ней упомянул даже сам Жан Поль Сартр, переведя ее автора из клана все-
мирно известных секретарей в институт денщиков времен Первой мировой
войны и, таким образом, комплиментарно поставив Беренбойма в один ряд с
бравым солдатом Швейком.
Интересен и тот факт, что после смерти Беренбойма (а скончался он в
Париже в 1974 году) нашелся человек по фамилии Буссеман, который написал
биографию покойного и издал ее за свой счет небольшим тиражом.
В этом опусе Рихард Беренбойм предстал перед современниками человеком
неординарным, талантливым и даже гениальным.
"Исследуя творческие манеры Беренбойма и Буайе, - пишет Буссеман, - я
пришел к выводу, что ряд зрелых произведений мэтра был написан при ак-
тивнейшем участии его секретаря. Во многих философских выводах, приписы-
ваемых Буайе, наблюдается почерк Беренбойма. А некоторые сентенции прос-
то списаны из студенческих дневников Рихарда, которые он вел в начале
сороковых годов, еще до знакомства с мэтром.
Как писатель и философ Буайе иссяк в конце тридцатых, после того как
написал свои знаменитые "Пути неисповедимые". Иначе зачем ему понадоби-
лось нанимать к себе в секретари еврея? Ведь он, как известно, евреев не
особенно жаловал. И даже изучая их язык, писал, что делает это из прин-
ципа: "Познай чуждое". Имеются неоспоримые свидетельства того, что Буайе
познакомился с первыми научными трудами Беренбойма еще во время Второй
мировой войны. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что в минуты хо-
рошего расположения духа Буайе обращался к своему секретарю точно так
же, как император Веспасиан, будучи еще простым римским генералом, обра-
щался к пленному Иосифу Флавию. А именно - он называл Рихарда "мой ев-
рей".
Кто такой этот Буссеман, тогда не было известно никому. Но его стиль
наводит на мысль о том, что "Творческий путь Рихарда Беренбойма" есть не
что иное, как произведение самого Рихарда Беренбойма, написанное им не-
задолго до смерти и отпечатанное в согласии с его завещанием.
Мог ли Буссеман, который утверждает, что не был лично знаком с Буайе,
написать такую, к примеру, фразу:
"Как это часто бывает в жизни, секретарь оказался порядочнее и в са-
мом прямом смысле слова отважнее своего патрона. Он не только откровенно
признал за мэтром ряд душевных и физических пороков (лично я об этом был
прекрасно осведомлен), но и вопреки этим порокам продолжил дело своего
учителя. Он не только развил ряд положений мистического учения Буайе, но
и поднял это учение на небывалую высоту. А в конце жизни стал вдобавок
ко всему еще и вице-президентом Всемирной лиги сексуальных меньшинств,
гомосексуалистом при этом не являясь!"
Буссеман пишет, что идея памятника Буайе, установленного в 1960 году
на его родине в Льеже, принадлежала также Беренбойму, а не самому Буайе,
который, как известно из официальных источников, последние двадцать пять
лет своей жизни не расставался с такой надеждой, заказывая, что твой
Бальзак, разным скульпторам эскизы своего собственного бюста. В подт-
верждение этого довода Буссеман приводит пометку Беренбойма, сделанную
карандашом на пачке от сигарет "Голуаз". Пометка гласит: "Сартра
расстрелять, а Буайе поставить памятник. Р.-М. Б-бойм. 17.03.1944".
На четвертой обложке "Творческого пути Рихарда Беренбойма" помещен
портрет Буссемана. Подпись гласит, что это фотография. Однако создается
впечатление, что это хорошо отретушированная репродукция с известного
портрета Данте Алигьери, нос которого выпрямлен, волосы пострижены, а
голова не покрыта.
Об авторе сообщается только, что зовут его Жозеф Буссеман и что он
является научным консультантом при "Вестнике Королевской Академии наук
Бельгии". Но эти скупые сведения сторицей окупаются в тексте самой кни-
ги.
"С Рихардом Беренбоймом мы познакомились так давно, что я уже и не
упомню, где и при каких обстоятельствах. До конца его дней мне казалось,
что мы дружим вечно". Так Буссеман начинает свою книжку. А вот как он ее
заканчивает: "К сожалению, я не курю и у меня под рукою нет ни пустой
пачки из-под сигарет "Голуаз", ни огрызка карандаша. В ином случае, за-
канчивая свой труд, я непременно бы начертал на случайной поверхности
такие строки: "Сартра расстрелять, а Беренбойму поставить памятник! Ж.
