дистскими стишками, которые он сочинял сам. Россыпи этих четверостиший
появлялись на страницах его "Летописи юродства", как правило, в начале
апреля. Вот одно из самых безобидных творений Виктора:
Принц Луи Бурбон де Конде
трахал девочек в темноте.
Потому что, когда светло,
трахать девочек западло...
Первые несколько лет своей болезни Виктор как бы плыл по течению.
Сначала он не отдавал себе отчета в том, что серьезно болен. Потом, ког-
да появился дневник, он стал внимательней приглядываться к своему пове-
дению, к своим чувствам и мыслям, стал в некотором роде даже исследовать
себя, как некий посторонний объект. Он ни в коей мере не мучился тем,
что с каждым годом становится все раздражительней, что смотрит на мир
все мрачнее, что лицо его постепенно превращается в лицо сатира. Вытяну-
тое вниз, обросшее жидкой рыжеватой бородкой, это лицо действительно вы-
ражало очень скромный набор чувств: омерзение, презрение и брезгливость.
Не было в жизни ничего одушевленного, к чему бы Виктор не испытывал
враждебности. Насекомых и людей он ненавидел по причинам, указанным вы-
ше. К млекопитающим, особенно к собакам, он относился несколько мягче,
поскольку полагал, что они используют данный им разум в более перспек-
тивном направлении, чем люди. Но и собаку он готов был отправить на жи-
водерню, если она (не дай Бог!) гадила в его присутствии на газон. Он
понимал, что собака не может иначе, что для нее это вполне естественно.
Но простить не мог.
В детстве Виктора били всего три раза. Два раза отец - за серьезные
провинности - подделку отметок в школьном дневнике и уничтожение (пос-
редством спуска в унитаз) бабушкиного янтарного кулона на золотой цепоч-
ке, кулона, в который был запаян отвратительный скорпион. В третий раз
Виктора избил его хулиганистый одноклассник Беня Моцкин, избил просто
так, ни за что, из животного удовольствия от драки со слабым противни-
ком.
Виктор вообще был слаб, белотел, рыхл. Он никогда не занимался спор-
том, никогда не следил за своим телом, был весьма неопрятен и рассеян.
Злоба его часто бывала бессильной. Несколько раз в людных местах он, не
сумев сдержать свое возмущение поведением какого-нибудь юнца, позволял
себе лишнее и в буквальном смысле нарывался на драку. Но вынужден был
отступать, прекрасно понимая, что в противном случае получит по морде, и
не один раз. Отступал он, однако, в такой злобе, что в уголках его об-
ветренных губ выступала бурая пена.
Перелом ребра - как раз того, которое защищало (как могло) пламенное
сердце мизантропа - стал крупнейшей вехой в жизни Виктора. Ребро сраста-
лось медленно, несколько месяцев. Но и когда срослось, все равно при
каждом всплеске Викторовых эмоций отзывалось тупой, вязкой болью, нас-
только мутной и тревожной, что Виктор порою не мог определить, что у не-
го болит - ребро или сердце.
Каждое утро, влача свое бренное тело на работу в клинику, душа Викто-
ра, говоря языком Галахи, рождала сонмы черных ангелов. Утро было для
него самым мрачным временем суток, как весна - самым мрачным временем
года. Он даже перенес приемные часы у себя в больнице на вторую половину
дня, опасаясь вполне реальной перспективы - утраты контроля над собой в
присутствии пациента.
"Моя жизнь заканчивается, - писал он в своей летописи. - И я ничуть
не жалею об этом. Жизнь среди этой мрази не стоит того, чтобы о ней жа-
леть. Человеколюбие - удел слепцов. Любящий людей любит себя. И эта лю-
бовь не дает ему возможности разглядеть, что вокруг него в бесконечном и
бессмысленном шабаше куражатся бесы..."
"Философ рождается из презрения к живому и из уважения к мертвому.
Вся философия мира нацелена на то, чтобы объяснить бездарному челове-
честву великую разницу между божеством и убожеством. Но все усилия нап-
расны, потому что и философию творят дилетанты..."
Временами злорадство Виктора приобретало утрированные формы. В поли-
тике, например, он принципиально держал сторону самого бездарного и со-
циально опасного лидера. И когда тот проигрывал на выборах, Виктор хва-
тался за ребро.
