годы воспитывались). В самые беспощадные голодные военные лагерные годы это
расслабление ВОхры (где оно было, не везде-то было!) -- хоть отчасти
облегчало жизнь заключённых.
Нина Самшель вспоминает о своём отце, который вот так в пожилом возрасте
в 1942 году был призван в армию, а направлен служить охранником в лагерь
Архангельской области. Переехала к нему и семья. "Дома отец горько
рассказывал о жизни в лагере, и о хороших людях там. Когда папе приходилось
на сельхозе охранять бригаду одному (вот тоже еще военное время -- на всю
бригаду один стрелок! -- разве не облегчение?), то я часто ходила к нему
туда, и он разрешал мне разговаривать с заключёнными. Отца заключённые очень
уважали: он никогда им не грубил, и отпускал их по просьбам, например в
магазин, и они у него никогда не убегали. Они мне говорили: "вот если бы все
конвойные были такие, как твой папа". Он знал, что много людей сидит
невинных *(10) и всегда возмущался, но только дома -- во взводе сказать так
было нельзя, за это судили". По окончанию войны он сразу демобилизовался.
Но и по Самшелю нельзя верстать ВОхру военного времени. Доказывает это
дальнейшая судьба его: уже в 1947-м он был по 58-й посажен и сам! В 1950-м в
присмертном состоянии сактирован и через 5 месяцев дома умер.
После войны эта разболтанная охрана еще оставалась год-два, и как-то
повелось, что многие вохровцы стали о своей службе тоже говорить "срок":
"Вот когда срок кончу". Они понимали позорность своей службы, о которой
дома-то не расскажешь. В том же Ортау один стрелок нарочно украл предмет из
КВЧ, был разжалован, судим и тут же амнистирован -- и стрелки завидовали
ему: вот додумался! молодец!
Н. Столярова вспоминает стрелка, который задержал её в начале побега -- и
скрыл её попытку, она не была наказана. Еще один застрелился от любви к
зэчке, отправленной на этап. До введения подлинных строгостей на женских
лагпунктах между женщинами и конвоирами частенько возникаяи дружелюбные,
добрые, а то и сердечные отношения. Даже наше великое государство не
управлялось повсюду подавить добро и любовь!..
Молодые пополнения послевоенных лет тоже не сразу стали такими, как хотел
ГУЛаг. Когда в ныроблагской стрелковой охране бунтовал Владилен Задорный (о
нём еще будет), то сверстники-сослуживцы относились к его сопротивлению
очень сочувственно.
Особую полосу в истории лагерной охраны составляет [самоохрана]. Еще ведь
в первые послереволюционные годы было провозглашено, что [самоокарауливание]
есть обязанность советских заключённых. Не без успеха это было применено на
Соловках, очень широко на Беломорканале и на Волгоканале: всякий
социально-близкий, не желавший катать тачку, мог взять винтовку против своих
товарищей.
Не будем утверждать, что это был специальный дьявольский расчёт на
моральное разложение народа. Как всегда в нашей полувековой новейшей
истории, высокая светлая теория и ползучая моральная низость как-то
естественно переплетались, легко обращаясь друг в друга. Но из рассказов
старых зэков известно, что самоохранники были жестоки к своим братьям,
тянулись выслужиться, удержаться в собачьей должности, иногда и сводили
старые счёты выстрелом наповал.
Да это и в юридической литературе отмечено: "во многих случаях лишенные
свободы выполняют свои обязанности по охране колонии и поддержанию порядка
[лучше], чем штатные надзиратели." *(11)
Нет, скажите, -- чему дурному нельзя научить народ? людей?
человечество?..
Это цитата -- из 30-х годов, а Задорный подтверждает и о конце 40-х:
самоохранники были озлоблены к своим товарищам, ловили формальный повод и
застреливали. Причём в Парме, штрафной командировке Ныроблага, сидела только
Пятьдесят Восьмая и самоохрана была из Пятьдесят Восьмой! Политические...
