дите"), аккуратно открыл дверь. В комнате в инвалидных колясках сидели
два человека. Один - седой старик в кипе с сухим морщинистым лицом и не-
обычайно живыми глазами. Другой - среднего возраста, смуглый и несколько
смурной. На столе стояло два стакана с остатками апельсинового сока и
шахматная доска. Фигуры замерли в состоянии недоразвитого дебюта.
Оба инвалида выглядели вполне благополучно. Обоих Ванька видел раньше
в столовой, но мельком. Они относились, как говорили санитары, к "здоро-
вым инвалидам", то есть к тем, которые не доставляли обслуживающему пер-
соналу особых хлопот.
Старик вежливо поздоровался, молодой скупо кивнул. Старик похлопал
молодого по руке, а затем, обращаясь к Ваньке, выдал такую длинную тира-
ду то ли на иврите, то ли на санскрите (для Ваньки это было совершенно
равнозначно), что бедному санитару оставалось только развести руками в
знак полного непонимания.
- Ну хорошо, - сказал старик по-русски. - Как вас зовут?
- Вы говорите по-русски? - ошеломленно спросил Ванька. Неизвестно,
чем он был поражен больше - тем, что еврейский старик заговорил на его
родном языке, или тем, что он обратился к нему на "вы".
- Впервые встречаю такое имя, - заключил старик и продолжил: - Моло-
дой человек! У нас к вам небольшая просьба. Не могли бы вы подняться на
пятый этаж в номер пятьдесят шесть и кое-что принести оттуда.
- Конечно... Разумеется... - забормотал Ванька. - Что нужно принести?
- Там на этажерке, - старик почему-то бросил победоносный взгляд на
молодого, - лежит синий альбом, а рядом с ним большая морская раковина.
Будьте любезны, принесите и то, и другое сюда...
Ванька вышел и... пропал. Его не было около часа. Потеряв терпение,
старик Гидеон выехал на лестничную площадку, и его удивленному взору
предстала такая картина: этот неказистый санитар сидел на корточках,
прислонившись спиной к стене, и, прижав к уху морскую раковину, самозаб-
венно слушал. Его глаза были закрыты, а из-под пухлых, чуть подрагиваю-
щих губ пульсировала ювелирным сиянием золотая фикса. Альбом, который
назывался "По следам великих кораблекрушений ХХ века", лежал у Ваньки на
коленях, раскрытый на странице с видом Карибского моря.
- Э-э, - медленно протянул старик Гидеон, - да вы, любезный, как я
посмотрю, из породы Дика Нира...
- Представляю вам вашего эпигона, - заявил Гидеон Дику, указывая на
Ваньку, который ввозил его кресло в комнату. - Он, как мне кажется, тоже
из разряда маринистов-любителей.
Гидеон развернулся на своей каталке, подъехал к Ваньке, взял его за
руку, заглянул в глаза и вкрадчиво спросил:
- Ну, молодой человек, что же вы там услышали?
- Я... - Ванька покраснел. - Извините, что я задержал вас... Но этот
звук... Оттуда, - он указал на раковину, - и прямо в ухо... Как же это
происходит?.. Как море может оставлять по себе память... Елы-палы, это
же какое-то чудо...
Он закрыл глаза, и если бы вовремя не уцепился рукою за водосточную
трубу на углу Добролюбова и Руставели, то был бы тут же унесен течением.
Большой черный корабль с иссеченными то ли градом, то ли осколками бор-
тами, медленно плыл в сторону пивного бара на улице Фонвизина. На капи-
танском мостике стоял высокий седой старик в черной шляпе. Он сцепил ру-
ки в замок, поднял их над головой и поприветствовал Ваньку добрым пар-
тийным жестом. Вежливый Ванька решил ответить тем же и... сорвался с
прикола. Его понесло, закружило, завертело...
Оба инвалида смотрели на санитара широко раскрытыми глазами. Старик
даже придвинулся поближе и приставил к уху морщинистую ладонь. Ванька
стоял посреди комнаты, как абитуриент на вступительном экзамене в теат-
ральное училище. Его руки были сложены за спиной. Голова по привычке от-
кинута назад. Подбородок вздернут. Его лицо было вдохновенно-пунцовым.
Первым от наваждения очнулся старик Гидеон.
