пришлось уйти. Этому было сразу несколько причин. Дважды во время воен-
ных операций он проявлял безрассудную отвагу и дважды вдохновенно празд-
новал труса. Один раз (Таль служил на Голанских высотах) он на спор про-
бежал, не останавливаясь, минное поле длиною в километр. В другой раз не
пошел в атаку, решив отлежаться в укрытии. А когда командир спросил его,
в чем дело, он стал пускать слюни и лепетать, что страшно боится. А в
доказательство предъявил мокрые штаны.
Буквально через две недели после этого "конфуза" Таль смело прыгнул с
десятиметровой высоты. Вертолет никак не мог приземлиться, чтобы оказать
помощь раненому солдату. Таль схватил аптечку и прыгнул. Он вывихнул се-
бе ногу, но сумел, как мог, наложить жгут на бедро своему товарищу и, по
существу, спас тому жизнь. А через полгода отказался прыгать с парашю-
том, сославшись на страшные головокружения. ("От высоты меня тошнит с
детства!")
Не было ни одного случая, чтобы Таль выходил от армейского врача без
требуемой справки. В жуткую жару он мог продемонстрировать все симптомы
простуды (однажды осенью, когда на Хермоне было плюс два градуса по
Цельсию, он предъявил полковому фельдшеру напрочь отмороженный палец но-
ги), в проливные дожди получал тепловой удар, а когда было необходимо,
страдал неудержимым поносом.
Впрочем, он не был симулянтом в прямом смысле этого слова. К армейс-
кой службе он относился ответственно, выкладывался полностью и сполна
отдал долг родине, получив в разных переделках два огнестрельных ране-
ния. В ногу и в плечо.
...сегодня ночью общался с Ним. Ощущение не из простых. Мне присни-
лось, что мы (разнородная толпа молодых людей) находимся в каком-то
средневековом замке. Сидим на полу, вернее на огромной рыболовной сети,
расстеленной по каменному полу. Вдруг - шаги... Сеть взметается вместе с
нами к потолку... Мы болтаемся в ней, как глупые рыбы, пытаемся освобо-
диться, но у нас ничего не получается... Обессилев, остаемся висеть вниз
головами...
Потом я оказываюсь на сырой европейской улице. Сумерки. То ли Париж,
то ли Прага. Вокруг ни души... Я сижу на складном стульчике с брезенто-
вой спинкой. Передо мной мокрая булыжная мостовая. Трамвайные рельсы...
Вдруг из окна каменного дома прямо в глаза ударяет резкий свет... Хочу
закрыть глаза и не могу... Появляется Он... Но я его не вижу... Только
этот ужасный свет жалит прямо в зрачки...
Таль Билан не знал границ преображения. Будучи чрезвычайно общи-
тельным человеком, он впадал в любую среду, как ручей в море. То есть
абсолютно растворяясь. В жизни ему попадались разные люди, и все до од-
ного считали Таля своим, себе подобным. В кругу порядочных людей он был
сама добродетель. С подонками говорил на языке отъявленного негодяя.
Лгал, беседуя с лжецом, грязно матерился в компании с грубияном и расс-
казывал скабрезные анекдоты, беседуя с пошляком.
В министерстве, где он работал, хватало и правых, и левых, и профес-
сионалов, и дилетантов. Таль был одновременно и тем, и другим. Известен
такой случай. Однажды Таль, как начальник отдела планирования, делал на
коллегии министерства доклад о перспективах развития экономики страны. А
затем выступил в прениях и разгромил собственные тезисы, не оставив от
них камня на камне. В перерыве между докладом и прениями он разговорился
в курилке с одним из недоброжелателей министра, который заявил, что в
министерстве работают одни профаны и они в конце концов приведут страну
к катастрофе.
Вернувшись в зал заседаний, он услышал вопрос генерального директора
министерства:
- Кто еще хочет выступить?
- Я, - сказал Таль. Он прокашлялся, отхлебнул из стакана минеральной
воды и заявил:
- К моему великому сожалению, в нашем министерстве работают одни про-
фаны, и они в конце концов приведут страну к катастрофе. Доклад, который
мы сегодня прослушали, страдает одним недостатком: он составлен по-диле-
тантски...
