отправляю мой народ в пустыню. В человеке я люблю свет. Толщина свечи меня
не волнует. Пламя скажет мне, хороша ли свеча.
Но я не считаю, что принц хуже грузчика, генерал -- сержанта, начальник
-- подчиненного только потому, что они богаты. Живущие за каменной стеной не
кажутся мне хуже тех, кто построил для себя земляной вал. Я не разрушаю
иерархическую лестницу, которая позволяет человеку подниматься все выше и
выше. Но никогда не спутаю цель и средство, храм и ступени к нему. Лестница
необходима для храма, иначе он будет пуст. Но значим только храм.
Необходимо; чтобы каждый жил и у каждого была возможность подниматься все
выше. Однако жизнь -- только ступени, ведущие к человеку. Храмом будет душа,
которую я создам в человеке, душа и есть самое главное.
Я запрещаю вам заниматься насущным, считать его своей целью. Да, дворцу
нужна кухня, но значим только дворец, а кухня его обслуживает. Вот я созвал
вас и спросил:
-- Зодчие! Что главное в вашей работе?
Вы стояли передо мной и молчали. Наконец вы ответили:
-- Мы служим людям. Даем им кров.
Так служат скоту, строя ему хлев, привязывая в стойле. Да, конечно,
стены нужны человеку, он должен быть укрыт, чтобы стать семенем. Но ему
нужен и Млечный Путь, и морской простор, хотя ни звезды, ни море никак ему
не служат. Но что это значит -- служить? Я видел, как долго и тяжело
взбирались люди на гору, обдирали колени и ладони, изнуряли себя тяготой
подъема, торопясь встретить рассвет на вершине и утолить свою жажду голубой
глубиной долины, как утоляют ее водой долгожданного озера. Они садились, они
смотрели, они дышали полной грудью. В сердце у них билась радость, они нашли
лекарство против усталости от жизни.
Я видел, как стремили люди медленный шаг своих караванов к морю, потому
что оно им было нужно. Они стояли на высоком берегу, оглядывая сгустившийся
простор, таящий в своих глубинах тишину, кораллы и водоросли, вдыхали горечь
соли и любовались бесполезным зрелищем, ведь моря с собой не унесешь.
Любовались, и сердца их высвобождались из рабства будничности. Может, с
отвращением и тоской, как на решетки тюрьмы, смотрели они на чайник,
кухонную утварь, недовольную жену, -- на пелену обыденности, которая может
быть любимой картиной, таящей сокровенную суть мира, а порой становится
саваном, связывает по рукам и ногам, не дает вздохнуть.
Они запасались простором и приносили в дом покой и счастье, которым
надышались. Дом становился другим оттого, что где-то голубела долина на
восходе солнца, где-то плескалось море. Все тянется к большему, чем оно
само. Все хочет стать дорогой в неведомый мир, окном в него.
Так что не говорите, что служите людям, когда складываете кирпичные
стены. Если люди не видели звезд и в вашей власти выстроить для них Млечный
Путь с небывалыми пролетами и арками, потратив на строительство целое
состояние, неужели вы сочтете, что выбросили деньги на ветер?
Еще и еще раз повторяю вам: если вы построили храм -- бесполезный,
потому что он не служит для стряпни, отдыха, заседаний именитых граждан,
хранения воды, а только растит в человеке душу, умиротворяет страсти и
помогает времени вынашивать зрелость, если храм этот похож на сердце, где
царит безмятежный покой, растворение чувств и справедливость без
обездоленности, если в этом храме болезнетворные язвы становятся Божьим
даром и молитвой, а смерть -- тихой пристанью среди безбурных вод, --
неужели вы сочтете, что усилия ваши пропали даром?
Если ты в силах хоть изредка привечать тех, чьи руки покрылись
кровавыми мозолями, кто, не щадя себя, натягивал в бурю паруса, кто от
соленой ласки моря превратился в кровоточащую рану, -- привечать в мирных
водах гавани, где остановилось движение, время, ратоборство, где мерцает
водная гладь, чуть примятая прибытием большого корабля, неужели и тут ты
сочтешь" свои труды бесполезными? А как сладостна для усталых тихая вода
залива после мятущейся гривы морских бурунов...
