семан уже не оправится...
На этом мы с Меиром Хаберманом и расстались. Я приехал домой, отос-
пался, а вечером, стряхнув с себя похмельное оцепенение, сел в кресло и
раскрыл "Парадоксы от Буайе" на случайной странице. И вот что я прочи-
тал:
"Не есть ли горячность, честолюбивая страсть, которые вкладывает че-
ловек в поиски ума, убедительнейшее доказательство того, что ум является
чуждой, несвойственной человеку чертой? Больше всего на свете человеку
хочется того, чего у него нет, чего он не может и не должен иметь".
Я перевернул страницу.
"Наивысшим состоянием цивилизации должно, очевидно, быть такое состо-
яние, когда все жизненные вопросы будут разрешаться посредством легкой
игры чистых идей, без малейшей потребности в козлах отпущения, придающих
идеям вещественность и плотскость".
Я перевернул еще одну страницу.
"Оказываясь перед живописным произведением, не воспроизводящим карти-
ны действительности, умственно необразованный человек задается вопросом:
"Что это значит?"
Умственно необразованный человек во всем усматривает какую-то цель.
Он считает, что всякая земная вещь подчинена определенной цели и что
цель эта указана в значении самой вещи. По его мнению, чем выше интел-
лект и глубже ум, тем настойчивее мысль и целенаправленнее действие...
Умственно необразованный человек объединяет ценность и цель. Он не
допускает, что жизнь может и не иметь цели, что в жизни может и не быть
Бога..."
"Ничто, о темные люди, не преследует в словах Ницше ту цель, о кото-
рой думаете вы. Хорошо бы ввести правило, позволяющее избегать этих
безнравственнейших ошибок. Отделить плевелы от пшеницы. Запретить, чтобы
темные люди смешивались с людьми-светочами и прибирали к рукам их "не-
постижимые слова".
Я захлопнул книгу, взял с журнального столика пачку сигарет "L&M",
разодрал на ней целлофановую рубашку и на бело-красной поверхности ог-
рызком моего карандаша мелко написал: "Хабермана и всю его шайку изоли-
ровать! Буайе оставить в покое! Е. С-ц, 24. 10.1996".
__________________
* Альберто Савинио - наст. имя Андреа Де Кирико (1891-1952) -
итальянский писатель, художник, музыкант. В новелле использованы фраг-
менты его эссе "Intelligenza" ("Ум") и "Nietzsche" ("Ницше").
** Сотадизм - распутство, похоть. По имени греческого поэта Сотада
(III век до н.э.), сочинявшего насмешливые и непристойные стихи в эпоху
греко-египетского монарха Птолемея Филадельфа (283-247 гг. до н. э.).
Большинство наших занятий - лицедейство.
Mundus universus exercet histrioniam
("Весь мир занимается лицедейством"
- Стих Петрония, приводимый Юстом Липсием).
Нужно добросовестно играть свою роль,
но при этом не забывать, что это всего-навсего роль,
которую нам поручили. Маску и внешний облик
нельзя делать сущностью, чужое - своим.
Мы не умеем отличать рубашку от кожи.
Достаточно посыпать мукою лицо,
не посыпая ею одновременно и сердца".
Мишель Эйкем де Монтень. Опыты
- Каков ты? - спросил Он.
- Я таков, каким Ты меня создал.
- Ты - моя ошибка, - загрохотал Он.
- Нет! - закричал я. - Ты не умеешь ошибаться! Я такой же, как все!..
- Нельзя быть одновременно всеми! Ты - ошибка!..
- В чем же Ты ошибся?
- Я забыл вложить в тебя характер...
Авицур Бар-Нигун. Разговор мавра с Аллахом
Человек, о котором я хочу рассказать, погиб более десяти лет назад.
Он попал под поезд. Мало того, что он умудрился найти в этой пустыне по-
езд, он еще и выпрыгнул на рельсы в совершенно невменяемом состоянии, то
есть будучи сильно пьяным. Так, во всяком случае, говорили очевидцы тра-
гедии.
- Он распевал фривольные песни, шатался из стороны в сторону, приста-
вал к людям стоящим на платформе, - рассказала на следствии одна из сви-
детельниц - толстая пожилая дама с большой бородавкой на щеке. - Лично
мне он прошептал на ухо, что я потрясающе красива. В общем, вел себя
крайне оскорбительно...
