каждый день с упорным постоянством предшествовало забытью.
Дик Нир имел странную привычку уезжать, не возвращаясь. В его жизни
не было ни одного дома, ни одной улицы, ни одного города, которые бы он
посетил дважды. Его образ жизни нельзя было назвать в полном смысле сло-
ва скитальческим или кочевым. Он, бывало, оседал в одном месте надолго -
на несколько лет. Но когда уезжал оттуда, то уезжал навсегда. И вовсе не
потому, что ставил себе такую задачу. Просто так получалось. Просто та-
ким странным характером Провидение наделило его судьбу.
Когда-то Дик был даже женат. Кажется, в Кармиэле. И прожил с женой
несколько лет. Но потом поехал в командировку в Иерусалим и не вернулся.
Пытался вернуться, но не получилось.
Что же касается моря, то его, как это ни парадоксально, Дик Нир ни-
когда не видел. Проезжая на автобусе по прибрежной трассе, он заключал
сам с собою пари о том, что ни разу не бросит взгляд в окно, выходящее
на море. И всегда выигрывал. К сорока годам Дик основательно изучил свою
жизнь и мог с полной уверенностью сказать, что, побывав на море один
раз, больше никогда туда не вернется. Поэтому встречу с морем он сохра-
нял напоследок.
- Море - самый лакомый кусочек жизни, - говорил Дик своему другу ста-
рику Гидеону. - Оставлю его на черный день.
Один из черных дней наступил слишком неожиданно даже для Дика, при-
выкшего к разного рода причудливым внезапностям своей судьбы. Он попал в
автомобильную катастрофу и повредил позвоночник. С этих пор его постоян-
ным местом жительства стала маленькая однокомнатная квартира в
тель-авивском доме инвалидов. Дом этот располагался в каких-нибудь двад-
цати минутах ходьбы от моря, но это ничего не меняло. Дик не мог ходить.
После автокатастрофы в его распоряжении остались только голова и правая
рука. Все остальное бездействовало.
Родители Дика умерли через три или четыре года после того, как их
единственный сын уехал из отчего дома на экскурсию в Афины. Экскурсия
продолжалась семнадцать лет. Вернувшись в страну (впрочем, не вернув-
шись, а приехав на экскурсию), Дик уже не помнил, где жили его родители,
и даже сам вид отчего дома стерся из его памяти. Он вообще на удивление
быстро забывал материальную обстановку прошлого.
Постепенно Дик приспособился к жизни инвалида. Его физическая непол-
ноценность временами даже доставляла ему удовольствие. Во-первых, не
нужно было работать. Во-вторых, можно было читать. В-третьих, жизнь ин-
валида предоставляла такое широкое пространство для благополучного оди-
ночества, о котором Дик не мог раньше и мечтать.
По вечерам он выезжал в своей инвалидной коляске на балкон, смотрел
на сверкающий огнями город и время от времени закрывал глаза, удовлетво-
ренно окунаясь сознанием в волнующее лицо моря.
В доме для инвалидов Дик познакомился с полупарализованным стариком
по имени Гидеон. Старик этот прожил в инвалидной коляске большую часть
своей жизни. Он был самым первым жильцом этого дома инвалидов. Более то-
го, он его строил. Около тридцати лет назад он был инженером-строителем
и упал с лесов на кучу кирпичей.
- Дом достроили без меня, - рассказывал Гидеон. - Он был готов как
раз к моей выписке из больницы. Меня увезли из этого дома полумертвым и
привезли в него полуживым. С тех пор я тут и кукую.
Эти два человека сошлись в том, что у обоих отсутствовал комплекс не-
полноценности. Ни Дик, ни Гидеон не страдали от того, что они практичес-
ки недвижны, что их жизнь проходит в четырех стенах и в этих же стенах,
по всей видимости, завершится. Оба они умели находить в этой жизни ма-
ленькие радости, оба ощущали в своем положении определенную прелесть.
Они встречались, как правило, после обеда. В комнате Дика. Дик жил на
втором этаже, Гидеон - на пятом. С балкона Дика были видны только сосед-
ние дома, шоссе и небольшая площадь с фонтаном. С балкона Гидеона можно
было увидеть море. Поэтому Дик категорически отказывался подниматься в
комнату друга.
