действующая. Подождите здесь.
Мы с Энеей стояли, прижавшись друг к другу, и слушали шаги отца де
Сойи, продвигавшегося на ощупь вдоль стен. Один раз на каменный пол с
железным звоном упало что-то тяжелое, и мы замерли, затаив дыхание.
Через минуту снова послышались осторожные шаги и шелест сутаны. Потом -
негромкое: "Ага...", и секунду спустя засветился огонек.
Отец-иезуит стоял всего в десяти метрах от нас и держал зажженную
спичку. В левой руке у него был коробок.
- Это часовня, - пояснил он. - Тут ведь раньше зажигали свечи.
Сами свечи давно оплавились и не могли послужить нам, но лучина и
единственный коробок спичек, Бог весть сколько пролежавшие в этой
темноте, были на месте. Мы вошли в маленький круг света, подождали, пока
де Сойя зажжет вторую спичку, и последовали за ним к тяжелой деревянной
двери, скрытой истлевшими драпировками.
- Отец Баджо, занимавшийся моим воскрешением, рассказал мне об этой
дороге несколько лет назад, когда я находился здесь под домашним
арестом, - прошептал священник. Дверь медленно, со скрежетом,
отворилась. - Полагаю, он думал, что это наведет меня на размышления о
смерти и тщетности всего земного.
Отец де Сойя первым шагнул на узкую - чуть шире моих плеч -
каменную винтовую лестницу и пошел вниз. Энея последовала за ним, а я -
за ней.
Лестница уводила все ниже, ниже и ниже. По моим прикидкам, когда
ступени закончились, мы спустились как минимум на двадцать метров.
Миновав ряд узких коридорчиков, мы вышли в гулкий, просторный туннель. К
тому времени священник израсходовал полдюжины спичек, бросая каждую,
лишь когда огонь доходил до пальцев. Я не спрашивал, много ли еще спичек
осталось в коробке.
- Когда Церковь во время Хиджры решила перенести собор Святого
Петра и Ватикан, - слова отца де Сойи гулко звучали в темноте, - его
целиком доставили на Пасем при помощи мощных энергетических подъемников
и силовых башен. Поскольку масса проблемы не составляла, заодно
перетащили пол Рима, даже громадный замок Святого Ангела и кусок земли
под старым городом глубиной шестьдесят метров. В двадцатом веке здесь
была подземка.
Отец де Сойя шагал по брошенной платформе. Кафель на потолке
местами обвалился, повсюду - груды вековой пыли, камни, обломки
пластика, облупившиеся указатели и разбитые лавки. Мы миновали несколько
проржавевших стальных лестниц - эскалаторов, бездействовавших уже больше
тысячелетия, узкий коридор вдоль гулкой эстакады и вышли на другую
платформу. В дальнем ее конце я разглядел текстолитовую лестницу,
ведущую вниз, где раньше были рельсы... где и теперь были рельсы,
покрытые слоем ржавчины и пыли.
Едва мы успели спуститься по лесенке и шагнуть в туннель подземки,
как спичка погасла. Но мы с Энеей успели разглядеть, что перед нами.
Кости. Человеческие кости. Кости и черепа, аккуратно уложенные
почти двухметровыми штабелями по обе стороны ржавых рельсов.
Громаднейшие груды костей, и через каждый метр - черепа, аккуратные
геометрические узоры на стенах из человеческих останков.
Чиркнув следующей спичкой, отец де Сойя стремительно зашагал
вперед. От его движения крошечный огонек затрепетал на легком ветру.
- В начале двадцать первого века, после войн Семи Наций, - самым
обыденным голосом сказал священник, - римские кладбища оказались
переполнены. Во всех пригородах и парках рыли братские могилы. Из-за
глобального потепления и постоянных наводнений это стало серьезной
угрозой здоровью тех, кто выжил. Биологические и химические боеголовки,
сами понимаете. Подземка все равно уже не ходила, поэтому городские
власти санкционировали эксгумацию и перезахоронение останков в старой
системе туннелей метро.