- Накурился травки, - констатировал молодой солдат, который также
оказался свидетелем. - Только травка может давать такой замечательный
эффект. На себе испытал.
Медицинская экспертиза, вопреки всем этим показаниям, установила, что
в крови погибшего не было ни миллиграмма алкоголя. Следов наркотического
воздействия также не было обнаружено. Тем не менее следствие закончилось
в течение двух часов. Было решено, что беднягу постиг приступ внезапного
помешательства.
Судьба этого человека интересна тем, что он прожил в полном смысле
слова дерзновенную жизнь. Не являясь творцом в привычном для нас понима-
нии, он был вдохновенным лгуном, актером, лицедеем. Не по профессии, а
по призванию свыше.
...Этой ночью мне приснился удивительный сон. В нем был один эпизод,
который меня просто потряс. На большом правительственном банкете - прав-
да, неизвестно какого правительства; там мелькали совершенно не совмес-
тимые за одним столом личности, например, Шарль де Голль, Анвар Садат,
Уинстон Черчилль, Голда Меир, Че Гевара, Хемингуэй, маршал Малиновский,
Питер Устинов и почему-то Сервантес с оторванной рукой; все, между про-
чим, были с молоденькими женами - так вот, на этом самом банкете я ока-
зался в шортах и пижамной куртке. Было так стыдно, как бывает только во
сне. Я бросился вон и неисповедимыми путями сна выбрался на крышу огром-
ного небоскреба. Огромного - слабо сказано. Это была настоящая Вавилонс-
кая башня, построенная из скользкого пещерного камня и ржавого железа.
Глянув вниз, я не увидел земли. Только облака - со спины. Сразу же, как
это бывает только во сне, я понял, что должен спуститься. Вокруг не было
ни чердачных окон, ни дверей. Я начал спускаться по узким карнизам. Не-
которые из них были соединены друг с другом хлипкими алюминиевыми лест-
ницами. С других я спускался на невесть откуда взявшихся веревках. На
третьем ярусе спуска я ощутил, что не один. За моей спиною кто-то тихо
дышал...
Таль не отдавал себе отчета в своем вдохновении. Он вообще не отчиты-
вался перед собой в своих поступках. Какая-то теплая рука вела его
сквозь жизнь, указывая, когда это требовалось, как надо себя вести и ка-
кое действие надо совершать. Эта рука, очевидно, и столкнула его тогда
на рельсы, под колеса одного из четырех поездов (в каждом по два ваго-
на), которые бегали (это слишком сильно сказано) по просторам (тоже пре-
увеличение) нашей страны.
Если избавить его биографию от подробностей, от ответов на вопрос
"как?", то можно сказать, что Таль был везунчиком. В жизни у него полу-
чалось все. Он с отличием закончил школу, отслужил в боевых частях ар-
мии, поступил в университет, защитил докторскую диссертацию по экономи-
ке, работал в министерстве планирования начальником отдела, метил в ге-
неральные директоры, и без всяких сомнений попал бы на это место, если
бы не бредовая идея, пришедшая в голову кому-то из великих сионистов. Я
имею в виду идею построить в Израиле железную дорогу.
Впрочем, повторю: Таль не был властен над своей судьбой. В определен-
ный момент эта упрямая рука все равно столкнула бы его куда-нибудь в
пропасть, в море, под колеса автомобиля, наконец. Его смерть была так же
записана в Вышних, как и его жизнь.
Он был моим дальним родственником по отцовской линии. Мы не были зна-
комы, даже шапочно, но из разрозненных сведений о нем (в том числе и из
его снов, которые он с воодушевлением педанта наговаривал на древний
магнитофон "Грюндиг") мне удалось составить некий портрет этого в самом
буквальном смысле баловня Судьбы.
...накатило на меня, как наваждение. Сначала я услышал ЭТО ДЫХАНИЕ.
Оно было тихим, легким, нежным, непередаваемо свежим. Оно не слышалось,
оно происходило. Прежде чем оглянуться, я подумал, что так дышать может
только она, Ли...
