везение не может длиться вечно.
И тут я застыл на полушаге.
В учении Энеи о новых отношениях людей со Связующей Бездной четыре
ступени. Еще до своего заточения я вполне преуспел - если и не достиг
совершенства - в изучении языка мертвых и языка живых. Своим
повествованием я показал, что могу получить доступ к Бездне, по крайней
мере - к давним воспоминаниям тех, кто ныне жив, несмотря на то что
оболочка камеры каким-то образом создает помехи моей способности
почувствовать, что же случилось сейчас с моими друзьями - отцом де Соей,
Рахилью, Лхомо, Мартином Силеном.
Полно, да существует ли эта помеха вообще? Может, я сам
подсознательно отказывался от попыток связаться с миром живых - во
всяком случае, в том, что не связано с моим повествованием об Энее, -
заранее отнеся себя к числу обитателей мира мертвых.
Хватит. Я хочу вырваться отсюда.
Есть еще две ступени, Энея говорила о них, но никогда полностью не
объясняла - услышать музыку сфер и сделать первый шаг.
Теперь я все понял. Если б я не видел, как Энея телепортируется, не
разделил с ней ее ужасную смерть, обрушившуюся на меня величайшей волной
постижения сути, я бы ничего не понял. Но понимание пришло.
Раньше я воображал себе музыку сфер чем-то вроде парапсихичсского
фокуса - что можно просто расслышать шипение, потрескивание и свист
звезд, как делают это радиотелескопы уже свыше одиннадцати веков. Нет,
Энея имела в виду совсем другое. Она слушала не звезды, а резонанс живых
существ - и людей, и других. Перед тем как телепортироваться, она
использовала Бездну как направляющий радиомаяк.
Ее странствия нередко казались мне лишенными какого-либо смысла.
Центр грубо разрывал ткань Бездны, ткань пространства-времени, и
удерживал края разрыва порталами, подобно тому, как в эпоху скальпельной
хирургии фиксировали зажимами края раны. Способ телепортации, избранный
Энеей, был неизмеримо более изящен.
В те безумные дни, когда мы с Энеей телепортировались на планеты,
когда она переносила "Иггдрасиль" из системы в систему, я всякий раз
удивлялся, как мы до сих пор не материализовались внутри скалы или в
пятидесяти метрах над землей или не угодили вместе с кораблем внутрь
звезды. Мне казалось, что телепортация вслепую - это как
незапланированный прыжок с двигателем Хоукинга: дело опасное и
непредсказуемое. Но мы всегда появлялись именно там, где следовало. И
теперь я понял почему.
Энея слышала музыку сфер. Она входила в резонанс со Связующей
Бездной, в свою очередь резонирующей с разумной жизнью и мыслью, а затем
использовала почти неисчерпаемую энергию Бездны, чтобы... чтобы сделать
первый шаг. Пройти сквозь Бездну туда, где ждут эти голоса. Как-то раз
Энея сказала, что Бездна черпает энергию квазаров, взрывающихся ядер
галактик, черных дыр и темной материи - достаточно, наверное, чтобы
перенести комок органической материи сквозь пространство-время и
положить в нужном месте.
Любовь - перводвигатель Вселенной, как сказала мне однажды Энея.
Она в шутку называла себя Ньютоном, который в один прекрасный день
объяснит фундаментальные основы физики этого неисчерпаемого источника
энергии. Она мертва и больше ничего не объяснит.
Но я вижу теперь, что она имела в виду и что, собственно,
происходит на самом деле. Музыка сфер создана изысканными гармониками и
переборами струн любви. И переносишься туда, где ждет любимый. Узнаешь
места, где побывал вместе с тем или теми, кого любишь. Или просто любишь
узнавать новые места.
И вдруг я понял, почему наши первые месяцы - это бесцельная вроде
бы череда блужданий с планеты на планету: Безбрежное Море, Кум-Рияд,
Хеврон, Седьмая Дракона, безымянная планета, где мы оставили корабль, и
все прочие, даже Старая Земля. Не было никаких работающих порталов. Энея
перебрасывала А.Беттика и меня - прикасаясь к этим местам, вдыхая
воздух, впивая солнечное тепло, видя их все своими глазами - с друзьями
и с тем, кого она любила, - заучивая музыку сфер, чтобы суметь
воспроизвести ее потом.