- Поймите меня правильно, - говорил он. - Мне пока еще рано смотреть
на море. Я еще не созрел для этого...
- Тю-ю... - отвечал Гидеон. - Молодой человек, вы все еще находитесь
во власти сантиментов. Море - это так же кисло, как лес или степь. В из-
раильском море так же мало жизни, как и в Иудейской пустыне.
- Не скажите, - оспаривал этот тезис Дик. - И пустыня, и море облада-
ют огромным жизненным потенциалом. Просто он зачастую скрыт от необяза-
тельного взора человека. Вот я, например, никогда не видел моря. Но как
хорошо я его знаю! Мне порой кажется, что так близко море не знает ник-
то.
Гидеон был набожен. Три раза в день он молился, а к Дику часто прихо-
дил (приезжал) с книжкой и читал ему вслух разные места из Торы и Проро-
ков, комментируя их на свой лад. Религию он называл забавой для души.
Этого замечательного старика спасало в его плачевном состоянии лишь то,
что он всю жизнь в целом считал забавой.
- Ну, помирать мне пока рановато, - приговаривал он. - Я еще не наза-
бавился. Вот позабавлюсь пару годков, да и уйду на покой.
Кроме того, Гидеон находил самый глубокий смысл в процессе, который в
учебниках называется самообразованием. Он много читал, учил наизусть
стихи, пытался овладеть латынью вдобавок к ивриту, польскому, румынскому
и русскому, которыми владел в совершенстве (юношей он репатриировался в
Палестину из Бессарабии).
Кошмары, преследующие Дика каждую ночь, были довольно однообразны.
Часто снилась ему большая мерзкая рыба с огромными, покрытыми слизью
глазами, которые смотрели в пустоту с неестественной иронией. Рыба над-
вигалась, разевала свою бездонную черную пасть и пыталась заглотить го-
лову Дика. Но это было не самое страшное. Гораздо страшнее было предс-
тавление о том, как твоя голова, которая еще мыслит, будет перевари-
ваться в желудке чудовища. Дику казалось, что разложение начнется с моз-
га. А когда его серое вещество под воздействием желудочного сока ископа-
емого кашалота превратится в ничто, голова просто лопнет, как яичная
скорлупа. Несколько раз рыбе удавалось приблизиться к Дику настолько,
что он ощущал предсмертный холодок в своих парализованных конечностях.
После таких кошмаров он просыпался с ощущением ломоты в ступнях. Но это
ощущение улетучивалось сразу после того, как сознание возвращало Дика к
действительности.
Дом инвалидов был весьма странным заведением. Он не был похож ни на
больницу, ни на пансионат для престарелых. Медицинские сестры и пар-
ни-санитары совсем не докучали жильцам, навещая их раз или два в неделю.
Врачей не было и в помине, поскольку здесь были собраны люди, лечить ко-
торых было бессмысленно. Отсюда никто и никогда не выходил на собствен-
ных ногах. Обслуживающий персонал был относительно вежлив и абсолютно
равнодушен. Многих это бесило, а Дику и Гидеону нравилось.
Этот дом был идеальным прибежищем для человека, уставшего от жизни,
для того, кто каждому встречному и поперечному говорит: "Ах, оставьте
меня в покое ради всего святого!" Только для этого ему надо было либо
тяжело заболеть, либо разбиться вдребезги. В общем, стать калекой.
Дика нельзя было назвать человеком, уставшим от жизни. Та жизнь, от
которой устают многие из нас, была ему недоступна. Он был слишком любоз-
нателен. Его природное любопытство не давало возможности замечать нудное
однообразие окружающего мира и относиться к нему как к суете сует. Кроме
того, он всегда уезжал и никогда не возвращался назад. Так что физически
его жизнь - до той злополучной автокатастрофы - представляла собой нес-
кончаемую перспективу, постоянную смену впечатлений, последовательную
цепь утрат и обретений. От такой жизни устать так же трудно, как и при-
выкнуть к ней.
