мужественный и благородный Лхомо Дондруб, и Рахиль, и царственная Дорже
Пхамо, и мудрый юный далай-лама. Я касался Связующей Бездны, чтобы
услышать свой собственный голос, и тогда нередко видел себя лишь
второстепенным персонажем собственной истории - не слишком умным, редко
- ведущим, чаще - ведомым другими, очень часто неспособным ответить на
вопрос и принимающим неверное решение. Но кроме того, я видел, как
глуповатый Рауль Эндимион из моего повествования открывает в себе любовь
к той, которую он ждал всю свою жизнь, видел, что он безоговорочно готов
следовать за ней всегда и везде и, если потребуется, - отдать за нее
жизнь.
И хотя я не сомневаюсь, что Энея мертва, я ни разу не слышал ее
голос в хоре тех, кто говорит на языке мертвых. Скорее, я ощущал ее
присутствие во всей Связующей Бездне, в умах и сердцах всех хороших
людей, встречавшихся нам в нашей долгой одиссее. Научившись отсекать шум
помех и выделять из хора мертвых отдельные голоса, я часто зрительно
представлял себе их резонансы в Бездне в виде звезд: одни - тусклые, но
заметные, если знаешь, куда смотреть, другие - яркие, как сверхновая;
третьи образуют с душами других умерших двойные системы и целые
созвездия любви и дружбы, четвертые - вроде Великого Инквизитора,
кардинала Лурдзамийского и Ленара Хойта - почти ничего не излучают,
сдавленные непомерной гравитацией честолюбия, алчности и жажды власти,
коллапсирующие в черные дыры.
Но Энеи нет среди этих звезд. Она - как солнечный свет весенним
днем - вечный, неизменный, всепроникающий, согревающий всех и вся,
источник жизни и энергии. А когда приходит зима или опускается ночь,
отсутствие света приносит холод и тьму, и мы ждем весны и рассвета.
Но я знаю: для Энеи больше никогда не наступит рассвет - ни для
нее, ни для нашей любви нет воскресения. Великая сила ее вести в том,
что воскресение, предлагаемое Империей Пасема, - обман, бесплодный, как
имперские подданные после обязательных инъекций. В ограниченном мире,
жители которого бессмертны, нет места детям. Священная Империя
упорядоченна и статична, неизменна и стерильна. Дети приносят с собой
хаос, сумятицу и безграничный потенциал будущего, а это - проклятие для
Империи.
Прощальный подарок Энеи - нейтрализатор вакцины бездетности...
наверное, это все-таки чисто символический жест. Надеюсь, Энея не
предполагала, что я воспользуюсь им буквально; что я полюблю другую,
женюсь, что другая, не она, родит мне детей. Как-то раз - мы сидели
тогда перед ее домом в Талиесине - вечерний ветерок доносил ароматы юкки
и примулы, и она говорила об удивительной гибкости человеческой природы
в поисках новых взаимоотношений, новых друзей, партнеров, новых
возможностей. Но я надеюсь, что дар изобилия, который она поднесла мне в
те последние минуты в соборе Святого Петра, - просто символ того, что
она уже дала человечеству, - возможности хаоса, беспорядка и чудес. Если
же дар был буквальным, если она полагала, что я найду другую любовь, что
у меня будут дети от другой, - значит, Энея меня совсем не знала.
Записывая это повествование, я слишком хорошо увидел глазами
других, что Рауль Эндимион - довольно симпатичный парень, надежный, если
надо - до нелепости храбрый, но никогда не проявлявший ни особого ума,
ни проницательности. И все же я достаточно умен и проницателен - по
крайней мере мне так кажется, - чтобы знать наверняка: такая любовь
бывает раз в жизни и на всю жизнь, и если я чудесным образом вернусь в
мир живых, то, конечно, я устремлюсь навстречу радости, веселью и
дружбе, но не буду искать бледной тени прежней любви. Никаких детей.
Нет.
Однажды на несколько восхитительных дней я убедил себя, что Энея
воскресла из мертвых... что чудеса все-таки возможны. Я как раз завершил
описание того, как мы попали на Старую Землю - через нуль-портал на Роще
Богов, после страшной схватки с первой Немез, и остановился на рассказе
о нашем появлении в Талиесин-Уэсте.
