странах. Но только - в свете чего-то иного. В свете того, что обладает
смыслом в себе. Такие вещи есть. Они лежат на путях актуализации. Напри-
мер, любовь. Не в общем смысле, а вполне определенная вещь: отношения
мужчин и женщин. Только не всех, конечно - не все умеют любить и не все
заслуживают, второе особенно любви: мелочного и несчастного полудурка
можно любить в христианском смысле этого слова - не более того. Это
просто напоминание мелочным и несчастным полудуркам. Чтобы не путали
людское сочувствие и совсем иное, стоящее на желании, восхищении - надо
быть хоть кем-то, чтоб с тобой занимались сексом. Точнее, чтоб не абы
кто занимался с тобой сексом, потому что абы кого можно найти за день -
но это грустно и совсем не то.
Однако есть более любопытный свет, который проливается на все события
твоей жизни. Я имею ввиду Работу. Любопытный, потому что любовь предс-
тавляют все, а Работу - немногие. Точнее, каждый считает свое заделье
работой, и потому, конечно, о настоящей Работе не подозревает. Сначала
надо бы перестать равнять делишки и дело жизни, а затем судить о Работе.
Давайте договоримся: работа с небольшой буквы - все, за что платят хотя
бы минимальные деньги, а Работа, проливающая свет - все, что хоть мини-
мально меняет мир. Причем за это необязательно платят. Поэт создает ше-
девр, за который тиран его расстреляет - совершенно неоплаченный труд,
но Работа. Куда более осмысленное занятие для поэта, чем косить траву,
варить сталь, дневать в конторе. То есть нечто более правильное, чем за-
рабатывание денег.
Есть места, в которых профессия всегда вырастает до настоящей Работы.
Хотя это сложно назвать профессиями. Это скорее антипрофессии, если под
профессией мы понимкаем компактный навык, позволяющий заткнуть в мире
вакантную дыру и получать за это немного денег. Убийца - разве это про-
фессия? Политик - профессия? Бизнесмен - профессия? А философ? А пророк?
Нет такого места на земле, куда можно зайти и представиться: я философ,
какой оклад? Или, например: я матерый политик, подработать у вас хочу.
Или, скажем: нет местечка для контактера с астральным миром? Это не про-
фессии. За такое не платят. Это не затыкание вакантных дырочек, а платят
только за это.
Бизнесмену не платят, он сам берет. Видит какой-то абсурд. Видит про-
реху в производстве, в финансовой системе, в законодательстве - встает в
эту прореху, а там деньги сами идут. Так было в России и не только в
России. Форд и Березовский ребята одного поля, только прорехи разные.
Где попроще, где посложнее. А они знали, куда встать. Причем совершенно
неважно, как стоять: законно или несовсем. Важно, что идут деньги. На-
хождение такой прорехи и есть идея. Все крупные деньги в мире заработаны
на идее. Все мелкие на кропотливом труде, на профессии.
Какие еше пути мы забыли? Путь - все, что связывает жизненные события
в судьбу. А наличие судьбы освещает мелочи, пустяки, совершенно неакту-
альные вещи. Наличие судьбы делает священной каждую весну в жизни того,
кто обладает судьбой. А также зиму и лето, сорокаградусный мороз и соро-
каградусную жару. Все пустяки становятся значимыми на пути самоактуали-
зации, а жизнь суммируется из пустяков. И вот из этих ставшими осмыслен-
ными осколков суммируется осмысленное бытие. А если нет судьбы - бытие
остается бессмысленным. И для большинство остается бессмысленным, чтобы
ни думало это самое большинство. Пока мы видим, что право называться че-
ловеком судьбы остается за меньшинством. Можно отнять у них это право,
поместив в какие-то скотские условия, или замусорить им сознание, при-
вить им такую дрянь, которая сделает любой путь невозможным (для
большинства путь невозможен как раз потому, что сознание забито дрянью,
там нет правильного видения мира). А можно сделать так, что каждый будет
Работать над миром и над собой. Полная реализация всех индивидов сложит-
ся в законченную реализацию всей нации. Полная реализация всех народов
даст максимальную реализованность человечества. Путей настолько много,
что хватит на всех.
А пока... честное слово, бытие бы сдохло в муках бессмыслицы, если бы
предметы не освещались тем смыслом, который все-таки находят некоторые!
