бабушка на прошлой неделе, мама в школу не пускала, но все
упражнения, что задавали, она сделала, -- так нельзя ли
проверить задачки? Врала так нагло, что Андрей не выдержал.
-- Отстань! -- с угрозой процедил он.
Тогда она двинулась вдоль стены. Потрогала подоконник,
пощупала занавеску. Дошла до шкафа и замерла перед ним. Потом
потянула на себя дверцу и запустила руку, цапнула конфету в
вазочке, стремительно сунула ее в рот и торопливо, как кошка,
подобравшая кусочек сала, полакомилась добычей -- не
поворачиваясь к Андрею, который с удивлением взирал на
вороватые жевания и глотания малюсенькой врушки.
По-кошачьи утершись ладошкой, она наконец-то отошла от
шкафа и смело посмотрела на Андрея. "Что скажешь?" -- спросили
ее глаза. Ответ не последовал. Тогда девчонка приблизилась к
креслу, сказала, что ее зовут Галей Костандик, и вновь
попросила проверить задачки. Получила отказ.
-- Тогда расскажи сказочку, -- услышал Андрей просьбу,
умильную и шепелявую. -- Я люблю сказочки.
И вдруг, оказавшись на коленях Андрея, руками обвила его
шею. "В некотором царстве, в некотором государстве..." --
вымолвил пораженный Андрей, соображая, откуда девчонке стало
известно о конфетах в шкафу, а потом стыд, сладкий стыд изломал
его голос, потому что домашнее платьице шестиклассницы скрывало
упругие и горячие бедра, платьице распиралось острыми и
твердыми грудочками, от них и от рук несло жаром, жар этот
передался Андрею, потек вниз, и, вымучивая из себя какую-то
мешанину из читанных в детстве сказок, он осторожно
высвобождался от цепких ручонок и с еще большей осторожностью
спихивал с себя девчонку, потому что бедрами своими она могла
обнаружить рельефные признаки того жара, от которого все тела,
не только физические, расширяются. Поймав же случайно взгляд
порочной девчонки, он еще раз устыдился, горько устыдился:
сплошная сосредоточенность на перипетиях сказки, полное
внимание и доверие -- ничего более не выражали невинные глаза
ребенка... "Пшла вон!" -- заорал в бешенстве Андрей, выскочил
из дому и помчался прочь, подальше от шестиклассницы, и ноги
принесли его к дому Таисии. Он упал на нее, перегорев тут же, и
возгорелся после того, как был обцелован, обласкан и обглажен.
Три праздничных дня, слитых с ночами, превратили
полуслепого котенка в мужчину. Слезы навертывались на глаза --
такое было счастье, так все ликовало в теле.
Весь город знал, куда идет Андрей Сургеев после школы. И
родители знали. Но они молчали, понимая, что слова уже не
спасут сына. Сварливость вибрировала в голосе матери, по ее
педагогике был нанесен смертельный удар. У нее хватило ума
приостановить супруга: отец уже стучал в двери милиции, требуя
выселить растлительницу из города. С сыном же было решено так:
с глаз долой, подальше, в Москву, конкурс в Энергетический
институт невелик, авось примут отпетого троечника, ничего,
кроме женщин и мотоциклов, знать не желавшего. Списались со
столицей, двоюродная тетка согласилась приютить гороховейского
мальца.
Два билета куплены на московский поезд, отец держал сына
за руку, чтоб тот не вырвался и не сиганул под юбку
развратницы. Когда загромыхали вагоны, когда поезд потянулся к
Москве, Андрей Сургеев прислонил пылающий лоб к оконному
стеклу, и слезы покатились по его впавшим щекам. Но ни столица,
ни разлука с Таисией не пугали его. Он вернется в Гороховей
через месяц! Зачем институт, зачем высшее образование, он
всегда заработает на Таисию, себя и будущих детей. Он,
родившийся в семье, где не признавали даже авторучку, починит
любую техническую диковину. Он уже знаменитость, с ним
уважительно беседуют шоферы и механики горисполкомовского
гаража, велосипеды он чинит на ходу. Впереди настоящая жизнь, а
не зубрежка формул, сомнительность которых доказана
бессмертными книгами. Экзамены, следовательно, надо завалить!