А моя одиночная одиссея - телепортация на каяке со Старой Земли на
Лузус, облачную планету и в иные места. За всем этим стояла Энея. Это
она посылала меня в разные места, чтобы я мог их продегустировать и
вновь отыскать, когда придет время, но уже самостоятельно.
Я думал - даже написав это повествование, которое сейчас со мной
(расхаживая по камере смертников Шредингера, я не выпускал из рук
скрайбер), - да, я думал, что мало чем отличаюсь от сопровождающего в
этой череде рискованных авантюр. Однако все они имели смысл. Я любил,
странствуя вместе со своей любовью - или навстречу своей любви - по
музыкальной партитуре миров. Партитуре, которую должен был выучить
наизусть, чтобы суметь проиграть ее снова, когда придет срок.
Закрыв глаза, я сконцентрировался, потом от сосредоточенности
перешел к состоянию полного освобождения сознания, состоянию пустоты, -
я научился медитации на Тянь-Шане. Каждая планета имеет собственное
назначение. Каждое мгновение имеет собственное назначение.
И в этой неспешной пустоте я распахнул себя Связующей Бездне и
универсуму, с которым она звучит в унисон. Я бы не смог... я знал это, я
бы не смог без причащения крови Энеи, без нанотехнически перекроенных
организмов, которые навеки поселились в моих клетках и поселятся в
клетках моих детей. "Нет, - тут же одернул я себя, - не моих детей. Но
зато в клетках детей тех, кто отверг крестоформ. И в клетках их детей".
Я бы не смог это сделать без того, чему научился от Энеи. Я бы не смог
услышать те голоса, которые я слышал - такого многоголосья мне еще не
доводилось слышать, - не отточив свою собственную грамматику и синтаксис
языка мертвых и живых, долгие месяцы трудясь над повестью в ожидании
смерти.
Я бы не смог этого сделать, будь я бессмертен. Такая сила любви к
жизни и друг к другу может быть дана - понял я раз и навсегда - только
смертным, чей век краток и всегда омрачен тенью смерти и потерь.
И пребывая здесь, слушая нарастающие аккорды музыки сфер, я уже
различал отдельные голоса в хоре - вот Мартин Силен, все еще живой, но с
каждым днем слабеющий на моем родном Гиперионе; вот Тео на прекрасной
Мауи-Обетованной, Рахиль на Мире Барнарда, полковник Кассад на красном
Марсе, отец де Сойя на Пасеме; и даже нежные аккорды голосов мертвых -
Дем Риа на Витус-Грей-Балиане Б, отец Главк на холодной Седьмой Дракона,
моя матушка, снова на далеком Гиперионе, а еще я услышал стихи Джона
Китса, произнесенные и его собственным голосом, и голосом Мартина
Силена, и голосом Энеи:
Но это - человеческая жизнь: война, заботы,
Разочарования, треноги,
Воображения потуги, даль и близь,
Все это - человек, за всем стоит
Нужда извечная дышать и есть,
Чтоб, ощутив существование, постичь,
Что смерть - покой. Сорняк, цветок ли
Для нее земля растит; но, впрочем, это
Для меня не ново...
[Джон Китс. Эндимион, книга 11, стихи 153-161.]
Но для меня в тот миг все обстояло как раз наоборот, для меня ново
было все. Вселенная стала глубже, музыка сфер превратилась в ликующую
симфонию, как Девятая Бетховена, и я знал, что теперь смогу услышать ее,
когда пожелаю или когда это будет нужно, всегда смогу сделать шаг
навстречу той, кого люблю, или - если это мне не дано - шаг туда, где я
был вместе с той, кого я любил, или, если и это мне не будет даровано, -
в то место, которое полюблю за его собственную красоту и щедрость.