Ну какое смысл имела бы эта улица, если бы не была элементом чьей-то
судьбы? Представьте, что по этой улице ходили Владимир Набоков, Владимир
Ленин, Владимир Гусинский, Владимир Красное Солнышко. Вот тогда и только
тогда эта улица имеет право на существование. Набоков излучает смысл на
всю шелуху, к которой прикасается частичкой судьбы. И Гумилев излучает.
И Гусинский дарит этому миру свет. Идиоты скрипят: еврей, банкир, вражи-
на - но он-то дарит бытию смысл, а они только место занимают. Посмотри-
те, какая канва: жил-был парень, родился евреем, водил такси, хотел - а
через время журнал <Форбс> приписал ему миллиард долларов личных денег.
Как все просто-то: оп-ля, и миллиард долларов личных денег. Вот где за-
рыты смыслы. Театральный режиссер по образоанию, он отыграл в масштабах
страны. А Березовский был научным сотрудником, его коллеги до сих пылят-
ся по вонючим НИИ... Смоленский вообще два года получил за мелкое
жульничство - дело было в СССР. Что поделаешь, проявлял коммерческие за-
машки. Потанин и Прохоров - <золотая молодежь>, одногруппники, дружили,
тусовались в МГИМО. Заурядно все начиналось. А потом выяснилось, что это
гении новой России.
Главное ведь масштаб. У философов свой масштаб, у писателей, у поэ-
тов. Были, наверное, хорошие писатели в советские времена. Только все
какие-то... мелкотравчатые. Даже если умели строить текст по законам ли-
тературы - там ведь свои законы, литературно приемлимая фраза не та фра-
за, которой изъясняется графоман, - так вот, даже если некоторым удавал-
ся стиль, игра слов, онтологии-то все равно не было. Не было броска на
метафизический Эверест, без которого немыслима нормальная литература
(Джойс, Борхес, Пруст). Я говорю не высокая литература, а нормальная,
потому что другая не имеет лицензии на существование. Ну смотрите, есть
человек, который пишет. Сути не познал, сочиняет разные байки. Стилисти-
чески слабее Джойса. Пишет под классику, только хуже. Ну и зачем? Зачем
нужны заурядные байки о заурядных людях? Важны незаурядные тексты о не-
заурядном. Важны глубокие романы о мире. Важно раскрытие смыслов. Пусть
хоть матом пишет, как люди трахаются, лишь бы текст содержал намек на
некое абстрактное правило. И матом пишут, и закорюками, и арабской вязью
- только без броска на метафизический Эверест. А потом маются: чего ли-
тературка такая хилая? Не помирает ли?
Ладно, речь не о том: разговор о бытии. Мир делится на совокупность
предметов: утро, карандаш, макороны с сыром. Сами по себе вещи бессмыс-
ленны. Кроме них, ничего нет. Однако наличествует путь. Он приводит в
некоторые места и состояния, которые излучают смысл на изначально бесс-
мысленное. Утро, карандаш и макароны с сыром получают право на существо-
вание и только потому существуют. Я предлагаю поверить: если нечто бесс-
мысленно, оно умирает. Мир не умирает, что свидетельствует о неких точ-
ках, из которых излучается смысл. Если человек любит, он дарит смысл. Не
только себе и тому, кого любит. Но утру, карандашу и макаронам с сыром.
То есть бессмысленным объектам, встречаемым в пути. Эти же объекты
встречаются на пути других, и делятся с ними полученным смыслом, даря им
таким образом право на существование (я напомню: то, что бессмысленно,
умирает). То же в случае Работы: над собой ли, над вещью, над достижени-
ем цели. Человек дарит смысл не только себе или тому, над чем трудится.
Это само собой. Он дарит смысл любому объекту, с которым соприкоснулся.
Если на дворе осень, он делает ее осмысленной. Если он живет в России,
дарит смысл стране. Если он пьет водку - осмысленной становится водка. И
тот, с кем он ее пьет. И место, где они ее пьют. И время, в котором
пьют. И даже погода за окном и политический строй, при котором дарящий
смысл с кем-то пьет. Или ест, неважно. Короче, бытие держится и не уми-
рает только потому, что кто-то достиг определенных точек, стоит в них и
светится. Кто-то пошел правильным путем и куда-то пришел. А остальные
живут на халяву. Не они дают смысл погоде, стране и ситуациям. Кто-то
другой это делает, а они получают из вещей вложенный свет. И при этом
злятся на писателей, коммерсантов и отважных боевиков оппозиции. Вот та-
кая магическая социология.