Но не сразу, не оглушительной двойкой по сочинению, а еле-еле
натянутыми троечками по всем предметам, кроме последнего: на
нем надо проявить дремучее невежество. А за экзаменационные
недели Таисия разойдется в Гороховее с мужем, который не в
командировке, а в тюрьме, и закон дает Таисии право получить
развод почти немедленно. Он же, отвергнутый столичным
институтом, поступит в Автодорожный техникум, что в областном
центре.
В хитроумно разработанном плане абитуриент из Гороховея
предусмотрел все детали. Сочинение писалось на вольную тему и
сплошь состояло из деепричастных оборотов, выпутаться из
которых экзаменаторы так и не смогли, влепив тройку. На правах
заслуженного педагога отец прорвался в приемную комиссию и
добыл произведение сына, испытав то же недоумение, что и от
приказов облоно: по сути, все правильно -- и тем не менее
мерзость окаянная. Воодушевленный первой победой, Андрей
отстукал Таисии ликующую телеграмму. После математики и химии
-- другую, с боем добыв тройку. На физике решено было
провалиться, молчать гордо и неприступно. Замшелый старикашка
битый час наседал на дурня и невежду и, сломленный, громогласно
обозвал гороховейца лопухом и тупицею. На следующий день Андрей
пришел за документами и был ошарашен новостью: он принят! Он --
студент! Он попал в некую квоту, только что установленную для
выпускников сельской глубинки!
Заплетающиеся ноги привели Андрея в уборную на третьем
этаже. Он сел на пол и уткнул голову в коленки. Кто-то из
курящих и гомонящих принял его за своего, такого же
провалившегося на экзаменах бедолагу, присел, посочувствовал,
дал верный совет: срочно подать документы в Тимирязевку, там --
недобор! Не все еще потеряно, друг!
Вспугнутый Андрей поплелся на другой этаж. На факультете,
рекомендованном ему только что, учился Иван Шишлин,
предрекавший Андрею второгодничество, исключение из школы и
метлу на заводе.
Отец нашел его в скверике. Сигарета, первая в жизни,
торчала в зубах Андрея. Обрадованный педагог постарался ее не
заметить, однако утвердился в решении: никаких общежитий,
ослабить до минимума тлетворное влияние столицы, сына -- к
тетке, на все пять студенческих лет.
2
Не все еще было потеряно, еще можно было спасти себя для
Таисии, для настоящей жизни: сбежать из Москвы глухой темной
ночью, добраться до Гороховея, чтоб и оттуда сбежать, вместе с
Таисией.
Но не сбежал. Дух знаний уже проникал во все поры, уже
туманилась голова в предчувствии того, что будет познано только
им, лопухом и тупицею, и Таисия все отдалялась и отдалялась от
него, шли недели и месяцы студенческой жизни, а вестей от нее
не прибавлялось, и вдруг стороною Андрей узнает, что его любовь
-- первая и последняя (это он уже понимал), ранняя и поздняя
сразу, -- продала дом, уехала из Гороховея, пропала в
неизвестности. Вот когда сказалась разница в возрасте!
(Академик Сургеев А. Н. прославился книгами по теплу и
электричеству, по физике твердого тела и кибернетике, но в
нередкие минуты самокопания он честно признавался себе, что до
сих пор не знает, почему катится колесо и от какой прихоти
скользит по цилиндру поршень. Как только он заглядывал в самую
сокровенную глубину явлений, связанных с расширением и сжатием,
как только вдумывался он в существо покоя и движения, так сразу
же обнаруживал неимоверную ложность всех теорий. Призрак
абсолютной непознаваемости миропорядка будил Андрея Николаевича
по ночам, и, в кромешной тьме добравшись до письменного стола,
рвал он в тихой ярости попадавшиеся под руку бумаги и
вышептывал проклятья. Все лучшее осталось в прошлом! Как
правильно рассчитал и продумал восемнадцатилетний мозг все
варианты будущего! Как точно мыслил он, как верно угадывал! Да,
надо было закупорить себя там, в родном городке, запереться в
сарайчике, полном металлического хлама. И Таисия рядом,
стареющая быстрее его, вся обратившаяся на детей, позволявшая
ему существовать в комфорте жизненных неудобств, потому что все
великое прозревается в закутках контор, в лабораториях, где
приборы уже не умещаются на столах, где запутаешься в паутине
проводов, где отрешишься от наглых притязаний эпохи... Да, все
было продумано, все -- кроме клубней растения семейства
пасленовых, то есть картофеля.)
