скучные расчеты стальных конструкций. Изредка выпадала халтура
-- мотоцикл или автомобиль, и деньги, добытые неправедно, во
много раз превышали оклад и премию. Мечталось: Мустыгины
закрутят какую-нибудь сногсшибательную аферу -- и постучатся
какие-то таинственные деятели, принесут ключи от отдельных
квартир, а уж он, Андрей Сургеев, искусник на все руки, сам
сколотит стеллажи для книг, смастерит шкафы и полки, расставит
загодя купленные книги и заживет припеваючи. Отдельное жилье,
отдельный мир, галактика, тебе принадлежащая. Книги, намеренно
разложенные бесцельно, чтоб в поисках нужного тома натолкнуться
на открытие, на ранее не замечаемое. Свое. Отдельное. Личное.
Только тебе принадлежащее. Не помеченное экслибрисами, ибо нет
ничего святотатственнее этой гнусной потребности маркировать
чужую мысль, всегда благородную, первозданную. И электронная
сигнализация, препятствующая проникновению татя в храм мысли.
Ныне же книги хранятся в ящиках под кроватью. Но и оттуда
уперли Плутарха. Плутарха!
В эти дни Андрея нашел владелец спрятанного в сарае
"линкольна". Ударили по рукам, сговорившись на сумме,
превышающей самые фантастические предположения той и другой
стороны. Дать недельный отпуск за свой счет может только
начальник отдела. К нему и направился Андрей, авторучка
руководителя уже нависла над вымученным, но грамотным
документом: "В связи с семейными обстоятельствами...", и даже
первая завитушка легла на бумагу, когда звякнул телефон прямой
связи с главным инженером. "А вот он, уже здесь..." -- хмыкнул
начальник отдела, непишущим концом авторучки отодвигая от себя
заявление. И положил трубку. "Ты -- в общественной комиссии,
поедешь в совхоз, куда именно и зачем -- все скажут..." "Никуда
не поеду! -- ревел Андрей в кабинете главного инженера. -- Что
за комиссия? Кто ее создал?" В ответ -- нечто невразумительное,
какой-то набор слов, не поддающийся осмыслению. Зато
понималось: уплывают денежки, первый взнос в будущий храм, и
вновь прорезался исступленный крик: "Не по-е-ду!"
Тем не менее кое-какие справки дали. Совхоз "Борец" в
Подмосковье, где-то за Подольском, общественная комиссия
создана не главным инженером, а общемолодежной газетой
"Комсомольская правда", предстоят испытания комбайнов. Каких
комбайнов? А черт его знает. Может, и угольных. Какой уголь в
совхозе? Да в Подмосковье ж есть бурый уголь. Так что -- бегом
в бухгалтерию, командировочные и прочее, десять дней, отдохнешь
и так далее.
Приказывали, упрашивали, умасливали, суля еще и премию, --
и с некоторым испугом посматривали на Лопушка, чуть ли не
стенавшего. Дали телефоны, чтоб тот мог дозвониться, куда надо,
и прояснились контуры грядущего (в этом Андрей уже не
сомневался) бедствия, предвестием чего голову стянуло обручем,
хотелось кричать и плакать. Палец продолжал, однако,
накручивать номера на диске, барышни из общемолодежной газеты
"Комсомольская правда" прощебетали Андрею самое главное.
Комбайн был -- картофелеуборочным! Модернизированным!
Предстоят сравнительные испытания двух комбайнов: этого самого
модернизированного и того, за судьбой которого следит
"Комсомолка", -- комбайна изобретателя Ланкина. Точнее говоря,
испытания уже идут. Более подробные сведения могут дать
следующие товарищи: Васькянин Т. Г. из ВТП и Крохин В. В. из
ВОИРа.
Андрея Сургеева пронзил страх. Свершилось! Во тьме
случайностей засветилась и засверкала закономерность. Картошка,
та самая, что связана с Таисией, Галиной Костандик и
просветительской речью хмыря, нашла продолжение в жвалах вши,
челюстях лузгающей Маруси, в совхозе "Борец" и комбайне. Нет,
что-то случится, потому что комбайн этот, поганое творение
Рязанского завода, Андрей видел уже, щупал год назад. Он, едучи
со станции в Гороховей, сошел тогда с автобуса и по
взрыхленному картофельному полю поперся к странному кособокому
сооружению неизвестного назначения. Это была система мотыг,
подцепленная к трактору, картофелеуборочный комбайн, около
которого суетились механики, почем зря понося конструкторов...