И так далее. Тем же вечером Таль с большим искусством убедил министра
в том, что это была шутка. Не совсем удачная в том смысле, что слишком
тонкая.
На похоронах мой троюродный брат рассказал такую историю:
- В последний раз я встретился с Талем при весьма странных обстоя-
тельствах. Ко мне тогда приехал знакомый из Афин и я возил его по разным
нашим достопримечательностям. Это было, как помнится, в воскресенье. Мы
приехали в Иерусалим и гуляли по Старому городу. Мой знакомый - правос-
лавный грек, и для него посещение святых христианских мест в Иерусалиме
было не просто целью, а сверхзадачей. В храме Гроба Господня мы провели
не меньше трех часов. Я устал как собака и уже проклинал эту экскурсию.
Помолившись у самого Гроба, мой приятель потащил меня наверх - в армянс-
кую часть храма. Мы поднялись по серым истертым ступеням и присели от-
дохнуть на каменную скамью.
- Смотри, - сказал мой грек и кивнул в сторону маленького амвона пе-
ред одним из многочисленных алтарей. У амвона на коленях стояли два че-
ловека - средних лет мужчина и мальчик. Они шептали про себя молитвы и
яростно крестились. Каково же было мое удивление, когда в мужчине я уз-
нал нашего Таля. Не поверив своим глазам, я подошел к молящимся поближе.
Это был действительно Таль. Он бормотал молитву без передышки, на ка-
ком-то неизвестном мне языке, кажется на латыни. Мальчик едва поспевал
за ним. Оба были целиком погружены в таинство, и я посчитал неприличным
прерывать это странное общение с христианским богом, хотя буквально две
недели назад, когда мы хоронили дедушку Гидеона, убитый горем Таль читал
над его могилой кадиш.
Мы с греком пошатались по городу еще часа два и у Яффских ворот
столкнулись с веселой компанией. Она состояла из Таля Билана, какого-то
американца, говорящего по-русски, его жены и сына.
- Какая встреча! - закричал Таль. - Знакомься - мои друзья из Брайто-
на. Вернее, из... как это называется ваш городок?.. Ах да, вспомнил...
Вильнюс...
Он тут же всех перезнакомил друг с другом и потащил в ресторан. Там
мы просидели до позднего вечера. Мой грек, надувшись красного вина, на-
чал петь свои песни, а Таль, к полному удивлению присутствующих, подпе-
вал ему по-гречески, будто за день до этого вызубрил все тексты назубок.
Когда мы выходили из ресторана, я спросил его о молитве в храме Гроба
Господня. Таль весело посмотрел на меня и сказал:
- Этот мальчик сегодня впервые побывал в настоящем храме. Ах, как го-
рячо мы с ним помолились!..
...Потом я оказываюсь на маленькой льдине. Кругом белым-бело... Подо
мной холодный океан, а льдина тает, становится рыхлой... Я уже по колено
в ледяной воде. Стараюсь выбраться, но, как только ступлю на твердь, тут
же проваливаюсь... Но перед тем, как оледенеть совсем, вдруг оказываюсь
на высокой скале... Падает ночь... Я стою в полном одиночестве так высо-
ко над миром, что могу воочию убедиться: Земля круглая. За дугообразным
горизонтом, очерченным последней полосой заката, вижу морщинистое лицо
Луны... Высота страшная, и мне нужно упасть... Я не хочу, но знаю, что
нужно. И еще я знаю (а это так редко происходит во сне), что, если упа-
ду, тут же проснусь. И от этого еще больше не хочу падать... И вдруг
снова ЭТО ДЫХАНИЕ. Тихое, легкое, нежное, непередаваемо свежее. Не слы-
шится, а происходит. И снова, прежде чем оглянуться, я думаю, что так
дышать может только она, Ли...
Мне думается, что оригинальное заключение о причинах гибели Таля Би-
лана, сделанное следователями полиции, было по существу своему верным.
Скорее всего он действительно погиб в результате приступа внезапного по-
мешательства. Кто знает, может быть, за час до смерти Таль встретил на
улице какого-нибудь сумасшедшего и разговорился с ним. Они, наверное,
поняли друг друга с первого слова, выпили пивка где-нибудь в уютном
скверике и расстались большими друзьями, пообещав друг другу непременно
встретиться на небесах.