- Еще одна неудача! - сетовал он. - Значит, конец света опять откла-
дывается...
Виктор ненавидел по-крупному. Он не опускался до частных подлостей,
не вынашивал планы уничижения отдельного человека. Он ненавидел совокуп-
ность. Поэтому максимальный ущерб, который он наносил Ойкумене, заклю-
чался в ежедневном формировании полчищ черных ангелов. Они заполоняли
собою пространство, тучами поднимались в небо, хлопали крыльями, выли
далеко не ангельскими голосами, но никто, кроме Виктора, их не замечал.
Так что в социальном плане этот мизантроп был опасен не более, чем хоро-
шо отлаженный ядерный реактор.
"Я понимаю, почему мой прадед стал астрономом. Он просто не мог отка-
заться от удовольствия сознавать, что ни на одной из доступных нашим те-
лескопам звезд нет никаких признаков жизни. В предисловии к своей моног-
рафии прадед Лилиан так и писал: "Вычисляя новую планету на карте звезд-
ного неба, я стремлюсь только к одному - указать человечеству еще один
благополучно необитаемый уголок Вселенной".
В возрасте сорока двух с половиной лет Виктор Грауб женился. В это
было трудно поверить всем, кто хоть немного знал Виктора. Но его почти
никто не знал. А сестра Далия лишь посчитала, что ее увещевания достигли
цели.
На самом же деле Виктор женился по любви. Грубой ошибкой было бы
предполагать, что мизантропам это чувство недоступно. Единственное су-
щество, до конца последовательное в своей ненависти к человечеству, че-
ловеком не является. Оно - ангел. И зовут его Люцифер.
Впервые Виктор встретил Лилиану на пляже. Это было глубокой осенью.
Мизантроп, по старой своей привычке, гулял по мокрому песку вдоль моря.
Девушка шла ему навстречу, и когда они поравнялись и посмотрели друг
другу в лицо, Виктор впервые за многие годы не вспомнил о своем сломан-
ном ребре. Они разошлись, не обмолвившись ни словом, а через неделю
встретились снова.
В выражении ее глаз было какое-то странное удовлетворение - удовлет-
ворение серостью. Она, казалось, была во власти долгожданного отдохнове-
ния, которое испытывает стайер, пробежав, наконец, свои двадцать пять
кругов по стадиону и отлежавшись на футбольном газоне.
Пляж являл собою картину покинутого наспех жилья. Песок был смят и
замусорен. Но непреходящая для Виктора прелесть этой картины была в том,
что вокруг не было ни души.
Поравнявшись с Виктором, Лилиана произнесла:
- Никак не могу надышаться... А вы?
- И я тоже, - сказал Виктор и удивился своему спокойному тону. С это-
го удивления и началась его первая и последняя любовь.
Они поженились через месяц после этого разговора. Лилиане было двад-
цать шесть лет. Она уже успела дважды побывать замужем, успела устать от
жизни и во многом разочароваться. Она обладала сильной тягой к одино-
честву, но предпочитала одиночество вдвоем.
- Чтобы можно было кому-нибудь рассказать о том, как тебе хорошо од-
ной, - поясняла она.
Виктор поначалу пытался остановиться, прекрасно понимая, что делает
что-то не то. Перед свадьбой он записал в своей летописи: "Я, подобно
дрессировщику, кладу свою голову в пасть тигра, в гуманности которого
совершенно не уверен. Наверное, я поступаю опрометчиво. Но меня несет
течение, и я не могу сопротивляться. Будь что будет!"
Первый год Виктор и Лилиана прожили в мире и согласии. Ранней весной
они отправились в Новую Зеландию, где провели целый месяц в Южных
Альпах. Жили дикарями в маленькой избушке, и им никто не мешал. Этой
весною Виктор на редкость легко справился со своей традиционной хандрой.
Через год у них родился сын. Его назвали Дрором. А через пять лет
случилось то, что должно было рано или поздно случиться.