До вечера провозился с комбайном Андрей, помогая устанавливать
глубину хода плугов. КУК-1 -- так называлась эта бездарная
конструкция.
Московский инженер Сургеев не мог разложить на
составляющие элементы такие понятия, как ВЦСПС или МГК, к
расшифровке ВТП и ВОИР приступать он не стал, память Андрея
держала в себе только сокращения, обозначавшие системы единиц,
принятых в механике и физике. Но уж о ЦК КПСС он слышал не раз,
смело предположил, что кто-то там, в ЦК этом, комбайнами
ведает, и одна из барышень в приемной главного инженера сказала
по секрету Андрею, кто именно и адрес.
-- Такси! -- заорал Андрей, устремляясь к букве "Т" на
дверце проезжавшей машины.
Дорогомиловка осталась позади, влившись в Кутузовский
проспект. Еще немного -- и дом No 26; шофер, правда, отказался
подвозить к самому дому, он у таксистов пользовался дурной
славой. Андрей выскочил из машины и пер по лужам. Все подъезды
в этом доме -- со двора, квартиру он нашел быстро. Неожиданное
препятствие: у дверей квартиры маялся служивый человек,
сантехник -- чемоданчик в руке, в другой -- разводной гаечный
ключ, моток проволоки. Что привлекло его сюда -- можно не
спрашивать, за дверью шумела и плескалась вода, в глухой шум
водопада вплетались раздраженные женские голоса. "Без хозяина
не пустят!" -- заплетающимся языком объяснил служивый и
неимоверно грязным пальцем (чемоданчик был отдан Андрею) вдавил
кнопку звонка в стену. Дверь приоткрылась для того, чтоб
просунуть в щель стакан водки с бутербродом на нем. Сантехник
водку взял (дверь тут же закрылась), протянул ее Андрею,
поведав о нравах обитателей этого дома, которые водкой и
закусью пресекают все попытки нарушить неприкосновенность их
жилищ. Отключить повсеместно воду мешает кагэбэшный чин в
бойлерной, а в квартиру эту, что заливает нижние этажи, не
прорваться.
С этими словами сантехник расположился на ступенях
лестницы, в позе приуставшего путника. Андрей же, ранее
заметивший, что дверная цепочка навешена безграмотно, добился
продолжительным звонком приоткрытия двери, тычком отвертки
отбросил цепочку, распахнул дверь и ворвался в квартиру под
истошный вопль какой-то костлявой, до боли в ушах визгливой
особы, перепрыгнул через плотину из мешков и ящиков, оказавшись
по щиколотку в воде; тыкаясь в разные углы кухни, туалета и
ванной, он нашел-таки вентили, перекрыл воду, достал из
чемоданчика все необходимое, поставил новый кран и стал древним
способом, выкручивая намоченные тряпки, обезвоживать кухню.
Когда в квартире стало потише, в воплях бесновавшейся хозяйки
прорезался клекот хищной птицы, а затем и змеиный шип с
потрескиванием, за что обозленный Андрей обозвал особу
"гремучей змеей".
И все то время, что носился он от ванной к кухне и
обратно, звеня тазами и шмякая тряпками, перед глазами его
мелькали оголенные плечи, руки и ноги той, что помогала ему
управляться с водой, что радостным смехом встретила прозвище,
каким Андрей наградил особу, наконец-то убравшуюся куда-то
вглубь квартиры и, видимо, свернувшуюся там в клубок. "Так ей и
надо! -- торжествующе воскликнула добрая помощница Андрея,
замарашка в разорванном халатике, полы которого были подняты и
узлом завязаны на животе. -- Ужас как надоела мне эта уродина!"
Андрей в ванной отжал рубашку, набросил ее на горячие трубы.