На этот раз спичка догорела, когда мы шли по секции, где кости были
сложены в пять ярусов - каждый отмечен рядом черепов: лобные кости
белели в темноте, пустые глазницы равнодушно взирали на непрошеных
пришельцев. Аккуратные стены костей с обеих сторон уходили не меньше чем
на шесть метров вглубь и поднимались до десятиметрового свода. Кое-где
стены осыпались, и нам приходилось осторожно переступать через черепа и
кости, но все равно под ногами то и дело слышался сухой хруст. Других
звуков здесь не было - ни копошения крыс, ни капающей воды. Когда мы
останавливались и ждали, пока отец де Сойя зажжет следующую спичку, лишь
шелест нашего дыхания и приглушенные голоса нарушали тишину.
- Как ни странно, - сказал отец де Сойя еще метров через двести, -
на эту мысль их навели не древнеримские катакомбы, окружающие нас со
всех сторон, а так называемые парижские катакомбы... старые каменоломни,
лабиринт туннелей глубоко под землей. Парижанам пришлось перезахоронить
в них останки с переполненных кладбищ в конце восемнадцатого - начале
девятнадцатого века. Они-то и открыли, что всего-навсего несколько
километров коридора без труда способны вместить шесть миллионов
покойников. Ага... пришли...
Слева от нас среди костей обнаружился еще более тесный коридор,
ведущий к новой стальной двери, на сей раз незапертой. Однако
потребовались все наши совместные усилия, чтобы заставить ее открыться.
И вновь священник возглавил спуск по очередной ржавой винтовой лестнице.
По моим прикидкам, мы спустились уже метров на пятьдесят пять от уровня
земли. Спичка погасла как раз в тот момент, когда мы вошли в новый
туннель - куда более древний, стены и потолки здесь были сделаны из
грубого камня. Во все стороны разбегались коридоры, в беспорядке
заваленные костями, черепами и истлевшими лохмотьями.
- По словам отца Баджо, - прошептал священник, - здесь начинаются
настоящие катакомбы. Христианские катакомбы первого века от Рождества
Христова. - Вспыхнула новая спичка. Судя по звуку, в коробке их осталось
совсем мало. - По-моему, сюда. - Отец де Сойя свернул направо.
- Мы под Ватиканом? - шепотом спросила Энея минуты через три. Я
чувствовал ее нетерпение. Спичка замерцала и погасла.
- Скоро, скоро уже, - донесся из темноты голос де Сойи. Вспыхнула
новая спичка. Похоже, что это - последняя.
А еще через полторы сотни метров коридор просто кончился. Не было
ни костей, ни черепов, только грубые каменные стены и намек на кладку в
конце туннеля. Спичка погасла. Энея взяла меня за руку.
- Очень жаль, - сказал священник, - но спичек больше нет.
Меня охватила паника. Я был уверен, что слышу какие-то звуки...
крысиную возню, топот сапог.
- Возвращаемся? - спросил я, и мой шепот прозвучал ужасно громко в
абсолютной тьме.
- Я точно помню, что говорил отец Баджо. На севере катакомбы
соединяются с еще более древними, а те проходят под Ватиканом, -
прошептал отец де Сойя. - Прямо под собором Святого Петра.
- Ну, вряд ли... - начал я и осекся. За несколько секунд до того,
как погасла последняя спичка, я успел разглядеть, что кирпичная кладка,
перегораживающая коридор, относительно свежая... ей всего несколько
веков, а туннели вырублены не одно тысячелетие назад. Медленно, очень
медленно я двинулся вперед, шаря в темноте вытянутыми руками, пока
пальцы не наткнулись на камень, кирпичи и рыхлый раствор.
- Клали впопыхах, - уверенно заявил я, хотя весь мой опыт по этой
части сводился к роли подсобного рабочего по благоустройству усадеб на
Клюве много-много лет назад. - Раствор растрескался, некоторые кирпичи
крошатся... - Я лихорадочно ковырял кладку голыми руками. - Дайте мне
что-нибудь! Черт, и зачем я только выбросил нож!
