училища и ехавший в распоряжение иркутского УИТЛ. Я притворился
сочувственным дурачком, и он рассказывал мне, как стажировку проходили в
современных лагерях, и какие эти заключённые нахальные, бесчувственные и
безнадежные. На его лице еще не установилась эта постоянная жестокость, но
показал он мне торжественный снимок 3-го выпуска Тавды, где были не только
мальчики, но и давние лагерщики, добиравшие образование (по дрессировке,
сыску, лагереведению и марксизму-ленинизму) больше для пенсии уже, чем для
службы, -- и я хоть и видел виды, однако ахнул. Чернота души выбивается в
лица! Как же умело отбирают их из человечества!
В лагере военнопленных Ахтме (Эстония) был такой случай: русская
медсестра вступила в близость с военнопленным немцем, это обнаружили. Её не
просто изгнали из своей благородной среды -- о, нет! Для этой женщины,
носившей русские офицерские погоны, сколотили близ вахты за зоной тесовую
будку (трудов не пожалели) с кошачьим окошком. В этой будке продержали
женщину неделю, и каждый вольный, приходящий "на работу" и уходящий с неё --
бросал в будку камнями, кричал "б... немецкая!" и плевал.
Вот так они и отбираются.
Поможем сохранить для истории фамилии колымских лагерщиков-палачей, не
знавших (конец 30-х годов) границ своей власти и изобретательной жестокости:
Павлов, Вишневецкий, Гакаев, Жуков, Комаров, Кудряшев М. А., Логовиненко.
Меринов, Никишов, Резников, Титов, Василий "Дуровой". Упомянем и
Светличного, знаменитого истязателя из Норильска, много жизней числят зэки
за ним.
Уж кто-нибудь без нас расскажет о таких монстрах, как Чечев
(разжалованный из прибалтийского минвнудела в начальники Степлага);
Тарасенко (начальник Усольлага); Коротицын и Дидоренко из Каргопольлага; о
свирепом Барабанове (начальник Печорлага с конца войны); о Смирнове
(начальник режима Печжелдорлага); майоре Чепиге (начальник режима
Воркутлага). Только перечень этих знаменитых имен занял бы десятки страниц.
Моему одинокому перу за ними за всеми не угнаться. Да и власть по-прежнему у
них. Не отвели мне еще конторы собирать эти материалы и через всесоюзное
радио не предлагают обратиться.
А я еще о Мамулове, и хватит. Это всё тот же ховринский Мамулов, чей брат
был начальником секретариата Берия. Когда наши освободили пол-Германии,
многие крупные эмведисты туда ринулись, и Мамулов тоже. Оттуда погнал он
эшелоны с запломбированными вагонами -- на свою станцию, Ховрино. Вагоны
вгонялись в лагерную зону, чтоб не видели вольные железнодорожники (как бы
"ценное оборудование" для завода) -- а уж свои зэки разгружали, их не
стеснялись. Тут навалом набросано было всё, что наспех берут ошалевшие
грабители: вырванные из потолка люстры, мебель музейная и бытовая, сервизы,
кое-как увёрнутые в комканые скатерти, и кухонная утварь, платья бальные и
домашние, бельё женское и мужское, цветные фраки, цилиндры и даже трости!
Здесь это бережно теперь сортировалось и что цело -- везлось по квартирам,
раздавалось знакомым. Привёз Мамулов из Германии и целый парк трофейных
автомашин, даже 12-летнему сыну (как-раз возраст малолетки!) подарил
"Opel-кадета". На долгие месяцы портновская и сапожная лагерные мастерские
были завалены перешивкой привезённого ворованного. Да у Мамулова не одна ж
была квартира в Москве и не одна женщина, которую надо было обеспечить! Но
любимая его квартира была загородная, при лагере. Сюда приезжал иногда и сам
Лаврентий Павлович. Привозили из Москвы всамделишний хор цыган и даже
допускали на эти оргии двух зэков -- гитариста Фетисова и плясуна Малинина
(из ансамбля песни и пляски Красной армии), предупредив их: если где слово
расскажете -- сгною! Мамулов вот был какой: с рыбалки возвращались, тащили
лодку через огород какого-то деда, и потоптали. Дед как бы забурчал. Чем же
наградить его? А избил его своими кулаками так, что тот в землю только
хрипел. За моё же жито и меня же бито... *(7)
Но я чувствую, что рассказ мой становится однообразным. Я, кажется
повторяюсь? Или мы об этом уже где-то читали, читали, читали?..