- Вот это монолог! - восхищенно произнес он. - Васко де Гама! Френсис
Дрейк!! Горацио Нельсон!!!
- Вам перевести? - обратился он к Дику.
- Не нужно, - Дик тоже был взволнован. - Мне кажется, я все понял. Он
говорил о море. О теплом южном море, о белой яхте, проплывающей на фоне
заходящего солнца, о большой рыбе, живущей в самой пучине, о чайках,
бесшумно скользящих над гребнями волн, о песке цвета пшеничного поля...
Старик подозрительно посмотрел на Дика, бросил настороженный взгляд
на Ваньку и сказал:
- Абсолютно точно. Каким это образом вы его поняли?..
- По интонациям, - ответил Дик. - Это, оказывается, так просто...
С тех пор Ванька стал появляться в комнате номер двадцать один почти
ежедневно. Сначала он искал всевозможные поводы заглянуть к старику Ги-
деону и Дику, но потом, когда ему ясно дали понять, что он там желанный
гость, стал заходить запросто. Кресло за "пальмой" осиротело.
Таким образом, их стало трое. Два инвалида и санитар. Порою они про-
сиживали в комнате до сумерек, ведя только им троим понятные разговоры.
Косноязычный Ванька незаметно для себя превратился в Ваньку красноречи-
вого. Он беспрестанно вспоминал Фрязино, Москву, углы и проулки, метро и
электрички, рассказывал о своем детстве, о брате-близнеце, о детях и об
Ирэне. Старик Гидеон, улыбаясь, что-то нашептывал Дику, а тот, умильно
кривя губы, кивал головой и просил дальше не переводить.
- Не надо, не надо, - мягко протестовал он, и его смуглое лицо тепле-
ло. - Я все понимаю. Он опять рассказывает нам про море...
Иногда они в чисто русском смысле соображали на троих. Соображал в
основном, конечно, Ванька, но удовольствие в равной степени распределя-
лось между всеми участниками междусобойчика. Это были маленькие семейные
праздники. Из ближайшей лавки Ванька приносил водку. Они выпивали. Дик с
Гидеоном по рюмочке, Ванька - пять. Закусывали солеными сухариками. А
затем приступали к таинству - слушали по кругу старую морскую раковину
Гидеона.
Ванька стал приходить домой поздно. Это обстоятельство, как ни стран-
но, особенно радовало его недалекую жену. Ирэна считала сверхурочную ра-
боту чем-то вроде основного направления абсорбции. В ее ограниченном
сознании Ванькины переработки ассоциировались с прохождением гиюра. "Мой
благоверный совсем объевреился! - с гордым удовлетворением говорила она
соседкам. - Работает с утра до вечера..."
Полгода эта странная команда провела в лучших олимпийских традициях.
Для каждого из них главным была не победа, а участие. В этой компании
никто никого ни в чем не убеждал. Все трое были убеждены, каждый в сво-
ем, еще до того, как встретились. А то, что их убеждения чудесным обра-
зом совпали, казалось им совершенно естественным. Во всяком случае, так
казалось Ваньке и Дику. Старику Гидеону в этом смысле было несколько
сложнее. Он был слишком умудрен жизнью и, пожалуй, больше притворялся.
Но даже если и так, то делал он это с неподражаемым искусством. Он хохо-
тал, хлопал в ладоши, пускался в бесконечные разглагольствования - в об-
щем, забавился вовсю. Впрочем, душа его была светла. А в светлой душе
всегда находится свободное местечко для вдохновения и восторга собесед-
ников.
Так они и летали по волнам воображаемого моря, от вечера к вечеру, от
беседы к беседе все больше погружаясь в состояние какого-то сладкого
единения, детской влюбленности друг в друга.
Но и этой лодке суждено было попасть в бурю и разбиться в щепки. Гром
грянул, как водится, среди совершенно ясного неба. Однажды утром, прика-
тив на своем велосипеде на работу, Ванька застал во втором подъезде тре-
вожную суету. У крыльца стоял темно-синий "Форд-транзит". Два санитара,
дежуривших в ночную, подкладывали под открытые пружинные двери кирпичи.
Для Ваньки все эти действия были достаточно привычными - в доме инвали-
дов умирали часто. Но на этот раз он ощутил неприятный холодок в груди.