Б-ман, 06.09.1976".
Очень подозрительной выглядит и эта единодушная нелюбовь Беренбойма и
Буссемана к философу и писателю Сартру. В тех работах Беренбойма, кото-
рые хоть как-то претендуют на некую научную значимость, имя Сартра почти
не упоминается. Разве только при описании многочисленных бесед Буайе с
Гуссерлем и Хайдеггером. Сам Буайе, кстати, очень высоко ценил Сартра. В
романе "Райский подорожник" (1945) он, можно сказать, с пафосом воспел
сугубо философский трактат последнего "Бытие и ничто". "Никогда не пода-
вайте руки этому человеку, - писал Буайе, обращаясь к современникам. -
Он отвернется от вас с высокомерием Дьявола. Никогда не одаряйте его ми-
лостью - он отвергнет ее с достоинством Бога. Сартр - антипод по отноше-
нию к любой плоскости вашего мышления. С чем бы вы к нему ни пришли, его
точка зрения всегда будет иной".
Эти слова, кстати сказать, оказались в каком-то смысле пророческими.
Через семь с половиной лет после смерти Буайе Жан Поль Сартр демонстра-
тивно отказался от Нобелевской премии.
Несколько лет назад в Иерусалиме я встретил неожиданного знакомого.
Встреча произошла в небольшом кафе в здании русского культурного центра.
Мой знакомый отрекомендовался мне как критик и публицист Меир Хаберман.
Его сопровождала молоденькая красотка, и такое представление имело смысл
хотя бы потому, что Меира Хабермана я знавал в Москве под именем Миши
Дружникова.
Миша-Меир постарел, осунулся, выглядел гораздо кислее своих сорока
восьми лет. Его прекрасная (некогда черная с проседью) борода выцвела и
поредела. Неизменные крупные веснушки скрылись под плотным израильским
загаром.
Мы разговорились, выпили, затем пошли к Мише-Меиру домой и просидели
там за бутылкой и разговорами до самого утра.
Раньше близки мы не были, но на такую длительную беседу нас спровоци-
ровало одно знаменательное обстоятельство: в кафе после пятой или деся-
той рюмки Миша узнал, что на сегодняшний день моей настольной книгой яв-
ляются "Парадоксы от Буайе".
- Не может быть! - сказал он, пытаясь придать своему лицу выражение
ужаса. - И ты туда же?!
Короче, вскоре выяснилось, что в Иерусалиме Миша преподает философию
("От нечего делать, старик... От некуда податься..."). Несколько лет на-
зад он попал в Лион на какую-то международную научную конференцию ("Ха-
лява, старик, дело святое..."). И там, на этой конференции, он познако-
мился с профессором из Брюсселя Жозефом Буссеманом ("Редкая, доложу те-
бе, старик, скотина!..")
Впрочем, все по порядку. В России публицистом и критиком Миша был
также "от нечего делать" и "от некуда податься". Основную заработную
плату он получал как научный сотрудник института марксизма-ленинизма,
того самого, который выходил своим фасадом на Пушкинскую улицу, а, изви-
ните, торцом смотрел на здание Моссовета. (Фасад украшали три слепых ба-
рельефа - Ленин, Маркс и Энгельс. Остряки советовали прибавить к ним еще
троих: Гомера, Мильтона и Паниковского. В торце, прячась за памятником
князю Долгорукому и кося глазами на ресторан "Арагви", стоял еще один
Ленин, небольшой и бронзовый.) В этом институте Миша творил диссертацию
на тему, каким-то образом связанную с воззрениями Буайе. Но это еще не
все. Стоит особенно выделить тот момент, что на протяжении почти восьми
лет Миша являлся официальным секретарем некоего матерого московского
критика, фамилию которого я здесь не привожу по соображениям этического
характера. Назовем его Ф.Ф. Этот Ф.Ф. был убежденным мракобесом, служил
власти верой и правдой, и за соцреализм готов был живот положить. (Впро-
чем, насчет живота я не уверен.)