Энея на ощупь протянула мне то ли палку, то ли заостренную щепку, и
лишь через несколько минут до меня дошло, что это берцовая кость. Энея и
отец де Сойя тоже принялись долбить раствор обломками костей, ковырять
голыми руками, ломая ногти и сбивая в кровь пальцы. Глаза так и не
приспособились к темноте - ни единый луч света сюда не проникал.
- Месса закончится, - выдохнула Энея. Она говорила так, словно для
нее это трагедия.
- Сегодня Страстной Четверг, - прошептал священник. - Месса
длинная.
- Подождите! - громко сказал я, пальцами ощутив едва заметное
движение кладки - не кирпича или двух, а всего массива. - Отойдите.
Прижмитесь к стенам.
Я тоже попятился - но лишь для того, чтобы взять разгон, -
приподнял левое плечо, пригнул голову и ринулся на стену, ожидая, что
сейчас просто расшибу голову о камни и вырублюсь.
Крякнув, я врезался в стену, поднял столб пыли и обрушил груду
каменной и цементной крошки. Кирпичи не падали. Но я почувствовал, что
стена поддалась.
Энея и отец де Сойя присоединились ко мне, и через минуту мы
выломали центральную секцию.
С той стороны просачивался тусклый свет, и мы с трудом разглядели
груду обломков, вывалившуюся в еще более глубокий туннель. Мы проползли
сквозь отверстие, выпрямились и двинулись по пропахшему сыростью
коридору. Еще два поворота - и вот мы в катакомбах с такими же
необработанными стенами, но зато освещенных узкой люм-лентой,
закрепленной на правой стене. Пропетляв еще метров пятьдесят вдоль
люм-ленты, мы вышли в более просторный коридор с современными
люм-шарами, подвешенными через каждые пять метров. Шары не горели, но
древняя люм-лента исправно продолжала озарять нам путь.
- Мы под собором Святого Петра, - прошептал отец де Сойя. - Этот
район был заново открыт в 1939 году, когда в близлежащем гроте хоронили
Папу Пия Одиннадцатого. Раскопки продолжались лет двадцать, а потом были
заброшены. Больше катакомбы для археологов не открывали.
Очередной коридор оказался еще просторнее - впервые за время
подземного путешествия мы смогли втроем пойти рядом. Здесь древние
каменные стены местами были оштукатурены, а порой на них даже попадались
мраморные вставки, украшенные фресками и древними христианскими
мозаиками. Над гротами, где явственно виднелись скелеты, стояли разбитые
статуи. Многие гроты были закрыты пластиком; некогда прозрачный, он
пожелтел и помутнел от времени, но, если вглядеться, можно было
различить в глубине темные провалы глазниц и белесые овалы тазовых
костей.
На фресках была изображена христианская символика: голуби с
оливковыми ветвями, женщины, несущие воду, вездесущие рыбы - однако
рядом с самыми древними гротами, погребальными урнами и могилами
встречались языческие образы: Изида и Аполлон; Вакх, приветствующий
умершего громадными, полными через край кубками вина, танцующие сатиры
(я тут же отметил сходство с Мартином Силеном и, обернувшись, встретил
понимающий взгляд Энеи) и еще всякие другие, отец де Сойя сказал, что
это пасторали, украшенные орнаментами из павлинов, распустивших хвост, и
что павлины выложены из осколков ляпис-лазури и до сих пор переливаются
при хорошем освещении всеми оттенками голубого.
Древний помутневший пластик и плексиглас придавали всему
окружающему сходство с каким-то странным аквариумом - аквариумом смерти.
В конце концов мы вышли к красной стене, на которой частично сохранилась
латинская надпись. Здесь пластик был поновее и более прозрачный. Сквозь
него довольно четко виднелась небольшая рака с останками. Череп,
установленный на аккуратной кучке костей, взирал на нас с подобием
любопытства.
Отец де Сойя опустился на колени, осенил себя крестным знамением и
склонил голову в молитве. Мы с Энеей стояли поодаль и смотрели на него в
смущении, обычном для неверующих в присутствии любой истинной веры.
Когда священник поднялся, в глазах его блестели слезы.
