полк]] пошёл за ним! Уже через три недели Конов создал на [[той]] стороне
добровольческий казачий полк (он сам был донским казаком). Когда он прибыл в
лагерь военнопленных под Могилевым для вербовки желающих, то из 5000
тамошних пленных -- 4000 тут же выразило желание идти к нему, да он их взять
не мог. В лагере под Тильзитом в том же году [половина] советских
военнопленных -- 12 тыс. человек -- подписали заявление, что пришла пора
[[превратить войну в гражданскую]]. Мы не забыли и всенародное движение и
Локтя Брянского: создание автономного русского самоуправления еще до прихода
немцев и независимо от них, устойчивая процветающая область из 8 районов,
более миллиона жителей. Требования локотян были совершенно отчётливы:
русское национальное правительство, русское самоуправление во всех занятых
областях, декларация о независимости России в границах 1938 г. и создание
освободительной армии под русским командованием. А группа ленинградской
молодежи свыше 1000 человек (студент Рутченко) вышла в леса под Гатчину,
чтоб дождаться немцев и бороться против сталинского режима. (Но немцы
послали их в свой тыл -- шофёрами и кухонными помощниками.) С хлебом-солью
встречали немцев и донские станицы. Населению СССР до 1941 г. естественно
рисовалось: приход иностранной армии -- [значит], свержение
коммунистического режима, никакого другого смысла для нас не могло быть в
таком приходе. Ждали политической программы, освобождающей от большевизма.
Разве от нас -- через глушь советской пропаганды, через толщу
гитлеровской армии, -- легко было поверить, что западные союзники вошли в
эту войну не за свободу вообще, а только за [свою] западно-европейскую
свободу, [только] против нацизма, получше использовать советские армии, а на
том и кончить? Разве не естественней было нам верить, что наши союзники
верны самому [принципу] свободы -- и не покинут нас под тиранией худшей?..
Правда, именно эти союзники, за которых мы умирали и в 1-ю Мировую войну,
уже и тогда покинули нашу армию в разгроме, спеша обернуться к своему
благополучию. Но опыт слишком жесток, чтоб усвоиться сердцем.
Справедливо научившись не верить советской пропаганде [[ни в чём]], мы
естественно не верили, что' за басни рассказывались о желании нацистов
сделать Россию -- колонией, а нас -- немецким рабами, такой глупости нельзя
было предположить в головах ХХ века, невозможно было поверить, не испытав
реально на себе. Еще и в 1942 году русское формирование в Осинторфе
привлекало больше добровольцев, чем могла принять развертывающаяся часть, на
Смоленщине и Белоруссии для самоохраны сельских жителей от партизан,
руководимых Москвой, создалась добровольная [[стотысячная]] "народная
милиция" (в испуге запрещённая немцами). Даже и весной 1943 года еще
повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистких
поездках, смоленской и псковской. Еще и тогда население ждало: когда же
будет наше независимое правительство и наша независимая армия? Есть у меня
свидетельство из Пожеревицкого района Псковской области, как крестьянское
население радушно относилось к тамошней власовской части -- та часть не
грабила, не дебоширила, имела старую русскую форму, помогала в уборке
урожая, воспринималась как русская неколхозная власть. В неё приходили
записываться добровольцы, из гражданского населения (как записывались и в
Локте к Воскобойникову) -- надо же задуматься -- по какой нужде? ведь не из
лагеря военнопленных! да немцы запрещали власовцам принимать пополнения
(пусть-де записываются в полицаи). Еще в марте 1943-го в лагере
военнопленных под Харьковом читали листовки о власовском движении (мнимом)
-- и 730 [[офицеров]] подписали обращение о вступлении в русскую
освободительную армию -- это с опытом двух полных лет войны, многие -- герои
сталинградской битвы, среди них комнадиры дивизий, комиссары полков! --
притом лагерь был очень сытый, не голодное отчаяние влекло их на подписи.