Миша работал на своего патрона, как вол, сочиняя за него рецензии,
отзывы и даже статьи. Ф. Ф. щедро оплачивал услуги секретаря, но к сугу-
бо официальной сфере своей деятельности его не подпускал: все три опуса
Леонида Брежнева он добросовестно отрецензировал сам, что нанесло
серьезнейший удар по Мишиному самолюбию. Миша Дружников был крайне тщес-
лавен.
Именно в то время настольной Мишиной книгой и стало откровение Рихар-
да Беренбойма "Равнение на Рильке!". Неисповедимыми путями Миша стал по-
дозревать и себя в принадлежности к великому клану секретарей, той самой
якобы челяди, которая делает королей королями. Миша, конечно, прекрасно
понимал, что его патрон в подметки не годится ни одному из упомянутых в
книжке Беренбойма лиц. Он сознавал, что сравнивать секретаря Дружникова
с секретарем Эккерманом - то же самое, что сравнивать писателя Брежнева
с писателем Гете. И все же идея творческого секретарства увлекла Мишу
настолько, что вместо диссертации на тему "Бесплодные поиски истины в
фундаментальной онтологии Мартина Хайдеггера" он написал объемистую ру-
копись под названием "Оправдание Беренбойма".
Он с такой страстью отдавался этому труду, в котором, как мне предс-
тавляется, личных местоимений "я" было раз в десять больше, чем в рабо-
тах самого Беренбойма, а упоминания Гете, Родена, Буайе, Брежнева и Ф.
Ф. были вообще сведены к минимуму, что во время нашей встречи цитировал
некоторые отрывки своей рукописи наизусть.
- Книгу Буссемана я прочитал уже здесь, после того как этот плагиатор
подарил мне ее в Лионе, - кричал Миша, брызгая слюной. - Теперь я знаю,
почему моя рукопись пропала. Ее у меня выкрали специально для того, что-
бы все лавры достались этому бельгийскому пройдохе...
- Какие лавры?.., - пытался я урезонить разбушевавшегося философа. -
Ты занимался своей рукописью в начале восьмидесятых, а книжка Буссемана
вышла в 1976 году...
Но убедить Мишу было невозможно.
- Хочешь знать, чем начинается моя рукопись? - задыхаясь, вопрошал
он. - Она начинается словами: "С Рихардом Беренбоймом я, к великому со-
жалению, знаком не был. Но до конца его дней мне казалось, что дружим мы
вечно"...
- А как насчет пачки из-под сигарет "Голуаз"? - спросил я.
- Какой еще пачки?
Оказалось, что книжку Буссемана Миша так до конца и не дочитал. От
ненависти к плагиатору.
Тогда я вкратце рассказал ему историю с карандашной пометкой Берен-
бойма.
Миша был в полном восторге.
- Вот это правильно! - орал он, размахивая стаканом. - Как верно ска-
зано! Расстрелять! Всех расстрелять! И Сартра! И Гуссерля! И Буайе! И
Буссемана! И... Беренбойма!
- А кому же поставить памятник? - поинтересовался я.
- И кому же поставить памятник? - повторил Миша мой вопрос и внезапно
сник.
- Ты знаешь, старик, - печально сказал он немного погодя. - Мне ка-
жется, что все они маньяки.
- Кто?
- Ну все эти рихарды, клоды, жозефы, мартины, эдмунды, жан-поли...
Когда я восстановлю и издам свою рукопись, я обязательно включу в нее
новую главу. Назову ее "Парад маньяков, или Эпитафия буссеманам". У меня
уже есть ключ для этой главы... Вот слушай...
Миша влил себе в глотку еще сто граммов водки, крякнул, тряхнул голо-
вой и процитировал:
- Ага! - кричит жена во сне. - Ага!
Поймала я барана за рога!
- Опомнись, милая, Господь с тобою! -
Проснувшись, муж ответствует ей так, -
Ведь ты во сне своей рукою
Меня схватила за елдак!
- Это Барков. Иван Семеныч. Я приведу эту цитатку, а вывод сделаю та-
кой: буссеманы, мол, взялись не за свое дело. Ими, дескать, двигало не-
померное тщеславие присоседиться к великому человеку. И, как это часто
бывает в подобных случаях, они, вместо того чтобы схватить барана за ро-
га, схватили его, извини, за елдак... Как тебе нравится такой ход?
- Замечательно, - ответил я. - Это будет такой удар, от которого Бус-
