инженер Сургеев...
(Братья Мустыгины не так уж далеки были от истины, потому
что последствия того, что произошло в совхозе "Борец", были
пострашнее атомного взрыва.
Мустыгины, располагай они некоторым запасом времени,
разворошили бы старые подшивки областных газет, по душам
покалякали бы с пьющими аспирантами Тимирязевки, пораскинули бы
верткими мозгами и на всякий случай завели бы тайно хранимое
досье на министров, власть свою употреблявших на создание в
стране голода. От него державу всегда спасала картошка, но как
раз картошку и не хотели иметь в достатке руководители всех
сельскохозяйственных ведомств, хотя со всех трибун клялись --
абсолютно искренно -- решить наконец-то продовольственную
проблему, давнюю причем. Война внезапно обнаружила не только
ценность картофеля, но и невозможность выкопки его: мужчины --
на фронте, бабы, вооруженные мотыгой, лопатой и плугом, явно не
справлялись. Тогда-то и спохватились инженеры Урала, здесь
фабрично-заводской люд превосходил по численности
колхозно-совхозный, но отвлекать на картошку тысячные массы
квалифицированных рабочих казалось нелепостью, и
картофелеуборочные комбайны быстренько спроектировались и не
менее быстро выкатились на поля. В картофельной Белоруссии и
после войны мужчин не прибавилось, и здесь тоже умельцы и
рационализаторы начали делать устройства для механической
посадки и уборки. Не дремало и государство, в Рязани пыхтели
конструкторы над картофелеуборочным комбайном КУК-1,
одновременно уничтожались все конкуренты его, потому что
частным образом делать что-либо запрещалось, восставала
конституция и понятное любому гражданину право собственности
государства на металл, время и людей. Уничтожен был комбайн
одного умельца в Минске, та же участь постигла другие
конструкции, машина Ланкина уцелела потому, что собрана была в
опытном цехе авиационного КБ. Уже подготовлен был проект
постановления правительства, запрещавший разработку
непрофильной техники, то есть любого приспособления, не
одобренного Министерством сельхозмашиностроения.
Покопайся братья в своей картотеке, они выудили бы оттуда
слабонервных свидетелей; прищучь их -- и стала бы очевидной
причина, по которой в подмосковную глушь направили внешторговца
Васькянина. ГДР выступила с порочащей ее инициативой -- создать
высокопроизводительный картофелеуборочный комбайн, ни в чем не
уступавший тому, который исправно выкапывал картошку на
капиталистических полях ФРГ. Только Рязань, только КУК-2 --
упорствовала Москва, и Васькянина обязывали подтвердить
приоритеты отечественного сельхозмашиностроения. Тем более, что
над внешторговцем висел топор: Васькянин отказался участвовать
в переговорах по закупке зерна в Америке.
Но и не зная ничего о комбайнах и картошке, братья, будь
они слепым случаем занесены в совхоз, мигом догадались бы, в
какую беду ввергнуты с членами этой с бору по сосенке собранной
общественной комиссии. Два седеньких представителя Поволжской
МИС, машиноиспытательной станции, грамотно пили с утра до
вечера, всегда готовые подмахнуть подписи под любым актом или
протоколом. Три дамы, представлявшие культуру, здравоохранение
и торговлю Подмосковья, приучены были делать то, что велит
начальство, и к тому же еще попались недавно на растратах. А в
представителе ВОИРа Аркашке Кальцатом было нечто, от чего
братья ударились бы в бега, прикинувшись заразными больными...
Ошеломил братьев и документ, читанный одним из их
клиентов, и если этому документу верить, то получалось:
сравнительные испытания уже проведены, непригодность
ланкинского комбайна удостоверена и подтверждена подписями всех
членов комиссии, включая и А. Н. Сургеева, благодаря чему
рязанский комбайн КУК-2 признан хорошим и производство его
будет продолжено. В наличие такого документа братья Мустыгины
верили и не верили, хотя по опыту знали, что такая подтасовка
возможна. И если, к примеру, в 30-х годах где-то в Москве
заранее определяли, сколько врагов народа в Подольском районе,
то органы именно такое количество вредителей и находили. Но
более всего удручали братьев арифметические подсчеты. Энергия и
время, потраченные ими на добычу нужной Андрею информации,
останутся -- после безвременной гибели друга --
невозмещенными...)
