До сих пор мы говорили о положительных сторонах народного характера. Но
нельзя закрывать глаз и на его отрицательные стороны, на некоторые
трогательные народные слабости, которые стоят как бы в исключении и
противоречии с предыдущим.
Чем бестрепетнее, чем суровее неверие этого казалось бы атеистического
народа (совершенно высмеивающего, например, евангельский тезис "не [судите],
да [не судимы] будете", они считают, что судимость от этого не зависит), --
тем лихорадочнее настигают его припадки безоглядной легковерности. Можно так
различить: на том коротком кругозоре, где зэк хорошо видит, -- он ни во что
не верит. Но лишенный зрения абстрактного, лишенный исторического расчёта,
он с дикарскою наивностью отдаётся вере в любой дальний слух, в туземные
чудеса.
Давний пример туземного [[легковерия]] -- это надежды, связанные с
приездом Горького на Соловки. Но нет надобности так далеко забираться. Есть
почти постоянная и почти всеобщая религия на Архипелаге: это вера в так
называемую [амнистию]. Трудно объяснить, что это такое. Это -- не имя
женского божества, как мог бы подумать читатель. Это -- нечто сходное со
Вторым Пришествием у христианских народов, это наступление такого
ослепительного сияния, при котором мгновенно растопятся льды Архипелага, и
даже расплавятся сами острова, а все туземцы на тёплых волнах понесутся в
солнечные края, где они тотчас же найдут близких приятных им людей. Пожалуй,
это несколько трансформированная вера в Царство Божие на земле. Вера эта,
никогда не подтвержденная ни единым реальным чудом, однако очень живуча и
упорна. И как другие народы связывают свои важные обряды с зимним и летним
солнцеворотом, так и зэки мистически ожидают (всегда безуспешно) первых
чисел ноября и мая. Подует ли на Архипелаг южный ветер, тотчас шепчут с уха
на ухо: "наверно, будет амнистия! уже начинается!" Установятся ли жестокие
северные ветры -- зэки согревают дыханием окоченевшие пальцы, трут уши,
отаптываются и подбодряют друг друга: "Значит, будет Амнистия. А иначе
замёрзнем все на...! (тут -- непереводимое выражение). Очевидно -- теперь
будет".
Вред всякой религии давно доказан -- и тут тоже мы его видим. Эти
верования в Амнистию очень расслабляют туземцев, они приводят их в
несвойственное состояние мечтательности, и бывают такие эпидемические
периоды, когда из рук зэков буквально вываливается необходимая срочная
казённая работа -- практически такое же действие, как и от противоположных
мрачных слухов об "этапах". Для повседневного же строительства всего
выгоднее, чтобы туземцы не испытывали никаких отклонений чувств.
И еще есть у зэков некая национальная слабость, которая непонятным
образом удерживается в них вопреки всему строю их жизни -- это [[тайная
жажда справедливости]].
Это странное чувство наблюдал и Чехов на острове совсем впрочем не нашего
Архипелага: "Каторжник, как бы глубоко ни был он испорчен и несправедлив,
любит больше всего справедливость, и если её нет в людях, поставленных выше
него, то он из года в год впадает в озлобление, в крайнее неверие".
Хотя наблюдения Чехова ни с какой стороны не относятся к нашему случаю,
однако они поражают нас своей верностью.
Начиная с попадания зэков на Архипелаг, каждый день и час их здешней
жизни есть сплошная несправедливость, и сами они в этой обстановке совершают
одни несправедливости -- и, казалось бы, давно пора им к этому привыкнуть и
принять несправедливость как всеобщую норму жизни. Но нет! Каждая
несправедливость от старших в племени и от племенных опекунов продолжает их
ранить и ранить так же, как и в первый день. (А несправедливость, исходящая
снизу вверх, вызывает их бурный одобрительный смех.) И в фольклоре своём они
создают легенды уже даже не о справедливости, а -- утрируя чувство это -- о
неоправданном [великодушии]. (Так, в частности, и был создан и десятилетия
держался на Архипелаге миф о великодушии с Ф. Каплан -- будто бы она не была
расстреляна, будто пожизненно сидит в разных тюрьмах, и находились даже
многие свидетели, кто был с нею на этапах или получал от неё книги из
бутырской библиотеки. *(14) Спрашивается, зачем понадобился туземцам этот
вздорный миф? Только как крайний случай непомерного великодушия, в которое
им хочется верить. Они тогда могут мысленно обратить его к себе.)