Вот чем ваш талант может одарить человека. Сложив камни по-своему, вы
выстроите тишину, необычайные надежды и мечту о тихой гавани.
Ваш храм своей тишиной зовет их погрузиться в себя. И они открывают,
каковы они. Без храма звать их будут только лавки. И они откроют в себе
покупателя. Никогда не родится в них величие. Никогда не узнать им, как они
пространственны.
Я знаю, вы скажете: толстяк лавочник и так всем доволен, ему ничего
больше не нужно. Когда у человека мало сердца, удовольствовать его не
трудно.
Глупый язык именует ваши творения бесполезными. Но сами люди
опровергают словесное суждение. Вы же видите, со всех концов света стекаются
они к каменным чудесам, от строительства которых вы отказались. Вы
отказались строить житницы для души и сердца. Но видели ли вы когда-нибудь,
чтобы люди объезжали мир ради складских помещений? Да, все пользуются
товарами и продуктами, пользуются, поддерживая свое существование, но они
ошибаются, если думают, что пища для них важнее всего. В странствие они
пускаются не ради пищи. Кто не видел путешественников? Куда они едут? Что их
соблазняет? Иногда чудесный залив или одетая снегом гора, вулкан, обросший
наплывами лавы, но чаще всего утонувший во времени корабль, который один и
может увезти куда-то.
Они обходят его со всех сторон и, сами того не подозревая, мечтают
стать пассажирами. Потому что этот корабль не везет к небытию. Но храмы не
берут больше странников, не увозят их и не перерождают, как куколка, из
личинки в благородную бабочку. Теперешние странники лишились каменных
кораблей, у них нет возможности переродиться. В конце странствия они не
получат вместо скудной увечной души щедрую и благородную. И вот они кружат
вокруг затонувших храмов, осматривают, вглядываются, бродят по истертым до
блеска каменным плитам и, заблудившись в лесу мраморных колонн, слышат в
величественной тишине только эхо собственных голосов. Им кажется, что они
обогащаются знанием истории, но биение собственного сердца могло бы
подсказать им, что, переходя от колонны к колонне, из зала в зал, из нефа в
неф, они ищут вожатого; что, озябнув сердцем, собрались здесь, взывая о
помощи, которой неоткуда ждать, что жаждут перерождения, в котором им
отказано. Они погребены сами в себе, потому что храмы мертвы и засыпаны
песком, потому что здесь лишь корабли, получившие пробоину и потерявшие
драгоценный груз полумрака и тишины; голубая вода неба хлещет в обвалившиеся
купола, и тихо шуршит песок, всыпаясь сквозь трещины стен. А голод, которым
голодны люди, не утолен...
Так вот что вы будете строить, говорю я вам. Да, человеку нужны
непроходимые леса, Млечный Путь и равнина в голубой дымке, на которую
смотрят с вершины горы. Но сравнится ли необъятность Млечного Пути,
голубеющей долины и моря с необъятностью тьмы в каменном чреве, если зодчий
сумел наполнить его тишиной? И вы, зодчие, вы сами обретете величие, потеряв
интерес к насущному. Созидая поистине великое, вы переродитесь. Оно не
станет служить вам, оно заставит вас служить себе, и вам придется вырасти.
Вы превзойдете самих себя. Невозможно стать великим зодчим, строя всю жизнь
балаганы.
Вы станете великими, если камни, над которыми вам дана власть,
перестанут быть просто камнями, предназначенными служить нехитрым будничным
удобствам, но станут ступенями, ведущими к престолу Господа.