Андрей Сургеев как на орловском рысаке мчался в совхоз,
размахивая мечом и грозя снести головы всем противникам
прогресса, растоптать сомневающихся и прорвать все редуты,
стоящие на пути комбайна Ланкина. С гиканьем влетел он в совхоз
"Борец" и с изумлением обнаружил, что враги давно разбежались,
что все в общественной комиссии нехорошими словами (и женщины
тоже!) говорят о рязанском комбайне. Материнской заботой
окружили Андрюшу эти женщины, принесли свежее постельное белье,
повели в красный уголок совхозной гостиницы, усадили за стол,
накормили остатками ужина, вкусного, мясного, пахучего.
Отцовское участие проявили два инженера Поволжской МИС, затащив
к себе и налив полстакана водки. Не проявлял злобности
Васькянин, квартиру которого он осквернил. Срутник тыкнул
пальцем в черный экран молчавшего телевизора, и Андрей вскрыл
аппарат, из нутра которого полезли вскоре кадры последних
известий. Спать пошел -- и в комнате своей попал в объятья
бравого представителя ВОИРа, Аркадия Кальцатого, парня в
кожаном реглане. Припухшие веки воировца, только что
прибывшего, сообщали его глазам нагловатость. Из реглана парень
извлек бритвенный прибор с помазком и зеркальце в футляре. Это
было все, с чем прибыл в десятидневную командировку заместитель
председателя общественной комиссии. Андрей, тоже приехавший
налегке, сразу почувствовал симпатию к этому бездомному
скитальцу, который на одном дыхании предложил ему перекинуться
в картишки, сходить к бабам и выпить. Отказом ничуть не
обиделся и немедленно приступил к задуманному, полез в окно. "А
испытания когда?" -- в отчаянии закричал ему вслед Андрей,
надеясь хоть одного врага найти в этой бестолковой общественной
комиссии, и воировец радостно проорал: да завтра и начнем, с
утречка, пораньше! Андрей сник было, увял, меч задвинул в
ножны, но пятки зудели, в ботинки будто раскаленных угольев
насыпали, и, ворвавшись в красный уголок, Андрей стал тормошить
всех: где, кстати, Ланкин? где? Почему нет его в совхозной
гостинице? Как глянуть на знаменитый комбайн его?
Ему хором ответили -- там Ланкин, в клубе, отвели ему
комнатку за сценой, а комбайн его под надежным замком в боксе
на машинном дворе, никого к машине своей изобретатель не
подпускает.
А время-то -- всего десять вечера. Андрей рысью помчался к
Ланкину, в клуб, что в километре от совхоза, но к изобретателю
не был допущен, из комнатки выглянул назвавший себя механиком
детина и пригрозил любопытному московскому мозгляку набить
морду, чем обратил его в бегство.
Слово свое Аркадий Кальцатый сдержал, вернулся до рассвета
-- энергичным, свежим, веселым, перед завтраком побрился, долго
рассматривал царапинку на шее, не без гордости заметив: "Это --
украшение мужчины, это -- как звездочка на фюзеляже аса".
Куда-то сбегал за телогрейками и сапогами, свалил их в красном
уголке: "Девочки, шмотки получайте! Скоро на манеж!" Дамы
нарядились в телогрейки и стали простенькими, совсем домашними.
Васькянин с собой привез красные резиновые сапоги, на них
пялили глаза совхозные ребятишки. Аркадий Кальцатый с регланом
не расстался. На ноги, правда, все же натянул болотные сапоги.
Андрей подозревал, что щегольские мокасины, сберегаемые
Кальцатым, его единственная обувь -- и летняя, и зимняя, и
весенне-осенняя.
