сгибается под ругательствами и тут же начинает выполнять. Сердце
работодателя слегка отпускает, он идёт дальше по своим неотложным
многочисленным руководящим делам -- а зэк за его спиной сейчас же садится и
бросает работу (если нет над ним бригадирского кулака, или лишение хлебной
пайки не угрожает ему сегодня же, а также если нет приманки в виде зачётов).
Нам, нормальным людям, даже трудно понять эту психологию, но она такова.
Беспонятливость? Наоборот, высшая понятливость, приспособленная к
условиям. На что он может рассчитывать? ведь работа сама не сделается, а
начальник подойдёт ещё раз -- будет хуже? А вот на что он рассчитывает:
сегодня третий раз начальник скорей всего и не подойдёт. А до завтра ещё
дожить надо. Еще сегодня вечером зэка могут услать на этап, или перевести в
другую бригаду, или положить в больничку, или посадить в карцер -- а
отработанное им тогда достанется другому? А завтра этого же зэка в этой
бригаде могут перекинуть на другую работу. Или сам же начальник отменит, что
делать этого не надо или совсем не так надо делать. От многих таких случаев
усвоили зэки прочно: [не делай сегодня того, что можно сделать завтра]. На
зэка, [где сядешь, там и слезешь]. Опасается он потратить лишнюю калорию
там, где её может быть, можно и не тратить. (Понятие о калориях у туземцев
есть и очень популярно.) Между собою зэки так откровенно и говорят: [кто
везет, того и погоняют] (а кто, мол, не тянет, на того и рукой машут). В
общем работает зэк [лишь бы день до вечера].
(Но тут научная добросовестность заставляет нас признать и некоторую
слабость нашего хода рассуждения. Прежде всего потому, что лагерное правило
"кто везёт, того и погоняют" оказывается одновременно и старой русской
пословицей. Находим мы у Даля *(5) также и другое чисто-зэковское выражение:
"живёт [как бы день к вечеру]". Такое совпадение вызывает у нас вихрь
мыслей: теория заимствования? теория странствующих сюжетов? мифологическая
школа? -- Продолжая эти опасные сопоставления, мы находим среди русских
пословиц, сложившихся при крепостном праве и уже отстоявшихся к XIX веку
такие:
-- Дела не делай, от дела не бегай (поразительно! но ведь это же и есть
принцип лагерной [резины!])
-- Дай Бог всё уметь, да не всё делать.
-- Господской работы не переделаешь.
-- Ретивая лошадка недолго живёт.
-- Дадут ломоть, да заставят неделю молоть. (Очень похоже на зэковскую
реакционную теорию, что даже большая пайка не восполняет трудовых затрат. )
Что ж это получается? Что черезо все светлые рубежи наших освободительных
реформ, просветительства, революций и социализма, екатерининский крепостной
мужик и сталинский зэк, несмотря на полное несходство своего социального
положения -- пожимают друг другу чёрные корявые руки?.. Этого не может быть!
Здесь наша эрудиция обрывается, и мы возвращаемся к своему изложению.)
Из отношения к работе вытекает у зэка и [отношение к начальству]. По
видимости он очень послушен ему; например одна из "заповедей" зэков: [не
залупайся!] -- то есть никогда не спорь с начальством. По видимости он очень
боится его, гнёт спину, когда начальник его ругает или даже рядом стоит. На
самом деле здесь простой расчёт: избежать лишних наказаний. На самом деле
зэк совершенно презирает своё начальство -- и лагерное и производственное,
но прикровенно, не выказывая этого, чтобы не пострадать. Гурьбой расходясь
после всяких деловых объявлений, нотаций и выговоров, зэки тут же вполголоса
смеются между собой: [было бы сказано, а забыть успеем!] Зэки внутренне
считают, что они превосходят своё начальство -- и по грамотности, и по
владению трудовыми специальностями и по общему пониманию жизненных
обстоятельств. Приходится признать, что часто так и бывает, но тут зэки в
своём самодовольстве упускают, что зато администрация островов имеет
[постоянное] преимущество перед туземцами в [мировоззрении]. Вот почему
совершенно несостоятельно наивное представление зэков, что начальство -- это
[как хочу, так и кручу] или [закон здесь -- я].