Ли была моей первой любовью - любовью в четырнадцать лет. Мы учились
в одной школе, я - на класс младше. Она была красивой и очень гибкой де-
вочкой. Ее темные волосы всегда были коротко подстрижены. Одевалась она
неизменно в спортивную майку и мини-юбку. Менялся только цвет материи.
Ее ноги... впрочем, они были красивы и только. Больше всего меня вдох-
новляли ее голые ключицы (не плечи, а именно ключицы), из которых, как
сильное молодое деревце, росла (другого слова не подберешь) удивительно
стройная шея. Никогда в жизни я не желал ничего больше, чем просто пог-
ладить ее ключицы. Мне казалось, что одного моего прикосновения к ним
будет достаточно, чтобы, во-первых, умереть от нежности, а во-вторых,
сразу попасть в Рай...
Ее звали Лина. Про себя я называл ее Ли. У нее был мягкий, розовый,
подвижный рот, достаточно длинный, с горбинкой, нос, исключительно чис-
тая кожа и небесно-голубые глаза. Эта голубизна все портила. Я не люблю
голубых глаз - они всегда обманывают...
Стало быть, звали его Таль Билан. Родился он в Иерусалиме, в семье
юристов. Отец его - Амнон Билан - был заместителем президента коллегии
адвокатов Иерусалима. Мать, Рахель, работала в окружной прокуратуре.
Детство Таля было безбедным и безоблачным. До окончания школы он ус-
пел изъездить с родителями всю Западную Европу, побывать в Америке,
Австралии и Новой Зеландии.
Странности в его характере начались с того случая, когда отец в пер-
вый и последний раз в жизни отвесил ему пощечину. Талю было тогда семь
или восемь лет.
Как-то раз, когда родителей не было дома, он стащил из ящика отцовс-
кого стола кубинскую сигару и самозабвенно выкурил ее в туалете. Стойкий
запах табака предательски продержался до прихода родителей, но когда ре-
бенок был самым строжайшим образом допрошен об обстоятельствах преступ-
ления, он сплел такую невероятную историю, что отец раскрыл от удивления
рот, а мать даже всплакнула.
Оказалось, что в отсутствие родителей в квартиру постучал некий чело-
век в черном плаще. Мальчик описал его приметы с таким искусством, что
можно было прямо на месте составить фоторобот преступника. От внимания
ребенка не ускользнула ни ямка на подбородке, ни родинка на мочке право-
го уха.
Дальше дело было так. Человек в черном плаще попросил попить воды,
прошел на кухню и... пропал. То есть на глазах у ребенка растворился в
воздухе. Затем мальчик услышал какой-то шорох в отцовском кабинете. Он
открыл дверь и увидел, что ящик стола медленно выдвигается, оттуда вы-
ползает сигара, сама зажигается и, извергая клубы синего дыма, летит по
воздуху в туалет. Затем раздается звук спускаемой воды, хлопают двери, и
чудо полтергейста исчезает насовсем, отравив полквартиры ароматом ку-
бинского табака. Купившийся на эту байку отец трижды обошел весь дом,
обследовал самые темные углы, залез на антресоли и даже заглянул в уни-
таз, предварительно спустив воду.
Таль вел свой рассказ со слезами на глазах. Он запинался, краснел и
бледнел, говорил, что испугался до смерти, молил родителей, чтобы они
никогда больше не оставляли его одного. И даже не спал ночью, постоянно
вскрикивая, как бы от ужаса, и заставляя мать то и дело прибегать к нему
в комнату и успокаивать его. И каждый раз, когда она наклонялась к рыда-
ющему сыну, ее обоняние содрогалось от стойкого табачного запаха, исхо-
дившего изо рта вдохновенного лгунишки.
...История моей любви была, в сущности, банальна: Ли меня не замеча-
ла. Но я с упорным постоянством еженощно спасал ее от хулиганов, выносил
на руках из горящего дома, вытаскивал из бушующего моря, а затем, утром,
наспех позавтракав, бежал в школу, прятался за каменным забором и ждал,
когда она с подругами появится на дорожке, ведущей ко входу. И каждый
раз, когда я ее видел, я умиленно шептал про себя: "Спасена!.."
Знаменательную пощечину Таль получил через месяц или два после зага-
дочного случая с кубинской сигарой. Тогда он был сильно увлечен одной
