он
уволился с работы, брал на дом переводы, преподавал по вечерам
в техникуме, оценивал -- внештатным экспертом -- заявки на
изобретения. Теперь его гнала в дом боль Али. Смерти она не
страшилась: она потеряла ребенка, даже не увидев его; она,
живородящая, дыханием своим, руками, молоком -- не могла спасти
отделившееся от нее дитя, так что ж еще может быть страшнее?..
Все мелкие обиды ее утонули в несчастье, тревожили ее пустячки:
не помириться ли ему, Андрею, с Галиной Леонидовной? И самое
главное, ни в коем случае не оповещать о смерти ее никого из
дома номер двадцать шесть по Кутузовскому!
Он слушал, обещал, успокаивал. Рука ее перед смертью легла
ему на лоб, под глазами его набухала и спадала вена, пока кисть
Али не упала на одеяло. Иссяк родничок!)
Братья Мустыгины всполошились, узнав о комиссии, совхозе и
картофелеуборочном комбайне. На неопределенное время
откладывался "линкольн" в сарае, а на владельца его братья уже
собрали увесистые данные, "линкольн" пробивал им дорогу на
рынок полупроводников.
Посвящать друзей в тайны Кутузовского проспекта Андрей не
стал. Мрачно заявил, что ему позарез нужна "Комсомолка" со
статьями о картофелеуборочной технике, ему надо все знать о
комбайнах! И о Васькянине Т. Г.! И о Крохине В. В.! Первый
связан с организацией, именующей себя так: ВТП. Второй -- с
ВОИРом. И где достать комплекты чертежей на комбайн какого-то
там Ланкина? Причем так достать, чтоб не видеть их вообще!
Потому что не поедет он никуда! Не поедет! Но чертежи комбайна
Ланкина он должен увидеть! И Васькянина Т. Г. -- тоже, того,
который из ВТП. "В" -- это, конечно, Всесоюзный, потому что в
трехбуквенных аббревиатурах должно быть указание -- на какой
район земного шара распространяется деятельность учреждения.
Ну, а "ТП" -- это трансформаторный пункт, несомненно.
Выслушав этот бред, Мустыгины полезли в свою картотеку.
Крохин В. В. из Всесоюзного Общества Изобретателей и
Рационализаторов был настолько бесперспективен, что в поле
зрения их не попал, зато Васькянин Тимофей Гаврилович был
разработан основательно. К трансформаторам он, конечно,
никакого отношения не имел. Всесоюзная Торговая Палата!
Кое-какие сведения для шантажа его имелись, но полного успеха
не гарантировали. Братья, вырывая друг у друга телефонную
трубку, стали названивать своей агентуре. К обеду завтрашнего
дня они обещали Андрею предоставить более точную и убийственную
информацию. Ночь братья провели в разъездах по Москве,
перекрестно допрашивая свидетелей и пополняя их чистосердечными
признаниями уже разбухшее досье на подследственного Васькянина.
Андрей же с утра полетел в библиотеку Политехнического музея.
Консультанты мало чего могли ему сказать, в курилке библиотеки
знали много больше: конкурсные испытания двух
картофелеуборочных комбайнов -- КУК-2 Рязанского завода
сельскохозяйственного машиностроения и ККЛ-3 свердловского
инженера Ланкина В. К. Худые вести о рязанском уроде шли со
всех концов страны и достигли редакций многих газет; одна из
них, "Комсомолка", вспомнила о картофелеуборочном комбайне
Ланкина, отвергнутом когда-то, но от этого не ставшем хуже.
Андрей слюнявил одну папиросу за другой, суетился так,
будто ищет билет на через минуту отходящий поезд, и курилка,
этот клуб любителей истины, сочувствовала ему, гонцы прочесали
ряды читального зала и нашли свердловчанина, который и поведал
ему об уральском самородке. Этот тракторист Коля Ланкин
самовольно собрал в ремонтной мастерской свой первый
картофельный комбайн, за что и был посажен, обвиненный в
хищении социалистической собственности, и отсидел то ли три, то
ли четыре года. Слеза умиления прошибла Андрея, какие-то
торжественные слова, произнесенные им, вызвали одобрение
курилки. Стены ее были испещрены пасквильными надписями и
разрисованы рожами, более напоминающими задницы.
Ровно в два часа дня белокурые красавцы Мустыгины посадили
Андрея в такси, снабдив его полными и умопомрачительными
данными на Васькянина Т. Г., члена КПСС, вотяка по
национальности, выпускника Института народного хозяйства им.
Плеханова, 1930 года рождения, говорившего по-английски,
французски, немецки, никаких родственников нигде не имевшего и
к суду и следствию не привлекавшегося, не раз бывавшего в
загранкомандировках, где и произошла с ним одна крайне
любопытная история, после которой Васькянин Т. Г. получил
неблагозвучное прозвище, на ухо сообщенное Андрею для оказания
давления на представителя Торговой Палаты, если тот заартачится
или заерепенится.
-- Полной удачи! -- Братья Мустыгины вежливо приподняли
шляпы. Андрей, подавленный обилием информации и прозвищем
Васькянина, надвинул кепочку на пылающий лоб. Он рвался в бой.