Да и дом инвалидов не был конечной точкой этой перспективы. Напротив,
после того как Дик очутился здесь, его перспектива с еще большей лег-
костью устремилась вдаль. Можно сказать, в бесконечность. Причиной этому
стало море. Не конкретное Средиземное море, омывающее многолюдные изра-
ильские пляжи, а море-явление, море-религия, море-лицо.
В глубине души Дик прекрасно понимал, что его первая очная встреча с
морем может стать роковой: море не окажется таким, каким оно представля-
ется ему в грезах. Поэтому он не только не желал этой преждевременной
встречи, но и побаивался ее.
Старику Гидеону нравилась сосредоточенность Дика на этой "забавной"
проблеме, и он всеми силами поддерживал в своем молодом друге этот
странный культ.
- Море боится евреев, - говорил он. - И я, кажется, знаю, почему. Они
слишком жадны до всего живого. Они бережливы до скупости в отношении
собственного труда, зато безумно расточительны по отношению к тому, что
дается им даром. Если бы Чермное море не расступилось перед ними по ма-
новению волшебной палочки Создателя, они бы его просто выпили. Вылакали
бы в минуту со всеми его акулами, ракушками, крабами, осьминогами.
- Море, как мне представляется, - говорил Дик, - самый достойный со-
беседник. Главное - уловить тональность. Иногда мне грезится, что мы с
ним разговариваем. Причем его ответы зачастую опережают мои вопросы. Так
бывает, когда в диалоге отсутствует посредник. Я имею в виду язык. Так
общаются деревья в лесу, песчинки в пустыне, так общаются влюбленные. Не
любящие, а именно влюбленные. Это доступно только восторженным людям.
- ТАНАХ учит нас, что в земной жизни восторга, как такового, не су-
ществует вообще, - философствовал старик Гидеон. - Восторг - понятие
запредельное. То, что мы подразумеваем под восторгом, всего лишь легкое
возбуждение, подобное тому, которое испытывают листья деревьев, когда их
треплет легкий ветерок. Настоящий же восторг - это, как минимум, ураган.
- Мы спорим о терминах, - перебивал Гидеона Дик. - Я не подразумеваю
под восторгом взрыв, вдохновение, просветление и прочие глупости. Я го-
ворю о ровном ощущении полного растворения в диалоге. То есть о самом
естественном и, увы, самом недоступном современному человеку состоянии
его души и тела...
Так эти два одиноких человека коротали свои жизни день за днем. Они
играли в шахматы, читали друг другу вслух понравившиеся книги, слушали
радио, спорили, вспоминали. Им никто не мешал, и их знакомство постепен-
но превратилось в крепкую дружбу, а затем и в тот самый "диалог без пос-
редника", о котором говорил Дик.
Ванька вышел из автобуса на улице Дерех Петах-Тиква, по Каплан дошел
до Дизенгоф-центра, свернул на Петровку, затем на Москвина, миновал ста-
рое здание МХАТа, поплутал по Эстер ха-Малка, спросил дорогу у вахтера в
министерстве абсорбции и, наконец, по Пушкинской добрался до Страстного
монастыря.
Уже подходя к кинотеатру "Россия", он почувствовал влажное дыхание
Средиземного моря.
На пляже было достаточно пустынно. Море плескалось на Пушкинской пло-
щади, утекая своими зеленоватыми волнами вдаль - по Большой Бронной и
Тверскому бульвару. Каждый девятый вал доставал своим белым гребнем до
мемориальной доски в память об актрисе Любови Орловой. Огромные окна
"Макдональдса" изредка показывались из-под воды и снова утопали в среди-
земноморской пучине. Полицейский-марокканец, стоявший по пояс в воде у
киоска "Союзпечати", раскуривал беломорину. Катер "амбуланс" остановился
на Тверской у светофора, а затем, дико взревев сиреной, рванулся в сто-
рону площади Царей Израиля.
Из-за неказистого двухэтажного здания библиотеки имени поэта Некрасо-
ва поднималась огромная черная птица. Она возносилась бесшумно и медлен-
но. Ее крылья, распростертые над морем, как две огромные непроницаемые
плоскости, почти не шевелились. Восходящие потоки плотного воздуха пока-
чали птицу над площадью и бросили прямо на стоявшего у памятника Пушкину
Ваньку. Последнее, что он увидел, было лицо жены. Оно неуклюже болталось
