- Согласно истории Церкви и словам отца Баджо, рабочие обнаружили
эти останки в 1949 году от Рождества Христова. Более поздние
исследования показали, что скелет принадлежал физически крепкому
человеку, скончавшемуся в возрасте примерно шестидесяти лет. Мы - под
самым алтарем собора Святого Петра, построенного здесь потому, что,
согласно преданию, на этом самом месте святой Петр был тайно предан
земле. В 1968 году Папа Павел Шестой провозгласил, что найденные останки
принадлежат рыбаку из Галилеи, тому самому Петру, который последовал за
Иисусом и соделался Камнем, на котором Господь построил Церковь свою.
Мы посмотрели на безмолвную груду костей и повернулись к
священнику.
- Федерико, вы знаете, я не хочу разрушать Церковь, - сказала Энея.
- Я только хочу уничтожить нынешнее заблуждение.
- Да. - Отец де Сойя отер слезы рукавом сутаны, и на его лице
остались полоски грязи. - Я знаю, Энея.
Оглядевшись, он подошел к двери и открыл ее. Железная лестница вела
наверх,
- Там будет охрана, - прошептал я.
- Не думаю, - покачала головой Энея. - Восемьсот лет Ватикан
опасался нападения из космоса... Сверху. Вряд ли катакомбам придавали
хоть какое-то значение.
Опередив священника, она решительно зашагала по лестнице. Я
поспешил следом. Отец де Сойя бросил прощальный взгляд в сторону
сумрачного грота, перекрестился и последовал за нами в собор Святого
Петра.
Выйдя из тьмы катакомб, я чуть не ослеп в первое мгновение от
тусклого мерцания свечей.
Мы миновали подземную усыпальницу, мемориальную базилику с
высеченной в камне эпитафией Гаю, служебные коридоры, сакристию, прошли
мимо рядов священников и тянущих шеи мальчиков-министрантов и вышли в
гулкое пространство позади нефа. Здесь были те, кто не заслужил места на
церковных скамьях, но удостоился чести постоять в этот торжественный
день в дальнем конце храма. Достаточно было мимолетного взгляда, чтобы
понять: служба безопасности и швейцарские гвардейцы перекрыли все входы
и выходы. Пока что, в толпе прихожан, мы никому не бросались в глаза -
просто еще один священник и двое не слишком празднично одетых прихожан,
которым дозволено собственным глазами посмотреть на святого отца в
Великий Четверг.
Месса продолжалась. Пахло ладаном и свечным воском. Церковные
скамьи заполняли сотни епископов в торжественных облачениях и нарядно
одетых знатных прихожан. На мраморном возвышении алтаря, перед барочным
великолепием трона Святого Петра, стоял сам коленопреклоненный
первосвященник, заканчивавший омовение ног двенадцати сидящих
священников - восьмерых мужчин и четырех женщин. Невидимый хор запел:
Славься, Жертва, дар священный,
В нем сокрыт Спаситель Сам,
И завет сменяя древний,
Новый свет явился нам!
Видит вера вдохновенно
Недоступное очам!
И Родивший, и Рожденный
Да прославятся всегда,
И хвала и поклоненье
Им не смолкнут никогда!
Дух Святой Животворящий
Равно славен будь всегда!
И я усомнился. Что мы здесь делаем? Зачем понадобилось переносить
нескончаемую битву Энеи в самое сердце веры этих людей? Я принимаю все,
чему она научила нас, ценю все, чем она с нами поделилась, но три
тысячелетия веры и традиций сложили слова этого гимна и возвели стены
величественного собора. Мне невольно вспомнились простые деревянные
платформы, прочные, но совсем не изящные мостики и лестницы
Храма-Парящего-в-Воздухе. Да что он... да что мы... в сравнении с этим
величием и этим смирением? Энея - архитектор-самоучка, все ее
образование - несколько лет занятий у кибрида мистера Райта, постройка
стен из грубого камня и вручную замешенного цемента. А над этой
базиликой работал сам Микеланджело.
Месса близилась к концу. Часть прихожан, стоявших в продольном
нефе, уже потянулась к выходу. Они ступали еле слышно, почти на
цыпочках, чтобы не испортить конец службы, а переговариваться начинали -
да и то шепотом - только на лестнице, ведущей на площадь. Я заметил, что
Энея что-то шепчет отцу де Сойе, и склонился поближе, боясь пропустить
что-нибудь важное.