Таль Билан любил людей не так, как любим их мы. В большинстве своем
они были ему безразличны. Но каждый в отдельности представлял для его
воображения истинный клад. Его вдохновения хватало на всех, кого он
встречал и с кем общался. Каждого человека, будь то праведник или под-
лец, глупец или гений, он наделял некой поэтической силой, о которой в
свое время так точно написал Марсель Пруст: "Люди в большинстве своем до
того нам безразличны, что когда мы наделяем кого-нибудь из них способ-
ностью огорчать и радовать нас, то это существо представляется нам вы-
шедшим из другого мира, мы поэтизируем его, оно преображает нашу жизнь в
захватывающий дух простор, где оно оказывается на более или менее близ-
ком от нас расстоянии".
Мне трудно судить о том, имел ли Таль Билан собственный характер.
Мне, повторяю, не довелось знать этого человека в лицо. Но я узнал его
голос и, как мне кажется, старый магнитофон "Грюндиг" поведал мне гораз-
до больше, чем смог бы поведать сам герой - лгун, актер, лицедей...
...и тогда камера переключилась снова, и снова мы стояли на коленях,
обнявшись, у холодной ванильно-шоколадной стены башни, на узеньком жес-
тяном карнизе... Ее ключицы снова оказались в моих руках. Но я уже знал,
что это за руки...
Я в последний раз пошевелил пальцами, в последний раз ощутил нежное
излучение ее кожи и... столкнул Ли в пропасть. Падая вниз, в смерть, она
смотрела на меня с благодарной нежностью...
На земле существуют явления,
открывающие какой-то доступ к неведомому;
мысль ищет выхода в этом направлении,
и сюда же устремляется гипотеза.
Догадка имеет свое compelle intrare (заставь войти - лат.).
В иных местах и перед иными предметами
мы невольно останавливаемся в раздумье
и пытаемся проникнуть в их сущность.
Иногда мы наталкиваемся на полускрытую неосвещенную дверь
в неведомый мир.
Кого не навел бы на размышления вид этого мертвеца?
Виктор Гюго. Человек, который смеется
Шандор Коган был когда-то солдатом. Причем хорошим солдатом. Он хоть
и не служил в отборных боевых частях (помешал пустяк - отсутствие води-
тельских прав), но принимал участие в локальных войнах и вообще показал
себя молодцом. Вплоть до своего ужасного ранения.
Шандор родился в маленьком провинциальном городке Атлит на берегу
Средиземного моря. Все его детство прошло у подножия крепости крестонос-
цев, которая являлась единственной причиной того, что родной городок
Шандора был отмечен на всех туристических картах страны. Здесь он взрос-
лел в жестоких играх со сверстниками, здесь учился дружить и враждовать,
здесь впервые заметил за собою некоторые странности. Вернее сказать, на
эти странности ему указали друзья его детства, а потом и родители. Зак-
лючались они в густой сосредоточенной задумчивости, напоминавшей ото-
ропь. Эта задумчивость внезапно овладевала мальчиком, когда он смотрел
на что-то движущееся. Любое движение - будь то морская волна, пламя
костра или пейзаж, убегающий за окном автомобиля, - приводило Шандора в
состояние прострации, выйти из которого было не так уж легко. Он как бы
впитывал движение взглядом, абсолютно отрешаясь от внешнего мира. Его
глаза были широко открыты, дыхание затаено. Он не обращал внимания на
посторонние звуки, не слышал, когда его окликали по имени. Только смот-
рел и смотрел.
Когда эта причуда стала поводом для насмешек со стороны школьных дру-
зей, Шандор с мужественным упорством начал с нею бороться. И победил.
Правда, когда ему исполнилось 18 лет, он так и не смог сдать экзамен
на водительские права, хотя предпринял ряд отчаянных попыток. Приговор
экзаменаторов был суров: рассеянное внимание. Шандор Коган тогда и не
подозревал, что в этой парадоксальной формуле (разве внимание может быть
рассеянным?) заключена вся его судьба. Причем не столько жизнь, сколько