Ещё известны случаи, когда зэк полюбил на Архипелаге труд (А. С.
Братчиков: "горжусь тем, что сделали мои руки") или по крайней мере не
разлюбил его (зэки немецкого происхождения), но эти случаи столь
исключительны, что мы не станем их выдвигать как общенародную, даже и
причудливую черту.
Пусть не покажется противоречием уже названной туземной черте скрытности
-- другая туземная черта: любовь [[рассказывать о прошлом]]. У всех
остальных народов это -- стариковская привычка, а люди среднего возраста как
раз не любят и даже опасаются рассказывать о прошлом (особенно -- женщины,
особенно -- заполняющие анкеты, да и вообще все). Зэки же в этом отношении
ведут себя как нация сплошных стариков. (В другом отношении -- имея
[воспитателей], напротив содержатся как нация сплошных детей.) Слова из них
не выдавишь по поводу сегодняшних мелких бытовых секретов (где котелок
нагреть, у кого махорку выменять), но о прошлом расскажут тебе без утайки,
нараспашку всё: и как жил до Архипелага, и с кем жил, и как [сюда попал].
(Часами они слушают, кто как "попал", и им эти однообразные истории не
прискучивают нисколько. И чем случайнее, поверхностней, короче встреча двух
зэков (одну ночь рядом полежали на так называемой "пересылке") -- тем
развернутей и подробней они спешат друг другу всё рассказать о себе.
Тут интересно сравнить с наблюдением Достоевского. Он отмечает, что
каждый вынашивал и отмучивал в себе историю своего попадания в "Мёртвый дом"
-- и говорить об этом было у них совсем не принято. Нам это понятно: потому
что в "Мёртвый дом" попадали за [преступление], и вспоминать о нём
каторжникам было тяжело.
На Архипелаг же зэк попадает необъяснимым ходом рока или злым стечением
мстительных обстоятельств -- но в девяти случаях из десяти он не чувствует
за собой никакого "преступления" -- и поэтому нет на Архипелаге рассказов
более интересных и вызывающих более живое сочувствие аудитории чем -- "[как
попал]".
Обильные рассказы зэков о прошлом, которыми наполняются все вечера в их
бараках, имеют ещё и другую цель и другой смысл. Насколько неустойчиво
настоящее и будущее зэка -- настолько незыблемо его прошедшее. Про шедшего
уже никто не может отнять у зэка, да и каждый был в прошлой жизни нечто
бо'льшее, чем сейчас (ибо нельзя быть ниже, чем зэк; даже пьяного бродягу
вне Архипелага называют [товарищем]). Поэтому в воспоминаниях самолюбие зэка
берёт назад те высоты, с которых его свергла жизнь. *(15) Воспоминания еще
обязательно приукрашиваются, в них вставляются выдуманные (но весьма
правдоподобно) эпизоды -- и зэк-рассказчик (да и слушатели) чувствуют
живительный [возврат веры в себя].
Есть и другая форма укрепления этой веры в себя -- многочисленные
[[фольклорные рассказы]] о ловкости и удачливости народа зэков. Это --
довольно грубые рассказы, напоминающие солдатские легенды николаевских
времён (когда солдата брали на двадцать пять лет). Вам расскажут и как один
зэк пошел к начальнику дрова колоть для кухни -- начальникова дочка сама
прибежала к нему в сарай. И как хитрый дневальный сделал лаз под барак и
подставлял там котелок под слив, проделанный в полу посылочной комнаты. (В
посылках извне иногда приходит водка, но на Архипелаге -- сухой закон, и её
по акту должны тут же выливать на землю (впрочем никогда не выливали) -- так
вот дневальный собирал в котелок и всегда пьян был.)