Рассказывает Владилен о таком самоохраннике -- Кузьме, бывшем шофере,
молодом парне лет двадцати с небольшим. В 1949 году он получил десятку по
58-10. Как жить? Другого пути не нашел. В 1952-м Владилен уже застал его
самоохранником. Положение мучило его, он говорил, что не выдержит этой ноши
-- винтовки; идя в конвой, часто не заряжал её. Ночами плакал, называя себя
шкурой продажной и даже хотел застрелиться. У него был высокий лоб, нервное
лицо. Он стихи любил и уходил с Владиленом читать их в тайгу. А потом опять
за винтовку...
И такого знал он самоохранника как Александр Лунин, уже пожилой, седые
волосы венчиком около лба, располагающая добрая улыбка. На войне он был
пехотный лейтенант, потом -- предколхоза. Он получил десятку (по бытовой) за
то, что не уступил райкому, чего тот требовал, а раздал самовольно
колхозникам. Значит, каков человек! -- ближние были ему дороже себя. А вот в
Ныроблаге стал самоохранником, даже у начальника лагпункта Промежуточная
заработал скидку срока.
Границы человека! Сколько не удивляйся им, не постигнешь...
1. Всё о собаках из повести Меттера "Мурат". ("Новый мир", 1960. No. 6.)
2. Новый мир", 1964, No. 8.
3. А было их в РСФСР уже 1 окт. 1923 -- 12 тыс. члв., и 13 -- 15 тысяч.
ЦГАОР, ф.393, оп. 39, д.48, л. 4; оп. 53, д. 141, л. 4
4. Сборник "От тюрем..", стр. 421
5. отнюдь не всегда управлявшееся с самого верха, история это поймёт:
очень часто именно средняя прослойка своей инерцией покоя определяла
государственное НЕ-развитие.
6. Но это никого не удивляло: что' в стране у нас не дублируется, начиная
с самой власти советов?
7. При падении Берии в 1953 году погорел и Мамулов, но не надолго, потому
что всё-таки принадлежал он к правящим кадрам. Он выплыл и стал одним из
начальников в Мосстрое. Потом еще раз завалился на "левой" загонке квартир.
Потом снова приподнялся. Да ведь уже и на пенсию хорошую пора.
8. 6.9.64.
9. Говоря "конвой", мы употребляем бытовое слово Архипелага: ещё говорили
(в ИТЛ даже чаще) -- ВОхра или просто Охра. По-учёному же они назывались
Военизированная Стрелковая Охрана МВД, и "конвой" был только одной из
возможных служб ВОхры, наряду со службой "в карауле", "на зоне", "на
оцеплении" и "в дивизионе".
10. Стрелок Самшель знал, а наши избранные литераторы [[не знали!]]..
11. Сборник "От тюрем...", стр. 141
Глава 21. Прилагерный мир
Как кусок тухлого мяса зловонен не только по поверхности своей, но и
окружен еще молекулярным зловонным облаком, так и каждый остров Архипелага
создаёт и поддерживает вокруг себя зловонную зону. Эта зона, более охватная,
чем сам Архипелаг, -- зона посредническая, передаточная между малой зоной
каждого отдельного острова -- и Большой Зоной всей страны.
Всё, что рождается самого заразного в Архипелаге -- в людских отношениях,
нравах, взглядах и языке, по всеобщему в мире закону проникания через
растительные и животные перегородки -- просачивается сперва в эту
передаточную зону, а потом уже расходится и по всей стране. Именно здесь, в
передаточной зоне, сами собой проверяются и отбираются элементы лагерной
идеологии и [культуры] -- достойные войти в культуру общегосударственную. И
когда лагерные выражения звенят в коридорах нового здания МГУ, или столичная
независимая женщина выносит вполне лагерное суждение о сути жизни -- не
удивляйтесь: это достигло сюда через передаточную зону, через прилагерный
мир.
Пока власть пыталась (а может быть и не пыталась) перевоспитать
заключённых через лозунги, культурно-воспитательную часть, почтовую цензуру
и оперуполномоченных -- заключённые быстрее перевоспитали всю страну
посредством прилагерного мира. Блатное миропонимание, сперва подчинив
Архипелаг, легко перекинулось дальше и захватило всесоюзный идеологический
рынок, пустующий без идеологии более сильной. Лагерная хватка, жестокость
людских отношений, броня бесчувствия на сердце, враждебность всякой
добросовестной работе -- всё это без труда покорило прилагерный мир, а затем
и глубоко отразилось на всей [воле].