Однако это даёт нам счастливый повод провести различительную черту между
туземным состоянием и старым крепостным правом. Мужик не любил барина,
посмеивался над ним, но привык чувствовать в нём нечто высшее, отчего бывали
во множестве Савельичи и Фирсы, преданные рабы. Вот с этим душевным рабством
раз и навсегда покончено. И среди десятков миллионов зэков нельзя
представить себе ни одного, который бы искренно обожал своего начальника.
А вот и важное национальное отличие зэков от наших с вами, читатель,
соотечественников: зэки не тянутся за похвалой, за почётными грамотами и
красными досками (если они не связаны прямо с дополнительными пирожками).
Всё то, что на воле называется трудовой славой, для зэков по их тупости --
лишь пустой деревянный звон. Тем еще более они независимы от своих опекунов,
от необходимости угождать.
Вообще у зэков вся [[шкала ценностей]], -- перепрокинутая, но это не
должно нас удивлять, если мы вспомним, что у дикарей всегда так: за
крохотное зеркальце они отдают жирную свинью, за дешевые бусы -- корзину
кокосовых орехов. То, что дорого нам с вами, читатель, -- ценности идейные,
жертвенность и желание бескорыстно трудиться для будущего -- у зэков не
только отсутствует, но даже ни в грош ими не ставится. Достаточно сказать,
что зэки [нацело лишены патриотического чувства], они совсем не любят своих
родных островов. Вспомним хотя бы слова их народной песни:
"Будь проклята ты, Колыма!
Придумали ж гады планету!.."
Оттого они нередко предпринимают рискованные дальние поиски счастья,
которые называются в просторечии [побегами].
Выше всего у зэков ценится и на первое место ставится так называемая
[пайка] -- это кусок чёрного хлеба с подмесями, дурной выпечки, который мы с
вами и есть бы не стали. И тем дороже считается у них эта пайка, чем она
крупней и тяжелей. Тем, кто видел, с какой жадностью набрасываются зэки на
свою утреннюю пайку и доедают её почти до рук -- трудно отогнать от себя это
неэстетическое воспоминание. На втором месте у них идёт махорка или самосад,
причём меновые соотношения дико-произвольные, не считающиеся с количеством
общественно-полезного труда, заложенного в то и другое. Это тем более
чудовищно, что махорка у них является как бы всеобщей валютой (денежной
системы на островах нет). На третьем месте идёт баланда (островной суп без
жиров, без мяса, без круп и овощей, по обычаю туземцев). Пожалуй, даже
парадный ход гвардейцев точно в ногу, в сияющей форме и с оружием, не
производит на зрителя такого устрашающего впечатления, как вечерний вход в
столовую бригады зэков за баландою: эти бритые головы, шапки-нашлёпки,
лохмотья связаны верёвочками, лица злые, кривые (откуда у них на баланде эти
жилы и силы?) -- и двадцатью пятью парами ботинок, чуней и лаптей --
туп-туп, туп-туп, [отдай пайку, начальничек!] Посторонитесь, кто не нашей
веры! В эту минуту на двадцати пяти лицах у самой уже добычи приоткрывается
вам явственно [национальный характер] зэка.
Мы замечаем, что рассуждая о народе зэков, почти как-то не можем
представить себе индивидуальностей, отдельных лиц и имён. Но это -- не порок
нашего метода, это отражение того [[стадного строя жизни]], который ведёт
этот странный народ, отказавшийся от столь обычной у других народов семейной
жизни и оставления потомства (они уверены, что их народ будет пополнен
другим путём). На Архипелаге очень своеобразен именно этот коллективный
образ жизни -- то ли наследие первобытного общества, то ли -- уже заря
будущего. Вероятно -- будущего.