А пока -- Пятницкая улица, двадцатиметровая комната двумя
окнами выходит на нее, а еще двумя -- на магазин в переулке,
торгующий молоком и сардельками. Бурлит толпа, торопясь на
Пятницкий рынок. Возле кинотеатра "Заря" девчонки, длинноногие
и накрашенные, строят глазки. От рыбного магазина пахнет
водоемами, тиной, зарослями камыша. В пяти минутах ходьбы --
метро, чуть поближе -- церквушка в переулке, на нее-то и
крестится двоюродная тетка, не такая уж, оказывается, злюка.
Комната всегда сдавалась, но только сейчас в ней появился
настоящий хозяин, переклеивший обои, натянувший продавленный
диван. Прежние хозяева оставили, правда, о себе добрую память.
На всю войну в комнату поселили таинственного офицера, который
уезжал и приезжал по ночам, для него и поставили телефон. После
офицера в комнате надолго обосновался зять тетки, строитель
метрополитена, всю жизнь рывший тоннели да ямы и докопавшийся
до подмосковной дачки, откуда уже носа не высовывал. Потом --
артист и, наконец, администратор цирка, от которого остались
три мешка засохшего, твердого как камень урюка. Иногда
раздавался в двери короткий просящий звонок, на лестничную
площадку выглядывала тетка, долго рассматривала мальчишек,
которые молча изучали носки своих растоптанных ботинок. И звала
Андрея, тот развязывал мешок с урюком, нес пацанам сладкие
камешки.
Все в доме знали студента, поселившегося у тетки, на
втором этаже, и на рынке тоже знали, несли к нему примусы и
швейные машинки, утюги и керогазы, звали на консультации,
подводили к изъезженным "опелям" и "мерседесам". Платили то
скудно, то щедро. Из бокового кармана вельветовой курточки
денежные купюры перекладывались в ящик письменного стола,
лежали там месяцами, семестрами, пока не попадали в сберкассу.
Ни копейки не просил Андрей у родителей, но плоды их огорода
принимал. И деньги, нажитые ремонтом автомобилей, запрещал себе
тратить. Он закрывал глаза, представляя деньги эти в доме
Таисии, на них он мог бы купить одежду детям, платье жене,
позволить себе кое-какую обновочку. Тоска по жизни, еще не
прожитой, но уже оконченной, была временами такой острой, что
сердце переставало стучать и в ушах покалывало.
Часами, как некогда в гороховейском креслице, сидел он на
табуретке у окна. Так и не научившись мыслить по-взрослому, в
прежней безалаберности поигрывал он пустячными мыслишками,
рассматривал морозный узор на стекле и дурашливо упрекал
природу в склонности кристаллизоваться не лучшим образом. Или в
теплые дни следил за ползущей мухой и в уме решал задачу
неимоверной сложности: с какой скоростью должна перелетать она
с одного полюса электрической батареи на другой, чтоб цепь
замкнулась?
Дважды, взывая к совести, ему предлагали вступить в
комсомол. Обещали тут же дать Сталинскую стипендию, которая
давно ждет его, лучшего студента. Угрожали. Советовали.
Рекомендовали. Решительно настаивали.
Он отказывался. С детства ВЛКСМ связывался почему-то с
"волком", который "съел". Менее угрожающей была аббревиатура
КПСС, но, догадывался Андрей, в партию его никогда не позовут