(Но характерно для немецкой тупости: из 730 подписавших 722 так никогда до
конца войны не были освобождены из лагеря и не привлечены к действию.) Даже
в 1943 году за отступающей немецкой армией вереницами тянулись из советских
областей деся яч беженцев -- только б не остаться под коммунизмом.
Возьму на себя сказать: да ничего бы не стоил наш народ, был бы народом
безнадёжных холопов, если б в эту войну упустил хоть издали потрясти
винтовкой сталинскому правительству, упустил бы хоть замахнуться да
матюгнуться на [Отца родного]. У немцев был генеральский заговор -- а у нас?
Наши генеральские верхи были (и остались посегодня) ничтожны, растлены
партийной идеологией и корыстью и не сохранили в себе национального духа,
как это бывает в других странах. И только [[низы]]
солдатско-мужицко-казацкие замахнулись и ударили. Это были сплошь --
[[низы]], там исчезающе мало было участие бывшего дворянства из эмиграции
или бывших богатых слоёв, или интеллигенции. И если бы дан был этому
движению свободный размах, как он потёк с первых недель войны -- то это
стало бы некой новой Пугачёвщиной: по широте и уровню захваченных слоёв, по
поддержке населения, по казачьему участию, по духу -- рассчитаться с
вельможными злодеями, по стихийности напора при слабости руководства. Во
всяком случае, движение это было куда более народным, [простонародным], чем
всё интеллигентское "освободительное движение" с начала ХХ века и до февраля
17 г. с его мнимо-народными целями и с его октябрьскими плодами. Но не
суждено было ему развернуться, а погибнуть позорно с клеймом: [[измена]]
священной нашей Родине!
Потеряли мы вкус к социальным объяснениям событий, это у нас --
переверташка, когда как выгодно. А дружеский пакт с Риббентропом и Гитлером?
А хорохоренье молотовское и ворошиловское перед войною? И потом --
оглушительная бездарность, неготовность, неумение (и трусливое бегство
правительства из Москвы), и по полмиллиона войск, оставляемых в котлах --
[[это не измена Родине]]? Не с бо'льшими последствиями? Почему же [[этих]]
изменников мы так бережем в квартирах на улице Грановского?
О-о, долга'! долга'! долга та скамья, на которой расселись бы [[все]]
палачи и [[все]] предатели нашего народа, если б сажать их от самых... и до
самых...
На неудобное у нас не отвечают. Умалчивают. Вместо этого вот что нам
вскричат:
-- Но [принцип]! Но самый принцип! Но имеет ли право русский человек для
достижения своих политических целей, пусть кажущихся ему правильными,
опереться на локоть немецкого империализма?!.. Да еще в момент беспощадной с
ним войны?
Вот, правда, ключевой вопрос: для целей, кажущихся тебе благородными,
можно ли воспользоваться поддержкой воюющего с Россией немецкого
империализма?
Все единодушно воскликнут сегодня: нет! нет! нет!
Но откуда же тогда -- немецкий пломбированный вагон от Швейцарии до
Швеции и с заездом (как мы теперь узнали) в Берлин? Вся печать от
меньшевиков до кадетов тоже кричала: нет! нет! -- а большевики разъяснили,
что это можно, что даже смешно в этом укорять. Да и не один там был вагон. А
летом 1918-го сколько вагонов большевики погнали из России -- то с
продуктами, то с золотом -- и всё Вильгельму в пасть! [[Превратить войну в
гражданскую]] -- это Ленин предложил прежде власовцев.
-- Но [[цели]]! но цели какие были?!
А -- какие?
А ведь то -- Вильгельм! кайзер! кайзерчик! То же -- не Гитлер! И в России
рази ж было правительство? временное...
Впрочем, по военной запальчивости мы и о кайзере когда-то не писали
иного, как "лютый" да "кровожадный", о кайзеровских солдат незапасливо
кричали, что они младенцам головы колют о камни. Но пусть -- кайзер. Однако
и Временное же: ЧК не имело, в затылки не стреляло, в лагеря не сажало, в
колхозы не загоняло, мутью к горлу не подступало. Временное -- тоже не
сталинское.