Следующая у зэков ценность -- сон. Нормальный человек может только
удивляться, как много способен спать зэк и в каких различных
обстоятельствах. Нечего и говорить, что им неведома бессонница, они не
применяют снотворных, спят все ночи напролёт, а если выпадет свободный от
работы день, то и его весь спят. Достоверно установлено, что они успевают
заснуть, присев у пустых носилок, пока те нагружаются; умеют заснуть на
разводе, расставив ноги; и даже идя под конвоем в строю на работу -- тоже
умеют заснуть, но не все: некоторые при этом падают и просыпаются. Для всего
этого обоснование у них такое: во сне [срок] быстрей идёт. И еще [ночь для
сна, а день для отдыха]. *(6)
Мы возвращаемся к образу бригады, топающей за "законной" (как они
говорят) баландой. Мы видим здесь выражение одной из главнейших национальных
черт народа зэков -- [[жизненного напора]] (и это не идёт в противоречие с
их склонностью часто засыпать. Вот для того-то они и засыпают, чтобы в
промежутке иметь силы для напора!). Напор этот -- и буквальный, физический,
на финишных прямых перед целью -- едой, теплой печкой, сушилкой, укрытием от
дождя -- и зэк не стесняется в этой толкучке садануть соседа плечом в бок;
идут ли два зэка поднять бревно -- оба они направляются к хлыстовому концу,
так чтобы комлевой достался напарнику. И напор в более общем смысле -- напор
для занятия более выгодного жизненного положения. В жестоких островных
условиях (столь близких к условиям животного мира, что мы безошибочно можем
прилагать сюда дарвиновскую struggle for life) от успеха или неуспеха в
борьбе за место часто зависит сама жизнь -- и в этом пробитии дороги себе за
счёт других, туземцы не знают сдерживающих этических начал. Так прямо и
говорят: [совесть? в личном деле осталась]. При важных жизненных решениях
они руководятся известным правилом Архипелага: [лучше ссучиться, чем
мучиться].
Но напор может быть успешным, если он сопровождается жизненной ловкостью,
[[изворотливостью]] в труднейших обстоятельствах. *(7) Это качество зэк
должен проявлять ежедневно, по самым простым и ничтожным поводам: для того
чтобы сохранить от гибели своё жалкое ублюдочное добро -- какой-нибудь
погнутый котелок, тряпку вонючую, деревянную ложку, иголку-работницу. Однако
в борьбе за важное место в островной иерархии -- и изворотливость должна
быть более высокая, тонкая, рассчитанная [темниловка]. Чтобы не отяжелять
исследование -- вот один пример. Некий зэк сумел занять важную должность
начальника промышленных мастерских при хоздворе. Одни работы его мастерским
удаются, другие нет, но крепость его положения зависит даже не от удачного
хода дел, а от того [понта], с которым он держится. Вот приходят к нему
офицеры МВД и видят на его письменном столе какие-то глиняные конусы. -- "А
это -- что у тебя?" -- "Конусы Зегера". -- "А зачем?" -- "Определять
температуру в печах." -- "А-а-а," -- с уважением протянет начальник и
подумает: ну, и хорошего ж я инженера поставил. А конусы эти своим
плавлением никакой температуры определить не могут, потому что они из глины
не только не стандартной, а -- неизвестно какой. Примелькиваются конусы, --
и у начальника мастерских новая игрушка на столе -- оптический прибор без
единой линзы (где ж на Архипелаге линзы брать?). И опять все удивляются.
И постоянно должна быть голова зэка занята вот такими ложными боковыми
ходами.
Сообразно обстановке и психологически оценивая противника, зэк должен
проявлять [[гибкость поведения]] -- от грубого действия кулаком или горлом
до тончайшего притворства, от полного бесстыдства до святой верности слову,
данному с глазу на глаз и, казалось бы, совсем не обязательному. (Так
почему-то все зэки свято верны обязательствам по тайным взяткам и
исключительно терпеливы и добросовестны в выполнении частных заказов.
Рассматривая какую-нибудь чудесную островную выделку с резьбой и