Вообще зэки ценят и любят [[юмор]] -- и это больше всего свидетельствует
о здоровой основе психики тех туземцев, которые сумели не умереть в первый
год. Они исходят из того, что слезами не оправдаться, а смехом не задолжать.
Юмор -- их постоянный союзник, без которого, пожалуй, жизнь на Архипелаге
была бы совершенно невозможна. Они и ругань-то ценят именно по юмору:
которая смешней, вот та их особенно и убеждает. Хоть небольшой толикою
юмора, но сдабривается всякий их ответ на вопрос, всякое их суждение об
окружающем, Спросишь зэка, сколько он уже пробыл на Архипелаге -- он не
скажет вам "пять лет", а:
-- Да пять январей просидел.
(Своё пребывание на Архипелаге они почему-то называют [сиденьем], хотя
сидеть-то им приходится меньше всего.)
-- "Трудно?" -- спросишь. Ответит, зубоскаля:
-- Трудно только первые десять лет.
Посочувствуешь, что жить ему приходится в таком тяжелом климате, ответит:
-- Климат плохой, но общество хорошее.
Или вот говорят о ком-то уехавшем с Архипелага:
-- Дали три, отсидел пять, выпустили досрочно.
А когда стали приезжать на Архипелаг с путёвками на четверть столетия:
-- Теперь двадцать пять лет жизни обеспечено!
Вообще же об Архипелаге они судят так:
-- Кто не был -- тот побудет, кто был -- тот не забудет.
(Здесь -- неправомерное обобщение: мы-то с вами, читатель, вовсе не
собираемся там быть, правда?) Где бы когда бы ни услышали туземцы чью-либо
просьбу чего-нибудь [добавить] (хоть кипятку в кружку), -- все хором тотчас
же кричат:
-- Прокурор [добавит!]
(Вообще к прокурорам у зэков непонятное ожесточение, оно часто
прорывается. Вот например по Архипелагу очень распространено такое
несправедливое выражение:
-- Прокурор -- топор.
Кроме точной рифмы мы не видим тут никакого смысла. Мы с огорчением
должны отметить здесь один из случаев разрыва ассоциативных и причинных
связей, которые снижают мышление зэков ниже среднего общечеловеческого
уровня. Об этом чуть дальше.)
Вот еще образцы из милых беззлобных шуток:
-- Спит-спит, а отдохнуть некогда.
-- Воды не пьёшь -- от чего сила будет?
О ненавистной работе к концу рабочего дня (когда уже томятся и ждут
съёма) обязательно шутят:
-- Эх, только работа пошла да день мал!
Утром же вместо того, чтобы приняться за эту работу, ходят от места к
месту и говорят:
-- Скорей бы вечер, да завтра (!) на работу!
А вот где видим мы [[перерывы в их логическом мышлении]]. Известное
выражение туземцев:
-- Мы этого лесу не сажали и валить его не будем.
Но если так рассуждать -- леспромхозы тоже лесу не сажали, однако сводят
его весьма успешно! Так что здесь -- типичная детскость туземного мышления,
своеобразный дадаизм.
Или вот ещё (со времени Беломорканала):
-- Пусть медведь работает!
Ну как, серьёзно говоря, можно представить себе медведя, прокладывающего
великий канал? Вопрос о медвежьей работе был достаточно освещен ещё в трудах
И. А. Крылова. Если была бы малейшая возможность запрячь медведей в
целенаправленную работу -- не сомневайтесь, что это было бы сделано в
новейшие десятилетия, и были бы целые медвежьи бригады и медвежьи лагпункты.
Правда, у туземцев есть еще параллельное высказывание о медведях -- очень
несправедливое, но въевшееся:
-- Начальник -- медведь.
Мы даже не можем понять -- какая ассоциация могла породить такое
выражение? Мы не хотели бы думать о туземцах так дурно, чтобы эти два
выражения сопоставить и отсюда что-то заключить.
Переходя к вопросу о [[языке]] зэков, мы находимся в большом затруднении.
Не говоря о том, что всякое исследование о новооткрытом языке есть всегда
отдельная книга и особый научный курс, в нашем случае есть ещё специфические