Замарашка и здесь помогала; при ярком, умноженном зеркалами
свете он глянул на нее -- и поразился детской доверчивости
взрослого все-таки существа. Личико замарашки как бы хранило в
себе то выражение предплача, какое бывает у детей, только
начинавших сознавать горькую обиду, им нанесенную. Совсем
неожиданно для себя он подался вперед и поцеловал девчушку --
во влажный висок ее, потом ниже, где-то за ухом, потом еще
ниже, стал целовать плечо ее, осторожно, еле касаясь, и с
каждым касанием его губ девушка вздрагивала, выпрямлялась и
натягивалась, как струна, дрожа и вибрируя, тянулась на
цыпочках ввысь... Когда все, что было на ней оголенного,
осыпалось поцелуями и возникло опасение, что обездоленными,
лишенными окажутся прикрытые тканью округлости, девушка
потянулась и сомкнула лопатки, чтобы расстегнуться и
высвободить то, что полно и всеохватывающе должно было
принадлежать не вороватым глазам мужчины, не обезьяньим рукам
его, а тому, кто мог бы зачаться сейчас... И зачался бы, не
затрещи за дверью гремушка особы, не зашурши та и не запищи.
"Подглядываешь?" -- крикнула змее девчушка, будто камнем
отгоняя гадину; включила воду, чтоб в шуме тугой струи не
слышно было, что она говорит, а сказала она, что зовут ее
Алевтиной (Андрей был поражен: Алевтина и Таисия -- это ведь
одинаково редкие имена!), что она блокадница, родилась в
Ленинграде, в 42-м, мать умерла, вывезли ее на Урал в 43-м, там
она потерялась и там ее нашел двоюродный дядя и удочерил, в
Москве она пятый год уже, в этой квартире недавно, очень она ей
не нравится; змея эта, что за дверью, заправляет здесь всем
хозяйством, что-то все прячет и находит, в доме вообще много
непонятного: как только кого ожидают в гости -- обязательно
начинают перепрятывать, перекладывать или перебирать вещи; нет,
не лезут в шкафы и ящики, всего лишь только обсуждают, что
подать на стол, но впечатление такое -- перепрятывают; учится
она в Инязе; ему, Андрею, надо уходить немедленно, она же будет
ждать его завтра, послезавтра и все последующие дни у метро
"Кропоткинская" в половине третьего; ведь отныне они не Андрей
и Аля, а нечто, объединяющее эти имена; да, да, наверное -- это
любовь, потому что им обоим не стыдно делать при свете то, что
обычно бывает ночью...
-- Любовь, -- согласился Андрей, сраженный ее доводом.
Сантехник спал сидя, и Андрей, взвалив на себя служивого,
снес его вниз.
Дождь уже кончился. Перейдя на другую сторону проспекта,
Андрей прощально глянул на дом, куда занесла его судьба,
попросив ее не устраивать ему больше таких фокусов. Странный,
очень странный дом! Поскорей бы забыть его, а заодно и эту
Алевтину, домработницу и студентку!
(Три года спустя у Андрея Сургеева умерла жена, Аля,
Алевтина, умерла в мокрый сентябрьский вечер, в однокомнатной
квартирке типовой пятиэтажки, нa окраине Москвы, вдалеке от
магазинов; за молоком и творогом для Али приходилось ездить на
далекий Черемушкинский рынок. Умерла на кровати, которую
спавший на кушетке Андрей сделал скрипучей, чтоб она звала его
ночью, когда Аля немела от боли, распрямлявшей скрюченное тело
ее.
Умирала она в ясном и полном сознании. Бывают в ранней
осени неподвижные дни, когда воздух так чист и прозрачен, что
дробит все сущее на отдельные и самостоятельные предметы.
Видимо, в эти дни земля упрятывает в себе тепло, накопленное за
лето, не отдает его и поэтому не искажает восходящими струями
очертания листочков, пней, скамеек в парке. И Аля перед смертью
своей -- все видела отчетливо; быт для нее стал нематериальным,
неощущаемым, и жизнь, уже отлетавшая, представлялась в резких
картинках. В великом стыду Андрей прошептал ей: "Ты должна
ненавидеть меня..." Она так поразилась, что привстала даже: "За
что -- ненавидеть? Ты же дал мне все -- свободу, любовь к
мужчине, боль при родах, и эта боль сделала меня сестрой всех