Так Архипелаг мстит Союзу за своё создание.
Так никакая жестокость не проходит нам даром.
Так дорого платим мы всегда, гоняясь за тем, что подешевле.
Перечислять эти места, местечки и посёлки -- почти то же, что повторять
географию Архипелага. Ни одна лагерная зона не может существовать сама по
себе -- близ неё должен быть посёлок вольных. Иногда этот посёлок при
каком-нибудь временном лесоповальном лагпункте простоит несколько лет -- и
вместе с лагерем исчезнет. Иногда он вкоренится, получит имя, поселковый
совет, подъездную дорогу -- и останется навсегда. А иногда из этих посёлков
вырастают знаменитые города -- такие как Магадан, Дудинка, Игарка,
Темир-Тау, Балхаш, Джезказган, Ангрен, Тайшет, Братск, Сов. Гавань. Посёлки
эти гноятся не только на диких отшибах, но и в самом туловище России у
донецких и тульских шахт, близ торфоразработок, близ сельскохозяйственных
лагерей. Иногда заражены и относятся к прилагерному миру целые районы, как
Таншаевский. А когда лагерь впрыснут в тело большого города, даже самой
Москвы -- прилагерный мир тоже существует, но не особым посёлком, а теми
отдельными людьми, которые ежевечерне растекаются от него троллейбусами и
автобусами и ежеутренне стягиваются к нему опять (передача заразы вовне в
этом случае идёт ускоренно. )
Еще есть такие городки как Кизел (на пермской горнозаводской ветке); они
начали жить до всякого Архипелага, но затем оказались в окружении множества
лагерей -- и так превратились в одну из провинциальных столиц Архипелага.
Такой город весь дышит лагерным окружением, офицеры-лагерщики и группы
солдат охраны ходят и ездят по нему густо, как оккупанты; лагерное
управление -- главное учреждение города; телефонная сеть -- не городская, а
лагерная; маршруты автобусов все ведут из центра города в лагеря; все жители
кормятся от лагерей.
Из таких провинциальных столиц Архипелага крупнейшая -- Караганда. Она
создана и наполнена ссыльными и бывшими заключёнными, так что старому зэку
по улице и пройти нельзя, чтобы то и дело не встречать знакомых. В ней --
несколько лагерных управлений. И как песок морской рассыпано вокруг неё
лагпунктов.
Кто же живёт в прилагерном мире? 1) Коренные местные жители (их может и
не быть); 2) ВОхра -- военизированная охрана; 3) Лагерные офицеры и их
семьи; 4) Надзиратели с семьями (надзиратели, в отличие от охраны, всегда
живут по-домашнему, даже когда числятся на военной службе); 5) Бывшие зэки
(освободившиеся из этого или соседнего лагеря); *(1) 6) Разные ущемленные --
полурепрессированные, с "нечистыми" паспортами. (Они, как бывшие зэки, живут
здесь не по доброй воле, а по заклятью: им если и не указана прямо эта
точка, как ссыльным, то во всяком месте им будет хуже с работой и жильём, а
может быть и совсем доить не дадут.); 7) Производственное начальство. Это --
люди высокопоставленные, всего несколько человек на большой посёлок. (Иногда
их тоже может не быть); 8) Собственно [вольняшки], всё наброд да приволока
-- разные приблудные, пропащие и приехавшие на лихие заработки. Ведь в этих
далёких гиблых местах можно работать втрое хуже, чем в метрополии, и
получать вчетверо бо'льшую зарплату: за полярность, за удалённость, за
неудобства, да еще приписывая себе труд заключённых. К тому ж многие
стягиваются сюда по вербовке, по договорам и еще получают подъёмные. Для
тех, кто умеет мыть золото из производственных нарядов, прилагерный мир --
Клондайк. Сюда тянутся с поддельными дипломами, сюда приезжают авантюристы,
проходимцы, рвачи. Выгодно ехать сюда тем, кому нужна бесплатно чужая голова