После знакомства с Лилианой Виктор как-то незаметно для самого себя
охладел к своему дневнику. Пять толстых тетрадей лежали в ящике письмен-
ного стола. Этот ящик он запирал на ключ по привычке, привитой ему от-
цом. Кроме "Летописи юродства", там хранились семейные реликвии - пос-
ледняя записка прадеда, кортик, фотографии и вырезка из журнала "Коми-
тет".
Маленький Дрор внешне был больше похож на отца, чем на мать. Его
нельзя было назвать очень уж симпатичным ребенком, если бы не выражения
его чрезвычайно живого лица, сменявшие друг друга с неимоверной быстро-
той. В первые два-три года жизни сына Виктор не обращал на него особен-
ного внимания. Он был занят собой, пытаясь дать правильную и оконча-
тельную оценку своему счастью. В этой связи его интересовал единственный
вопрос: "За что?!"
Виктор действительно сильно изменился. Он стал терпимей и мягче. Пе-
рестал злословить про себя. Его уже не раздражала толкотня на тротуарах
и рев отходящих от остановок автобусов, а когда он наблюдал, как соседс-
кий пудель писает на клумбу возле дома, он даже испытывал нечто вроде
умиления.
"Лучшие годы моей жизни... - думал Виктор. - Я перестал замечать лю-
дей, будто они вовсе не существуют. Как это приятно - ослепнуть после
сорока! Кто бы мог подумать, что мне будет приятен этот толстый лавоч-
ник, торгующий сигаретами, эта крикливая соседка, этот несносный верто-
лет, кружащий над летним пляжем! Вот метаморфоза!.."
Поздней осенью они с Лилианой каждую субботу ездили на тот самый
пляж, где в свое время познакомились, и гуляли там часами, не произнося
ни единого слова. Лилиана была на редкость сдержанной и тактичной женой.
Трудно сказать, любила ли она Виктора. Но она очень тонко чувствовала,
когда нужно помолчать, а когда сказать слово. И Виктор с благодарностью
это замечал.
Однажды - Дрору уже шел пятый год - Виктор вернулся с работы рано.
Мальчик, как всегда, бросился встречать отца и обхватил его за колени.
Виктор давно привык к таким бурным встречам и относился к ним, как к не-
коему обязательному ритуалу, вроде вытирания подошв перед входом в квар-
тиру. Но на этот раз, вместо того чтобы отделаться дежурным шлепком по
попе и отвернуться, он заглянул сыну в лицо и остолбенел. Ребро, о су-
ществовании которого он давно уже забыл, буквально взвыло пронизывающей
болью.
Лицо ребенка источало бесконечную, безоглядную, преданную, трепетную,
первобытную любовь. Оно светилось непомерным счастьем. Оно сияло благо-
дарностью к этому нескладному сорокасемилетнему мужчине, подарившему ему
самое дорогое, что может подарить человек человеку, - право на существо-
вание. Оно обещало жизнь, оно верило в жизнь, оно продолжало жизнь. Это
лицо - лицо четырехлетнего Дрора Грауба - было слепым лицом юного чело-
вечества, лицом Гомера, которое Виктор так старательно и удовлетворенно
забывал в последние годы.
Он начал приглядываться к сыну. И чем внимательнее он это делал, тем
острее ощущал свою неполноценность, свое природное убожество. Сначала
ему казалось, что Дрор чрезмерно любвеобилен. В нем проснулась подозри-
тельность, всколыхнулись черные ангелы, дремавшие в самых темных нишах
его души. Вскоре он с обреченностью калеки понял, что бесконечно завиду-
ет своему сыну и что эта зависть гораздо сильнее всех остальных отцовс-
ких чувств.
- Ах ты, мой миленький цветочек! - говорил Дрор, целуя лепестки розы.
- Не бей комарика! Лучше прогони его на улицу! - кричал он Виктору,
когда тот скатывал в трубку газету перед ежевечерним карательным обходом
квартиры.
В один из пасмурных весенних дней Виктор открыл ящик письменного сто-
ла и достал оттуда свою осиротевшую было летопись. В последней тетради
оставалось еще несколько чистых страниц.
"Уж эти-то страницы я допишу", - злорадно подумал он и ощутил болез-
ненный толчок под ребром.
Первая после длительного перерыва запись гласила: "Этого следовало
ожидать. Я снова ненавижу. Ненавижу с еще большей отвагой, чем прежде,