-- За мной! -- скомандовал Кальцатый, по пути к машинному
двору раздавая всем "Методику испытаний". Срутник возвышался
над всеми, на голове -- шляпа с пером. "Методику" он скомкал и
выбросил. Да я скорее, сказал, сводкам ЦСУ поверю.
Три рязанских комбайна стояли на машинном дворе под
навесом. Лучший из них (так уверяли сами рязанцы) был подцеплен
к трактору и вывезен в поле на отведенный участок. Здесь его
еще раз проверили и обкатали в режиме малых оборотов. Оставался
пустяк -- зачистить лемехи да правильно установить глубину их
хода. Трактор пыхнул черным дымком, двухрядный комбайн
дернулся, пошел, остановился. Разгребли почву, осмотрели
клубни. Еще чуть-чуть углубили блиставшие на солнце лемехи.
Командовал испытаниями Кальцатый. "Валяй!" -- крикнул он,
свистнув по-разбойничьи. Повел комиссию к флажку, им отмечалась
дистанция, на которой проводился контрольный замер. Дошли,
остановились, глянули -- и посмеялись: не два человека
обслуживали КУК-2, а шесть, о чем помалкивали рязанские
конструкторы, так и не признавшись, что сепаратор комбайна
разработан неверно, переборочный стол заваливался комьями
земли, и то, что положено было делать машине, исполняли руки
людей. До флажка комбайн не добрался: лопнула ось, державшая на
себе звездочку цепной передачи, и только металлографическая
экспертиза могла точно установить, виноват ли завод, пропустив
на сборку бракованную деталь, или трещина в металле --
неизбежность, порок, присущий конструкции, раздираемой
перегрузками. Кальцатый, узнав о лопнувшей оси, округлил глаза
в веселом ужасе: "Надо же, подвела проклятая..." Составили акт
о поломке, отразили в нем и то, что не два, а шесть человек
обслуживали комбайн, и оставлял он в земле столько картошки,
что вслед за ним приходилось пускать копалку с двумя, а то и с
тремя бабами. У злорадно ухмыльнувшегося Срутника подходящего
мата не нашлось, он сплюнул и выругался на каком-то иноземном
языке. Все, кроме Кальцатого, были несколько подавлены. Никто
не предполагал, что испытания кончатся так быстро. "Фокус не
удался!" -- промолвил очень довольный Кальцатый. Посовещался с
дамами, получил одобрение Васькянина, замахал руками рязанцам,
чтоб те, в нарушение всех правил, пустили в поле другой
комбайн. Пояснил комиссии: "Не извольте беспокоиться. И этот
завязнет". Агроном переставил палку с флажком, первый замер
все-таки произвели, цифры, после сортировки и взвешивания,
могли обескуражить кого угодно. Четверть всех клубней --
поврежденные, столько же осталось в земле, урожай с учетом того
и другого -- девяносто центнеров с гектара, директор же уверял,
что должно быть не менее ста восьмидесяти. В бой бросили третий
комбайн, он деловито продолжил начатый гон, уже подходил к
повороту, как вдруг отчаянно заблажили идущие следом бабы,
призывая на помощь. Андрей примчался первым, заглянул в бункер
-- и все понял. Обглоданные, расцарапанные и раздавленные
клубни -- все правильно, иначе и быть не могло: слетело
резиновое покрытие прутков элеватора, клубни бились о металл, и
не с одного, не с двух прутков сползла резина, а с половины их,
в гипертрофированных размерах проявился технологический брак,
он должен был показаться, сама идея сепарации не могла не
вызвать конструкторских просчетов. Комиссия подошла и отошла,
да и о чем вообще говорить?..
Обедали в поле: подкатил утепленный фургончик с кастрюлями
и мисками, запах вкуснейшего варева щекотал ноздри. Котелок щей
был уже опустошен, когда подал голос Андрей Сургеев: центр
тяжести КУК-2 смещен вперед, комбайн зарывается в землю, и
устранить этот дефект уже невозможно. После котлет подсчитали:
пахать и то нельзя на этом комбайне, где уж тут копать