Мне возражают! Мне возражают! Да, были отдельные факты... Но главным
образом при Берии... Но почему вы не даёте светлых примеров? Но опишите же и
хороших! Но покажите нам наших отцов родных...
Нет уж, кто видел, тот пусть и показывает. А я -- не видел. Я общим
рассуждением уже вывел, что лагерный начальник [не может быть хорошим] -- он
должен тогда голову свернуть или быть вытолкнут. Ну, допустите на минуту:
вот лагерщик задумал творить добро и сменить собачий режим своего лагеря на
человеческий, -- так дадут ему? разрешат? допустят? Как это самовар на мороз
вынести да он бы там нагревался?
Вот так я согласен принять: "хорошие" это те, кто никак не вырвется, кто
еще не ушел, но уйдёт. Например, у директора московской обувной фабрики М.
Герасимова отняли партбилет, а из партии не исключили (и такая форма была).
А пока его -- куда? Послали лагерщиком (Усть-Вымь). Так вот, говорят, он
очень тяготился должностью, с заключёнными был мягок. Через 5 месяцев
вырвался и уехал. Можно поверить: эти 5 месяцев он был хорошим. Вот, мол, в
Ортау был (1944) начальник лагпункта Смешко, от него дурного не видели, --
так и он рвался уйти. В УСВИТЛе начальник отдела (1946) бывший лётчик
Морозов хорошо относился к заключённым -- так зато к нему начальство дурно.
Или вот капитан Сиверкин, говорят, в Ныроблаге был хорошим. Так что? Послали
его в Парму, на штрафную командировку. И два у него были занятия -- пил
горькую да слушал западное радио, оно в их местности слабо глушилось (1952
г.). Вот и сосед мой по вагону, выпускник Тавды, тоже ещё с добрыми
порывами: в коридоре оказался безбилетный парень, сутки на ногах. Говорит:
"Потеснимся, дадим место? Пусть поспит." Но дозвольте ему годик послужить
начальником -- и он иначе сделает, он пойдёт к проводнице: "Выведите
безбилетника!" Разве неправда?
Ну, честно скажу, знал я одного очень хорошего эмведешника, правда не
лагерщика, а тюремщика -- подполковника Цуканова. Одно короткое время он был
начальником марфинской спецтюрьмы. Не я один, но все тамошние зэки признают:
зла от него не видел никто, добро видели все. Как только мог он изогнуть
инструкцию в пользу зэков -- обязательно гнул. В чём только мог послабить --
непременно послаблял. Но что ж? Перевели нашу спецтюрьму в разряд более
строгих -- и он был убран. Он был немолод, служил в МВД долго. Не знаю --
как. Загадка.
Да вот еще Арнольд Раппопорт уверяет меня, что инженер-полковник Мальцев
Михаил Митрофанович, армейский сапёр, с 1943 по 1947-й начальник ВоркутЛага
(и строительства и самого лагеря) -- был, мол, хороший. В присутствии
чекистов подавал руку заключённым инженерам и называл их по имени-отчеству.
Профессиональных чекистов не терпел, пренебрегал начальником Политотдела
полковником Кухтиковым. Когда ему присвоили звание гебистское --
генерального комиссара третьего ранга, он не принял (может ли так быть?): я
инженер. И добился своего: стал обычным генералом. За годы его правления,
уверяет Раппопорт, не было создано на Воркуте ни одного лагерного [дела] (а
ведь это годы -- военные, самое время для [дел]), жена его была прокурором
города Воркуты и парализовала творчество лагерных оперов. Это очень важное
свидетельство, если только А. Раппопорт не поддаётся невольным
преувеличениям из-за своего привилегированного инженерного положения в то
время. Мне как-то плохо верится: почему тогда не сшибли этого Мальцева? ведь
он должен был всем [мешать!] Понадеемся, что когда-нибудь кто-нибудь
установит здесь истину. (Командуя сапёрной дивизией под Сталинградом,
Мальцев мог вызвать командира полка перед строй и собственноручно его
застрелить. На Воркуту он и попал как опальный, да не за это, за другое
что-то.)