Энергия квазаров и взрывающихся звездных ядер наполнила меня. Я
взмыл на гребнях волн энергии, даже более волшебной и романтичной, чем
крылья Бродяг-"ангелов", парящих в потоках солнечных лучей. Скорлупа
смертоносной энергии, служившая мне тюрьмой и плахой, вдруг оказалась
смехотворной, как исходная шутка Шредингера, - просто детская
скакалочка, проложенная вокруг меня вместо стены.
И я вышел из Шредингеровского "кошачьего ящика" и из системы
Армагаста.
На какое-то мгновение ограничения Шредин-геровской тюрьмы навеки
исчезли, пребывая нигде и везде. Хотя мое тело, стило и скрайбер
остались неизменными в своем физическом обличье, я взмыл на волне
совершенного ликования, сравнимого лишь с головокружительным
воздействием самой соло-телепортации. [Свободен! Наконец-то свободен!]
Радость была столь велика, что мне хотелось плакать, кричать в
окружающий меня свет непространства, влить свой голос в хор живых и
мертвых, петь в лад с кристально ясными симфониями сфер, вздымающимися и
опадающими, словно прибой. [Наконец-то свободен!]
И тут я вспомнил, что свобода утратила для меня смысл, что той
единственной, ради которой я хотел быть свободен, уже нет. Энея мертва.
Безграничная радость бегства угасла, сменившись простым удовлетворением
оттого, что многомесячное заключение наконец-то позади. Пусть вселенная
утратила для меня краски, зато я волен идти в этой бесцветной вселенной
куда угодно.
Но куда? Телепортировавшись во Вселенную со скрайбером под мышкой,
я до сих пор не принял решения.
На Гиперион? Я обещал Мартину Силену вернуться. Я слышал его голос,
громко резонирующий в Бездне, и в прошлом и в настоящем, но ему уже
недолго звучать в этом хоре. Жить ему осталось считанные дни. И все-таки
не на Гиперион. Пока нет.
На Биосферу Звездного Древа? Я был потрясен, узнав, что она хотя бы
частично уцелела, хотя и не сумел расслышать голоса Лхомо среди тех
голосов. Это место немало значило для нас с Энеей, и когда-нибудь я туда
вернусь. Но не сейчас.
На Старую Землю? Удивительно, но я слышал музыку ее сферы вполне
отчетливо, различая там и голос Энеи, и собственный, и песни наших
друзей в Талиесине. Расстояние - ничто для Связующей Бездны. Но не на
Старую Землю. Не сейчас.
Я слышал десятки возможностей, десятки голосов, которые хотел бы
услышать собственными ушами, тех, кого я хотел бы обнять и с кем я хотел
бы вместе поплакать, но сейчас сильнее всего меня волновала музыка
планеты, где Энею пытали и убили. Пасем. Обиталище Церкви и гнездо наших
врагов, впрочем, теперь я научился разделять переменные. Пасем. Там для
меня не осталось от Энеи ничего, кроме пепла.
Но ведь она просила меня взять ее пепел и развеять его на Старой
Земле. Развеять там, где мы смеялись и любили.
На Пасем. Кружась в вихре энергии Бездны, уже за пределами
Шредингеровой камеры, не существуя нигде, кроме чистой квантовой
вероятности, я принял решение и телепортировался на Пасем.
33
Ватикан разрушен, словно десница Господня сокрушила его с небес во
гневе, недоступном человеческому пониманию. Окружающий его бескрайний
бюрократический город лежит в руинах. Космопорт разрушен. По грандиозным
проспектам прокатилась волна пожаров, оставив после себя лишь
закопченные остовы зданий. Египетский обелиск на площади Святого Петра
переломился у основания, колонны рухнули, как каменный лес. Купол собора
Святого Петра раскололся на тысячи осколков, осыпавшихся на разбитые
ступени. Обрушилась колоннада портика, обрушился величественный фасад. В
Ватиканской стене зияют проломы. Некогда тщательно оберегавшиеся
средневековые здания - Апостольский дворец, Секретный архив, казармы
швейцарской гвардии, богадельня святой матери Терезы, папские покои.
Сикстинская капелла - превратились в обугленные груды камней.
Замок Святого Ангела, высившийся на квадратном каменном постаменте,