И в ту ночь, когда я закончил первую часть нашей истории, мне
приснилось, что Энея пришла ко мне сюда - в Шредингеровскую камеру
смертников, - окликнула меня во тьме, погладила по щеке и шепнула: "Мы
уйдем отсюда, Рауль, любимый. Не сейчас, когда ты допишешь свою повесть.
Когда ты все вспомнишь и все поймешь". Проснувшись, я обнаружил, что
скрайбер включен, а на его страницах четким почерком Энеи написано
длинное послание мне с цитатами из творений ее отца.
Много дней - недель - я пребывал в убеждении, что это было реальное
явление, чудо сродни тому, о котором возвестили апостолы, когда Иисус
после казни явился своим ученикам, и я взялся за повествование,
подгоняемый лихорадкой нетерпения - поскорее все записать, все постичь,
все увидеть. Но работа отняла не один месяц, и со временем я стал
считать, что посещение было чем-то совершенно иным - возможно, тогда я
впервые расслышал ее шепот в хоре мертвых, а может, в памяти скрайбера
хранилось ее послание, настроенное на воспроизведение, когда я дойду до
нужного места. Такое вполне возможно. Моя любимая, несомненно, умела
заглядывать в будущее - "в будущие", как она всегда говорила. Не
исключено, что она нашла возможность записать на скрайбер это прекрасное
послание и каким-то образом устроить так, чтобы именно этот скрайбер
оказался в моей камере.
Или - и это, пожалуй, самое очевидное объяснение - я написал
послание сам, полностью погрузившись в личность Энеи, неотступно пытаясь
постичь ее суть, отыскать каждый ее след в Бездне и в собственных
воспоминаниях. Мне такое объяснение нравится меньше всего, но оно вполне
согласуется со взглядами Энеи на посмертное бытие, в какой-то мере
основанными на иудейской традиции, - с верой, что после смерти люди
живут только в сердцах и памяти тех, кого любили, кому служили и кого
спасли.
Посвятив работе не один месяц, я постепенно понял истинную
безмерность - и тщетность - подвига Энеи и ее жертвы, и тогда я покончил
с неистовым бумагомарательством и нашел в себе мужество описать ее
ужасную смерть и свою опустошенность, когда ее не стало. Распечатывая
последние страницы на микровелене, я плакал. Прочитав, я отправил их в
переработку, приказал скрайберу сохранить все в памяти и отключил стило
- как мне казалось, в последний раз.
Энея не появилась. Не вывела меня из заключения. Она мертва. Я
чувствовал ее отсутствие во вселенной так же отчетливо, как чувствовал
любой резонанс Связующей Бездны с момента причастия.
И я лег на койку в своем "кошачьем ящике", пытаясь уснуть, забыв о
еде и ожидая смерти.
Некоторые из моих блужданий среди голосов мертвых открыли мне
многое, что не имеет прямого отношения к моему повествованию. Что-то
было чересчур личным - к примеру, сны наяву о том, как мой давно умерший
отец охотился с братьями, и открытие, что он был тихим и великодушным
человеком; или это были хроники человеческой жестокости, вроде
воспоминаний Якова Шульмана из давно забытого двадцатого века,
помогавшие лучше понять сегодняшнее варварство.
Но другие голоса...
Итак, я закончил повествование об Энее и ждал смерти, все больше
времени посвящая сну в надежде, что решительное квантовое событие
произойдет, пока я буду спать. Как-то раз, гадая, что будет с текстом в
памяти моего скрайбера, найдет ли кто-нибудь когда-нибудь - быть может,
много веков спустя, - способ проникнуть сквозь энергетическую оболочку,
которая по определению должна взорваться при любой попытке нарушить ее
целостность, не важно, извне или изнутри, я уснул и увидел сон. Я сразу
понял, что это не обычный сон, не волновая пляска вероятностей, а
направленный мне призыв одного из голосов мертвых.