- Отец, не окажете ли вы мне последнюю, очень важную услугу? -
спросила она.
- Что угодно, - прошептал священник. Глаза у него были какие-то
очень печальные.
- Пожалуйста, уйдите из церкви прямо сейчас. Пожалуйста, уходите,
потихоньку, вместе с остальными. Уходите и затеряйтесь в Риме до того
часа, когда можно будет открыться.
Отец де Сойя, потрясенный, отпрянул, глядя на Энею как человек, от
которого хотят избавиться.
- Попросите меня о чем-нибудь другом, Та-Кто-Учит.
- Это все, о чем я прошу вас, отец. И прошу с любовью и уважением.
Хор запел новый гимн. Поверх голов я увидел, как первосвященник
завершает омовение ног и возвращается к алтарю, а над ним несут шитый
золотом балдахин. Все встали в ожидании заключительной молитвы и
благословения.
Отец де Сойя сам благословил мою любимую, повернулся и вышел из
храма с группой монахов, побрякивавших на ходу четками.
Я воззрился на Энею с таким пылом, что, попадись на пути взгляда
деревяшка, она бы непременно воспламенилась, пытаясь передать ей
мысленное послание: "ТОЛЬКО НЕ ПРОСИ УЙТИ МЕНЯ!"
Поманив меня поближе, она прошептала:
- Выполни еще одну мою просьбу, последнюю, Рауль, любимый!
Я чуть было не завопил во всю глотку: "Нет, черт побери!!!" Мой
вопль эхом бы прокатился по всему собору в самый святой момент святой
мессы Великого Четверга. Но я сдержался.
Пошарив в карманах жилета, Энея извлекла небольшой флакон с густой
прозрачной жидкостью.
- Ты не мог бы это выпить? - прошептала она, протягивая мне флакон.
Я вспомнил Ромео и Джульетту, Антония и Клеопатру, Элоизу и
Абеляра, Джорджа Ву и Говард Санг - всех этих влюбленных, квазар им в
печенку. Самоубийство и яд. Я осушил склянку одним глотком и сунул ее в
карман, ожидая, что Энея достанет еще один флакон и последует моему
примеру. Ничего подобного.
- Что это было? - спросил я, не страшась никакого ответа.
Энея внимательно следила за ходом мессы. Подойдя вплотную к мне,
она еле слышно прошептала:
- Нейтрализатор вакцины бездетности, которую тебе вкатили в силах
самообороны.
"Какого черта?!! - едва не заорал я, заглушив последние слова
святого отца. - Тебя что, заботит планирование семьи?! СЕЙЧАС?! Ты что,
совсем рехнулась?!"
А она снова зашептала мне на ухо, теплым дыханием щекоча шею:
- Слава Богу! Я носила его с собой два дня и чуть не забыла. Не
волнуйся, оно подействует недели через три. Теперь ты больше не будешь
стрелять холостыми патронами.
Я удивленно моргнул. Что это, откровенное святотатство или просто
редкая бестактность? Затем мысли мои понеслись галопом: "Замечательная
новость... Что бы ни случилось, Энея видела наше будущее... ее
будущее... она хочет родить от меня ребенка. А как же ее первый ребенок?
И с чего это я взял, что она это сделала для того, чтобы мы с ней... И
почему она... Может, в ее представлении это прощальный подарок... почему
она... зачем..."
- Поцелуй меня, Рауль, - прошептала она так громко, что стоявшая
впереди монахиня обернулась и строго посмотрела на нас.
Я не стал задавать вопросов. Я просто поцеловал Энею. Ее губы были
мягкими и чуточку влажными, совсем как тогда, на берегу реки Миссури в
местечке под названием Ганнибал. Поцелуй казался долгим-долгим. Потом
она коснулась прохладными пальцами моего затылка, и наши уста
разомкнулись.
Раздавая благословения, Папа вышел в переднюю часть апсиды,
повернулся по очереди к каждому крылу трансепта, затем к короткому нефу
и, наконец, к продольному.