XX
Я устал от рассуждений моих генералов, дотошных и недалеких. А они
обсуждали будущее, как обсуждают закон в парламенте. И полагали, что очень
предусмотрительны. Лучше всего мои генералы знали историю, даты моих побед,
даты моих поражений. Даты рождений и смертей они знали наизусть. Они не
сомневались, что события вытекают одно из другого. История человечества
представлялась им длинной цепочкой причин и следствий, начиналась она с
первой строки исторического учебника и продолжалась до той главы, где до
сведения грядущих поколений доводилось, что пройденный путь благополучно
привел к рождению целого созвездия генералов. Теперь генералы от следствия к
следствию усердно выстраивали будущее и со своими тяжеловесными
конструкциями шли ко мне. "Вот так ты должен поступать, чтобы народ был
счастлив... так, чтобы установить мир... так, чтобы царство процветало. Все
у нас по науке, мы изучили историю".
Но я-то знаю, что наукой становится только то, что неизменно
повторяется. Сажая семечко кедра, предвидят, что вырастет дерево. Бросая
камень, предвидят, что он упадет. Потому что кедр повторяет кедр, падение
повторяет падение. И неважно, что камень брошен впервые и впервые посажено
семечко. Но кто возьмется предсказать судьбу этого кедра? Из семечка он
переродился в дерево, из дерева в семечко, и то, как он будет перерождаться,
не имеет себе подобий. Этот кедр существует впервые, он растет по-своему, он
-- таков, каких еще не бывало. И я не знаю, каким он вырастет. Не знаю я, и
куда движется мой народ.
Да, причины того, что произошло, генералы отыскали с помощью логики.
"Ибо все имеет свои причины, -- объяснили они мне, -- и все -- свои
последствия". Двигаясь от причин к последствиям, они велеречиво вышли на
ложный путь. Потому что случившемуся можно отыскать причину, но понять, что
случится, по тому, что имеешь, невозможно.
После схватки с врагом я могу прочитать на твердом, мелком песке все,
что с ним было. Потому что и мне известно, что одному шагу непременно
предшествовал другой, что цепочка вытягивается звено за звеном, не потеряв
ни единого. Если только не было ветра, что пренебрежительно смахнул все
письмена, словно вытер ребячью грифельную доску. А без ветра след за следом
я доберусь до истока пути и вновь возвращусь к ложбине, где остановился наш
враг, сочтя себя в безопасности, и где мы застигли его врасплох. Я прочитал
его историю, но у меня нет и намека на то, что случится с ним в будущем. То,
что ведет караван, не имеет ничего общего с песком, которым располагаю я.
Следы начертили мне контур, но он пуст, он ничего не знает о ненависти,
страхе и любви, которые правят людьми.
-- Ну что ж, -- сказали мне генералы, увязшие в своей безнадежной
тупости, -- нам все ясно. Мы узнаем, что управляет ими: ненависть, любовь
или страх, и поймем, чего ждать в будущем. Будущее укоренено в настоящем...
Я ответил им: да, мы можем предвидеть следующий шаг каравана. Он должен
повторить предыдущий и быть точно таким же, как он. Повторяемость -- вот
основа нашей науки. Но караван в ту же секунду свернет с пути,
предначертанного моей логикой, потому что ему захотелось чего-то совсем
иного...
Генералы не поняли меня, и я рассказал им историю о великом бегстве.
Случилось это на соляных копях. Песок и голые камни не слишком пригодны
для жизни, но люди кое-как приспособились. В небе палило белое солнце, а в
глубине узких штолен сверкала не вода, а глыбы соли. Соль убила бы любую
воду, если б колодцы не высохли сами. Солнце и каменная соль ждали людей,
которые приходили сюда с водой в бурдюках и кирками, чтобы крошить
прозрачные глыбы, которые были для них и жизнью, и смертью. А поработав, они
возвращались на благодатную, щедрую водой землю, привязанные к ней, словно
дети к матери.
Жестоким и жгучим, как голод, было здешнее солнце. Вокруг соляных копей
гладь песка пропороли черные скалы, твердостью превосходящие алмаз, и ветер
с тщетной злобой вгрызался в них. Веками ничего не менялось в незыблемом