Пропорционально.
Не то, чтоб у кого-то дрогнуло сердце, что умирают каторжные алфавиты, а
просто кончалась война, острастка такая уже не была потребна, новых полицаев
образоваться не могло, рабочая сила была нужна, а в каторге вымирали зря. И
уже к 1945 году бараки каторжан перестали быть тюремными камерами, двери
отперлись на день, параши вынесли в уборную, в санчасть каторжане получили
право ходить своими ногами, а в столовую гоняли их рысью -- для бодрости. И
сняли блатных, объедавших каторжан, и из самих каторжан назначили обслугу.
Потом и письма стали им разрешать, дважды в год.
В годы 46-47-й грань между каторгой и лагерем стала достаточным образом
стираться: политически-неразборчивое инженерное начальство, гонясь за
производственным планом, стало (во всяком случае на Воркуте) хороших
специалистов-каторжан переводить на обычные лагпункты, где уж ничего не
оставалось каторжанину от каторги, кроме его номера, а чернорабочую скотинку
с ИТЛ'овских лагпунктов для пополнения совать на каторжные.
И так засмыкали бы неразумные хозяйственники великую сталинскую идею
воскрешения каторги, -- если бы в 1948 году не подоспела у Сталина новая
идея вообще разделить туземцев ГУЛага, отделить социально-близких блатных и
бытовиков от социально-безнадежной Пятьдесят Восьмой.
Всё это было частью еще более великого замысла Укрепления Тыла (из
названия видно, что Сталин готовился к близкой войне). Созданы были ОСОБЫЕ
ЛАГЕРЯ *(8) с особым уставом -- малость помягче ранней каторги, но жестче
обычных лагерей.
Для отличия придумали таким лагерям давать названия не по местности, а
фантастическо-поэтические. Развернуты были: Горлаг (Горный Лагерь) в
Норильске, Берлаг (Береговой лагерь) на Колыме, Минлаг (Минеральный) на
Инте, Речлаг на Печоре, Дубровлаг в Потьме, Озерлаг в Тайшете, Степлаг,
Песчанлаг и Луглаг в Казахстане, Камышлаг в Кемеровской области.
По ИТЛовским лагерям поползли мрачные слухи, что Пятьдесят Восьмую будут
посылать в Особые лагеря уничтожения. (Ни исполнителям, ни жертвам не
вступало, конечно, в голову, что для этого может понадобиться какой-нибудь
там особый новый приговор.)
Закипела работа в УРЧах *(9) и оперчекистских отделах. Писались
таинственные списки и возились куда-то на согласование. Затем подгонялись
долгие красные эшелоны, подходили роты бодрого конвоя краснопогонников с
автоматами, собаками и молотками, -- и враги народа, выкликнутые по списку,
неотклонимо и неумолимо вызывались из пригретых бараков на далекий этап.
Но называли Пятьдесят Восьмую не всю. Лишь потом, сообразя по знакомым,
арестанты поняли, кого оставляли с бытовиками на островах ИТЛ -- оставили
чистую 58-10, то есть [простую] антисоветскую агитацию, значит -- одиночную,
ни к кому не обращённую, ни с кем не связанную, самозабвенную. (И хотя почти
невозможно было представить себе таких агитаторов, но миллионы их были
зарегистрированы и оставлены на старых ГУЛаговских островах.) Если же
агитаторы были вдвоем или втроем, если они имели хоть какую-нибудь
наклонность к выслушиванию друг друга, к перекличке или к хору, -- они имели
[довесок] 58-11 "группового пункта" и как дрожжи антисоветских организаций
ехали теперь в Особые лагеря. Само собой ехали туда изменники Родины (58-1-а
и -б), буржуазные националисты и сепаратисты (58-2), агенты мировой
буржуазии (58-4), шпионы (58-6), диверсанты (58-7), террористы (58-8),
вредители (58-9) и экономические саботажники (58-14). Сюда же удобно