"Котельническая набережная! Высотный дом!" -- такие
координаты сказаны были шоферу такси, весьма приблизительные,
как оказалось, потому что в доме этом подъездов насчитывалось
много, все здание обошел Андрей по периметру, пока не нашел
нужный вход. Этаж -- четырнадцатый, из-за двери донеслось не
остервенелое дребезжание колокола, по которому в
электромагнитном экстазе лупит молоточек, а ласковое воркование
заморской птицы, призывающей хозяев обратить благосклонное
внимание на гостя, и хозяева вняли просьбе воркующей пташки,
предварительно рассмотрев пришельца через оптическое
устройство, вмонтированное в дверь, и та открылась, величаво,
будто открыванию предшествовал зычный возглас мажордома:
"Инженер из Москвы Андрей Сургеев!"
Благоухание обдало Андрея, едва он переступил порог
комфортабельного жилища, и запах этот, вне сомнений, был, как и
дверной звонок, привезен из-за границы, и оттуда же --
тропические растения в кадках, похожие на пальмы; Андрею
показалось даже, что растения эти шелестят и что где-то рядом
набегают океанские волны; он не удивился бы, подскочи к нему
гостиничный бой в ливрейной курточке, чтоб подхватить чемодан,
обклеенный названиями лучших отелей Запада, в коих побывал
будто бы он, Андрей; и женщина, открывшая дверь, была из
райских садов и чем-то напоминала заморскую птицу, яркостью
оперения, что ли; взгляд ее, правда, выражал то, что чувствует
пернатое, когда у гнезда появляется хищник... "Прошу вас", --
повела она гостя в хоромы, но Андрей, дойдя до книг в шкафах и
на полках, дальше идти отказался, погрузившись в изучение того
богатства, обладание которым мыслилось ему только после шести
или семи отремонтированных "линкольнов". Бегло осмотрев
сокровища, он причислил хозяев квартиры к гуманитариям с
уклоном в культуру романоязычных стран, книги на испанском
языке соседствовали с Аполлинером и Корнелем в подлиннике.
Пальмы отшелестели сразу, а галльский дух выветрился
мгновенно, когда к Андрею подошел и назвал себя Тимофеем
Гавриловичем Васькяниным мужчина лет тридцати или чуть более,
ростом под метр восемьдесят. Сотворяя этого человека, природа
особо не усердствовала, как бы поставив на зародыше значок --
"обработка по любому классу точности", то есть уклонилась от
обязанности лепить людей не похожими на медведей и гиббонов.
Лицевой мускулатуре Тимофея Гавриловича можно было не
напрягаться, выражая "издевательскую ухмылку" или "хамское
пренебрежение", то и другое присутствовало так же неотъемлемо,
как рот, глаза и уши; лицо вдобавок кто-то еще оплеснул серной
кислотой. С таким человеком надо было говорить напрямую, и
Андрей Сургеев смело и развязно поведал Тимофею Гавриловичу о
том, что ему срочно нужны чертежи картофелеуборочных комбайнов,
тех самых, на сравнительные испытания которых они оба
отправятся завтра. "Давай чертежи, а то я никуда не поеду!" --
к этому сводилось требование Андрея.
Васькянин (в стеганом халате и с сигаретой в зубах)
выслушал его внимательно, оглядел с ног до головы и стал
невозмутимо отвечать, причем так, словно изо рта его вылетали
не слова, а плевки, и вся речь была серией плевков вокруг и
около гостя, и смысл ее сводился к тому, что в гробу он,
Васькянин, видал эти комбайны, этого советского инженера
Сургеева, эту комиссию доморощенную, а уж на чертежи и схемы
комбайнов ему наплевать с высокой колокольни. Отвечая, в слова
свои Тимофей Гаврилович вклинивал набор звуков,
невоспроизводимые на письме дифтонги, свидетельство того, что
Тимоша Васькянин с молоком матери всосал невотякский мат. Кого
другого могла обескуражить такая встреча, но не Андрея с
правильным инструктажем. Плюхнувшись в кресло без приглашения,
он глянул на часы "Победа", служившие ему не один год уже, и
тоном следователя, которому надоели увертки подозреваемого,
спросил, какого мнения Васькянин о Ланкине. Видимо, к такому
повороту беседы хозяин квартиры готов не был. На помощь ему
бросилась супруга, спросила нежнейше, не будет ли гость так
любезен, что отведает кофе? Какой, кстати, кофе предпочитает
Андрей Николаевич? Арабику или...
-- Молотый! -- категорически ответил Андрей. И тут же дал
сугубо технологический совет: бобы кофе, именуемые зернами,
ударно-вибрационным способом следует измельчить до оптимальных
размеров, смешать с водой и медленным нагреванием до
температуры кипения подвести к состоянию, когда образовавшаяся
пена -- так называемая шапка -- станет препятствием для
улетучивания ароматических соединений, число которых близится к
двум сотням, а химический состав до сих пор не разгадан. Столь
подробный инструктаж московский инженер Сургеев объяснил тем,
что в его ОКБ кое-кто имеет обыкновение по утрам грызть
кофейные зерна, отшибая этим запах вчерашнего алкоголя.
Новая метода произвела на хозяев квартиры ошеломительное
впечатление. Тимофей Гаврилович погнал супругу на кухню.
Большеглазая и большеротая, черноокая и молчаливая жена
Васькянина осваивать ударно-вибрационный метод не торопилась,