В моем сне Консул Гегемонии играл на "Стейнвее" на балконе
эбеново-черного звездолета - того самого, столь хорошо мне знакомого
звездолета, - а в окрестных болотах кишмя кишели громадные зеленые
твари. Консул играл Шуберта. Я не распознал мир под балконом, но это был
мир исполинских первобытных растений, тяжелых грозовых туч и жуткого
рыка зверей.
Консул оказался совсем невысокого роста. Я почему-то представлял
его себе другим. Доиграв пьесу, он посидел минутку в тишине сумерек, и
тут заговорил Корабль - я не узнал этот голос: более выразительный,
более человеческий голос.
- Замечательно, - сказал Корабль. - В самом деле замечательно.
- Спасибо, Джон. - Консул поднялся с табурета и убрал балкон внутрь
корабля. Начинался дождь.
- Ты все-таки решительно настроился отправиться на охоту завтра
утром? - спросил бестелесный голос. Нет, это все-таки не тот голос
Корабля, совсем не тот, который я знал.
- Да. Ведь именно затем я сюда и прилетаю.
- Тебе нравится мясо динозавров? - спросил ИскИн.
- Ничуть. Оно практически несъедобно. Просто я получаю удовольствие
от охоты.
- Ты имеешь в виду риск?
- И риск тоже, - хмыкнул Консул. - Хотя вообще-то я не лезу на
рожон.
- Но что, если ты не вернешься с завтрашней охоты? - спросил
Корабль. Его голос был голосом молодого человека с британским акцентом
Старой Земли.
- Мы с тобой потратили... сколько там?.. больше шести лет, обследуя
старые планеты Гегемонии, - пожал плечами Консул. - Везде одно и то же -
хаос, гражданские войны, голод, разобщенность... Мы видели плоды Падения
системы порталов.
- Ты считаешь, что Гладстон была не права? - мягко спросил Корабль.
Налив себе бренди у напольного бара, Консул с бокалом прошел к
книжному шкафу, рядом стоял шахматный столик с недоигранной партией.
- Ни в коем случае. Она поступила правильно. Но результаты
прискорбны. Пройдут десятилетия, если не века, прежде чем разорванная
Сеть начнет мало-помалу сплетаться в новое кружево. - Согрев бокал в
ладонях, он вдохнул аромат и сделал глоток. Потом поднял глаза. - Джон,
не хочешь ли присоединиться ко мне, чтобы доиграть?
В кресле по ту сторону столика возникла голограмма молодого
человека с незаурядной внешностью: ясные светло-карие глаза, впалые
щеки, изящный нос, волевой подбородок и крупный рот - удачное сочетание
холодной мужественности с бретерским характером. Волосы - темно-рыжие,
густые и очень курчавые. Одет он был в свободную блузу и бриджи. Консул
знал, что некогда его гостя назвали обладателем "живого, сияющего облика
победителя", и относил это на счет подвижности лица молодого человека,
его выдающегося ума и кипучей энергии.
- Твой ход, - сказал Джон.
Консул некоторое время обдумывал свою позицию, потом сделал ход
слоном.
Джон отреагировал мгновенно, указав на пешку, которую Консул
послушно продвинул за него на клетку вперед. Молодой человек взглянул на
него с искренним любопытством.
- Что, если ты все-таки не вернешься с завтрашней охоты?
- Тогда корабль в полном твоем распоряжении, хотя он вообще-то и
без того твой. - Консул улыбнулся и двинул слона обратно. - А что ты
будешь делать, Джон, если на этом нашим совместным странствиям придет
конец?
С той же молниеносной быстротой Джон показал, что надо двинуть
вперед его ладью, и отозвался:
- Отведу его обратно на Гиперион. Запрограммирую на возвращение к
Ламии Брон, если все в порядке. А может, к Мартину Силену, если старик
до сих пор жив и трудится над своими "Песнями".
- Запрограммируешь? - Консул уставился на доску, сосредоточенно
сдвинув брови. - Ты хочешь сказать, что покинешь ИскИн корабля? - Он
переставил слона по диагонали на новую клетку.
- Да. - Джон указал, что надо снова продвинуть пешку. - Я сделаю