- А боевики при чем? - недоуменно спросил Васюха.
- Они соль земли, - усмехнулся Шопенгауэр. - Хоть и не самая соленая.
Все-таки их занятие можно считать Работой. Работа - это пребывание в ак-
туальном. В пространстве, где ситуация висит между жизнью и смертью,
жизнь актуальна. Кровь была и будет актуальной субстанцией. Когда она
льется, чувствуешь, что живешь. А когда не льется, чувствуешь себя хоро-
шо, но не актуально. Комфорт дешевле настоящей работы. Сколько не гулять
пирату на берегу, а тянет на море и веселую поножовщину.
- Охренеть, - произнес Васюха.
- Вот именно, - хохотал Шопенгауэр. - Я хочу, чтоб для начала вы ох-
ренели. А затем взялись. А затем доделали до конца.
По нестройной толпе рябью пронесся слух: приехал народный заступник и
крутоборец Железов. Якобы он рассказывает правду о президенте и исцеляет
верующих. Одинокие зашептались, и вот ручейки потекли, истощая маленькое
людское озеро перед сияющими глазами Артура.
- Действительно охренеть, - звонко смеялся он.
Васюха скакал галопом, поднимая тучи пыли.
- Вот здорово, вот классно! - заходился хохотом Шопенгауэр.
Озеро обмелело окончательно: перед ним возлежало почти пустое прост-
ранство. Последние взрослые люди покрутили пальцами у виска и печально
побрели в общую сторону. Клубилась добродушная пыль. Улыбалось ослепи-
тельно голубоглазое небо, плыли редкие и ленивые облака.
Остался небольшой паренек, отбившийся от людского русла. Мальчик по-
дошел к Шопенгауэру и честно спросил, радуя малолетней бестакностью:
- Вы давно сумасшедший?
- Конечно, - ласково ответил тот. - Шоколадку хочешь?
- Хочу, - признался малец.
- А нет у меня шоколадки, - рассмеялся Шопенгауэр. - На халявку хо-
тел, да?
- Вы плохой, - сказал мальчик, - но не сумасшедший. Псих бы угостил.
- А откуда ты знаешь? - удивился он.
- Нормальные люди злые, - объяснил мальчик. - А психи, наверное, доб-
рые.
- Ах вот оно как, - веселился Шопенгауэр. - Познал ты жизнь, парень.
Но все-таки не до конца, что меня радует. Я тебя немного побалую. На,
возьми.
Артур порылся в карманах линялой джинсовой куртки и достал плитку де-
шевого импортного шоколада.
- Бери, не стесняйся, - предложил он.
Мальчик взял подарок, отбежал в сторону и расплакался. Затем развер-
нул обертку, дергано бросил прочь и принялся ломать плитку. Судорожно
заталкивал куски в рот и жевал, не переставая плакать.
Шопенгауэр не переставал хохотать.
Из проулка появились плохо одетые и грозные тетки. Числом трое, злые
и сексуально неаппетитные. Шопенгауэр глядел на незваных теток и свер-
кально подсмеивался.
- Ах ты, садист, - крикнула самая пожилая и неэротичная.
- Я-то? - улыбнулся ей Шопенгауэр.
- Ты еще улыбаешься, тварь, - прошелестела она. - Довел ребенка до
слез и радуется.
- Я-то? - смотрел на нее улыбчивый.
- Ты, козел, - обвинила тетка. - Ты, фашисткая гадина.
- Неужели все-таки я? - сомнительно покачал головой Артур.
- Отпираешься? - насела тетка помоложе, но тоже не вызывавшая большо-
го желания.
- Отпираюсь, - вздохнул Шопенгауэр. - Чую, что конец пришел, вот и
отпираюсь.
- Эсэсовская твоя морда! - вступила в разговор третья особь. - Ты
нормально отвечай, когда люди спрашивают. Не юродствуй, когда по-челове-
чески разговаривают.
- По-человечески? - ласково усмехался Артур.