Вежливо отстраняя прихожан, Энея шагнула в центральный проход и
решительно направилась к алтраю.
- Ленар Хойт! - прокричала она, и слова ее эхом отразились от
высоких сводов.
От Папы, застывшего с поднятой в благословении рукой, Энею отделяло
не меньше ста пятидесяти метров, и я знал: преодолеть это расстояние у
нее нет никаких шансов. Я побежал за ней.
- Ленар Хойт! - снова крикнула она, и сотни голов повернулись к
ней. В полутемных арках по бокам нефа началось какое-то копошение:
швейцарские гвардейцы. - Ленар Хойт! Я Энея, дочь Ламии Брон, которая
вместе с тобой прилетела на Гиперион, чтобы встретиться со Шрайком. Я
дочь кибрида Джона Китса, которого твои хозяева из Техно-Центра дважды
убили во плоти!
Папа стоял как громом пораженный, указуя на нее костлявым перстом,
мгновение назад поднятым в благословении. Он трясся, как в лихорадке.
Левая рука была прижата к груди. Тиара раскачивалась, грозя свалиться с
головы.
- Ты! - взвизгнул он. - Исчадие!
- Сам ты исчадие! - прокричала Энея уже на бегу, расталкивая
плечами типов в черном.
Я отшвырнул с дороги двоих, проскользнул мимо третьего, догнал ее и
побежал рядом, отслеживая боковым зрением швейцарских гвардейцев,
которые протискивались к нам через толпу. При таком скоплении народа
гвардейцы не решались стрелять - слишком много людей оказалось бы на
линии огня. Но я знал: стоит Энее приблизиться к Папе меньше, чем на
десять метров, - и вся их нерешительность мгновенно исчезнет.
- Сам ты исчадие! - снова прокричала она, летя вперед во весь дух,
уклоняясь от протянутых рук и выставленных локтей. - Ты Иуда, Ленар
Хойт. Ты продал Католическую Церковь за...
Массивный мужчина в адмиральском мундире выхватил из ножен кортик -
Энея отскочила. Не останавливаясь, я перехватил кортик, сломал адмиралу
руку и одним ударом послал его в нокаут, прямо на руки адъютантам.
Полковник Кассад как-то раз сказал, что, научившись языку живых, он
стал чувствовать боль, которую сам причиняет другим. Так и я в тот
момент ощутил, как рвутся нервы и сухожилия, как дробится кость в
предплечье - в моем предплечье! - но, посмотрев на свою руку, я
убедился, что она цела и невредима. Я отделался всего лишь болью. Я
привык терпеть боль.
Священники, монахи, епископы встали перед Энеей, пытаясь заслонить
собой Папу. Понтифик схватился за сердце и начал падать, дьяконы
подхватили его и унесли под роскошный балдахин работы Бернини.
Швейцарские гвардейцы перекрыли проход, ощетинившись пиками. Сзади нас
тоже настигали гвардейцы, они бежали, грубо расшвыривая прихожан.
Полицейские в черных доспехах, с компактными ТМП-поясами, носились в
десяти метрах над нашими головами. Пятнышки лазерных прицелов плясали на
груди и висках Энеи.
Я бросился вперед, чтобы прикрыть ее своим телом. Точка лазерного
прицела мелькнула по моему лицу, и на какое-то мгновение я ослеп.
Вытянув руки в стороны, я что-то орал...
- Нет! Взять живыми! - разнесся под сводами храма, словно глас
Божий, мощный кардинальский бас.
Швейцарский гвардеец устремился к Энее. Он занес пику, чтобы
оглушить ее ударом по голове. Энея бросилась на пол, проскользнула на
животе по плитам, подсекла его под коленки, и гвардеец кубарем покатился
к моим ногам. Пнув его в голову, я развернулся, выхватил у другого
гвардейца пику, самого гвардейца опрокинул в толпу и направил оружие на
пятерых стражников, подбежавших сзади. Те отпрянули.
Полицейский всадил мне в плечо две стрелки - должно быть, с
транквилизаторами, - но я вырвал их, метнул в пролетающий силуэт и
ничего не почувствовал. Двое охранников - крупный мужчина и еще более
крупная женщина - схватили меня за руки. Я подбросил их в воздух,