- Кто? - спросил Ванька белобрысого громилу Эдика - одного из ночных
санитаров.
- Доходяга из пятьдесят шестого, - ответил тот. - Давай, приступай! А
я пошел домой...
Всю глубину этой утраты Ванька осознал только тогда, когда поднялся
на второй этаж, в двадцать первый номер.
- Я все знаю, - сказал Дик. И Ванька впервые прекрасно понял слова на
чужом языке. - Ночью у него остановилось сердце... Такое сердце...
Дик плакал беззвучно. Слезы текли по его смуглым щекам и капали на
рубашку. Его лицо не выражало ни горя, ни печали. Оно было хмурым.
- У меня к тебе две просьбы, - сказал Дик тихим голосом. - Съезди на
похороны, и когда все уйдут, положи на его могилу вот это... - он повер-
нул свою коляску и указал правой рукой на раковину, лежащую на столе. -
А вторую просьбу я выскажу, когда ты вернешься.
Ванька спустился вниз, напросился сопровождать тело старика Гидеона в
"Хеврат кадиша", пока тело обмывали и готовили к погребению, он успел
сходить в магазин и купить все, что считал необходимым. Затем он поехал
на кладбище, где оказался единственным "родственником усопшего". Дождав-
шись, пока два бородатых черношляпых могильщика закопают покойника,
Ванька вручил им обоим по двадцать шекелей и отправил восвояси. Затем он
устроился возле свежего глиняного холмика среди густого столпотворения
старых гранитных и мраморных плит, напоминавших прогнившие зубы кашало-
та, достал из целлофанового пакета раковину, бутылку водки, полбуханки
темного хлеба и бумажный стакан, разместил все это у своих ног...
Выйдя из ворот кладбища, Ванька повернул на Красноармейскую, прошел
два квартала в сторону железнодорожного депо, пересек узкоколейку и у
деревянного пивного ларька, стоящего под виадуком, столкнулся лицом к
лицу со своим братом Семеном.
- Я сегодня сбегу с математики, - сказал хулиганистый Семка и протя-
нул Ваньке свой портфель. - Скажи училке, что у меня пузо подвело...
Он подобрал с земли сломанную ветку и стал сдирать густую маслянистую
грязь с подошвы своего видавшего виды ботинка. На улице было буднично и
серо. Массивная черная туча надвигалась на Фрязино со стороны Москвы и
грозила превратить город в сплошной селевой поток. Туча не напоминала
Ваньке ни большую черную птицу, ни большую черную рыбу, ни большой чер-
ный корабль. Она была просто тучей - мутным скоплением больших и черных
климатических перспектив. И ни одно человеческое лицо не привиделось ему
в этом кошмаре, ни одной знакомой черты не обнаружил он в окружающем
пейзаже...
Ванька уходил. На могильном холмике - прямо под деревянной дощечкой с
именем, фамилией и номером участка, где теперь вечно предстояло "заба-
виться" старику Гидеону, - лежала морская раковина. Рядом с ней стоял
белый бумажный стаканчик, до краев наполненный водкой и прикрытый сверху
неровно обрезанной темно-коричневой горбушкой.
О второй просьбе Дика Ванька догадался еще на кладбище. И когда она
прозвучала, он не выразил ни удивления, ни протеста. На следующий день,
испросив официальное разрешение у начальства, он водрузил на голову ин-
валида соломенную кепку и повез его на море.
Им потребовалось всего полчаса, чтобы добраться до берега. За все
время пути они не произнесли ни слова. Ванька поставил каталку Дика в
тени спасательной будки, взял пластмассовый стул и сел рядом.
Море было спокойным и равнодушным. Необъятное жидкое пространство ко-
лыхалось перед глазами двух великовозрастных сирот - инвалида и санита-
ра, - как огромная неодушевленная тряпка.
- Достаточно, - сказал Дик по прошествии, может быть, получаса. - По-
ехали обратно...
Через неделю Дик исчез из дома инвалидов. Ваньке объяснили, что его
забрали какие-то дальние родственники из Америки и увезли к себе то ли в
Вайоминг, то ли в Айову.
- Они хотели везти его на теплоходе, - сказал вахтер, - но он устроил
скандал. Заявил, что ненавидит море, и потребовал отправить его самоле-