В этом и других подобных случаях память и личные наслоения иногда
искажают воспоминания. Когда говорят о [хороших], хочется спросить: хорошие
-- к кому? ко всем ли?
И бывшие фронтовики -- совсем не лучшая замена исконным эмведешникам.
Чульпенёв свидетельствует, что становилось не лучше, а хуже, когда старый
лагерный пёс сменялся (в конце войны) подраненым фронтовиком вроде комиссара
полка Егорова. Совсем ничего не понимая в лагерной жизни, они делали
беспечные поверхностные распоряжения и уходили за зону пьянствовать с
бабами, отдавая лагерь во власть мерзавцев из придурков.
Однако, те, кто особенно [кричит] о "хороших чекистах" в лагерях, а это
-- благонамеренные ортодоксы, имеют в виду "хороших" не в том смысле, в
котором понимаем мы: не тех, кто пытался бы создать общую человечную
обстановку для всех ценой отхода от зверских инструкций ГУЛага. Нет,
"хорошими" считают они тех лагерщиков, кто честно выполнял все псовые
инструкции, загрызал и травил всю толпу заключённых, но поблажал бывшим
коммунистам. (Какая у благонамеренных широта взгляда! Всегда они --
наследники общечеловеческой культуры!..)
Такие "хорошие" конечно были, и немало. Да вот и Кудлатый с томами Ленина
-- чем не такой? О таком рассказывает Дьяков, вот благородство: начальник
лагеря во время московской командировки посетил семью сидящего у него
ортодокса, а вернулся -- и приступил к исполнению всех псовых обязанностей.
И генерал Горбатов "хорошего" колымского припоминает: "Нас привыкли считать
какими-то извергами, но это мнение ошибочное. Нам тоже приятно сообщать
радостное известие заключённому". (А письмо жены Горбатова, где она
предваряла о пересмотре дела, исчеркано было цензурой; -- что' ж лишили они
себя удовольствия сообщить приятное? Но Горбатов тут и противоречия не
видит: начальство говорит -- армейский генерал верит...) А чем этот
"хороший" колымский пёс озабочен -- чтоб Горбатов не рассказал "наверху" о
произволе в его лагере. Из-за того и вся приятная беседа. К концу же:
"Будьте осторожны в разговорах." (И Горбатов опять ничего не понял...)
Вот и Левкович пишет в "Известиях" *(8), как называется, [страстную], а
по-нашему -- заданную статью: что знала-де она в лагерях несколько добрых,
умных, строгих, печальных, усталых и т. д. чекистов, и такой Капустин в
Джамбуле пытался сосланных жен коммунистов устраивать на работу -- и из-за
этого был вынужден застрелиться. -- Тут уж полный бред. Мели, Емеля...
Комендант [обязан] устраивать ссыльных на работу, даже насильственным путём.
И если он действительно застрелился -- так или проворовался, или с бабами
запутался. -- А центральный орган бывшего ВЦИК (того самого, что утвердил
все ГУЛаговские жестокости) гнёт вот куда: коль бывали добрые помещики --
так никакого крепостного права не было вообще...
Да, вот же еще "хороший"! -- наш экибастузский подполковник Матвеев. При
Сталине острые зубы казал и лязгал, а умер Папаша, Берия слетел -- и стал
Матвеев первым либералом, отец туземцев! Ну, и до следующего ветра. (Но
натихую поучал бригадира Александрова и в этот год: "Кто вас не слушает --
бейте в морду, вам ничего не будет, обещаю!")
Нет, до ветру нам таких "хороших"! Такие все "хорошие" дешево сто'ят. По
нам тогда они хороши, когда сами в лагерь садятся.
И -- садились иные. Только суд был над ними -- не за ТО.
Лагерный надзор считается младшим командным составом МВД. Это --
гулаговские унтеры. Та самая их и задача -- тащить и не пущать. На той же
гулаговской лестнице они стоят, только пониже. Оттого у них прав меньше, а
свои руки приложить приходится чаще. Они, впрочем, на это не скупятся, и
