книжкой по истории огнестрельного оружия. Книжка была написана каким-то
шарлатаном, который умудрился поместить в конце ее большую главу под
названием "Сделай сам". Таль прочитал и сделал. Он нашел десятисантимет-
ровую стальную трубку, расплющил ее с одного конца, напихал туда свинцо-
вых опилок, хорошенько проплавил все это на конфорке электроплиты, прос-
верлил в основании трубки дырочку, расплющенный конец загнул под прямым
углом и разместил всю эту установку на деревянном лафетике, который соо-
рудил из старого игрушечного пистолета. Осталось только накрошить в
трубку спичечных головок, вкатить туда шарик от настольного футбола
(вместо пули) и забить заряд бумажным пыжом.
Отец долго вертел этот, с позволения сказать, прибор в руках, хмыкал,
а потом сказал:
- Только не вздумай из этого стрелять. Останешься без рук.
- Да что ты, папа, - ответил послушный Таль и посмотрел на отца
взглядом праведника. Он лежал на маленьком диванчике и держал в руках
учебник по математике. - Ты же видишь, я занимаюсь...
А через полчаса, когда отец по традиции сидел у себя в кабинете и чи-
тал газеты, в комнате ребенка раздался оглушительный хлопок и послышался
звон разбитого стекла.
Рывком распахнув дверь в детскую, Амнон Билан узрел такую картину.
Таль лежал на диване в той же позе, в которой отец оставил его полчаса
назад. Лицо оружейных дел мастера выражало невероятную заинтересован-
ность предметом чтения. Губы шептали, глаза внимательно вглядывались в
каждую букву. Все его существо было сосредоточено на увлекательнейшем
чтении. И только одно обстоятельство портило эту идиллическую мизансце-
ну: теперь Таль держал учебник математики вверх ногами.
На подоконнике лежала "пушка". Из ее ствола вилась струйка синего ды-
ма. Оконное стекло было разбито вдребезги.
Второй хлопок, прозвучавший в комнате ребенка, был ненамного глуше
первого, но звон разбитого стекла раздался на этот раз только в голове
Таля. Собрав искры, высыпавшиеся из глаз после крепкой пощечины отца,
мальчик отвесил родителю неопределенный поклон, улыбнулся странной улыб-
кой, затем лег на диван, повернулся лицом к стене и... мгновенно зас-
нул...
А на следующее утро на диванчике проснулся уже совсем другой Таль Би-
лан. Тот самый, который через тридцать лет, весело хохоча и гримасничая,
совершит кульбит с привокзальной платформы прямо под колеса проходящего
локомотива.
...это была, разумеется, Ли. Я оглянулся и встретился с ней глазами.
Она была в своем традиционном наряде - в черной майке и черной мини-юб-
ке. Мы сидели на облупившемся жестяном карнизе, некогда покрашенном в
коричневый цвет. Погони за нами не было, но почему-то надо было спешить.
Я привязал веревку к водосточной трубе (вот вам и вавилоняне: водосточ-
ная труба была совершенно современного вида - грязная и ржавая), и мы
начали спускаться на следующий карниз. Потом мы спустились еще и еще.
Потом присели отдохнуть и вдруг почувствовали, что торопиться больше не-
куда. Это внезапное ощущение так сильно напугало нас, что нам ничего не
оставалось делать, как УВИДЕТЬ ДРУГ ДРУГА. Так всегда происходит во сне.
Фантастическое там гораздо ближе к реальности, чем действительное.
Я смотрел в ее небесно-голубые глаза так, как не смотрел никогда. В
годы отрочества, в годы моей беззаветной и, увы, безответной любви мне
так ни разу и не довелось заглянуть в эту блаженную пропасть. Но во сне
моя любовь не была безответной. Все ее существо (существо моей любви,
существо моей Ли) было обращено ко мне, на меня. Ее розовые губы трепе-
тали, глаза наполнялись прозрачными алмазными каплями, ее густые черные
брови были приподняты в немом вопросе, на который я тут же ответил: "Да!
Да-да-да-да-да-да!!!"
Она грустно улыбнулась и сказала мне своим светлым голосом (одни
обертоны - то же самое, что шептать фальцетом):
- Талечка! Я устала... - и тихо наклонила голову на мою грудь. Она
буквально подставила мне свои волшебные ключицы, и я с невероятным тре-
петом положил на них ладони. Это был момент величайшего счастья в моей
жизни. Я держал ее сладкую шею так, как, наверное, Отелло держал шею
Дездемоны - с тою же мавританской пластикой. Удивленно и медленно - так
падает Пизанская башня - я прилег щекой на ее голову. Ли пахла жасми-
ном...
В тридцать лет Таль Билан представлял собой красивого стройного парня
с иссиня-черными густыми волосами. Он всегда был аккуратен, хорошо оде-
вался, по выходным играл в теннис и плавал в бассейне. В общем, вел здо-
ровый образ жизни благополучного буржуа.
Впрочем, он вел много образов жизни сразу. Появляясь на футбольном
стадионе, он целиком растворялся в массе самых фанатичных болельщиков.
Он преображался настолько, что его не могли узнать ни приятели, ни
родственники. Он кричал, свистел, жевал питу с шуармой и запивал темным
пивом. Несколько раз он участвовал в драках на стадионе, но когда его
приводили в полицию, всегда с блеском доказывал, что произошла ошибка,
что он не только не дрался, но и вообще не присутствовал в этот день на
стадионе.
- Как может интеллигентный человек, занимающий такой высокий госу-
дарственный пост, интересоваться варварскими играми и участвовать в дра-
ках, которые устраивают эти дикари?! Как ваша фамилия, лейтенант? Сабо-
тируете? Вместо того чтобы наводить порядок в стране, вы задерживаете
честных граждан и обвиняете их в хулиганстве? Как ваша фамилия, черт по-
бери?!
Однажды на фестивале вокалистов, куда Таль случайно забрел со своей
очередной подружкой, ему довелось спеть песню. Там устроили конкурс сре-
ди зрителей. Таль вызвался участвовать, вышел на сцену и так блиста-
тельно исполнил какую-то эстрадную песенку, что его приняли за професси-
онала и именно поэтому лишили премии. Впоследствии пораженная в самое
сердце подружка выяснила, что до этого Таль никогда не пел. И даже не
пытался. В раннем детстве мама пыталась пристроить его в музыкальную
школу, но учительница заявила, что игра не стоит свеч. ("Должна вас
огорчить, - сказала она трагическим голосом. - У вашего мальчика, к со-
жалению, нет слуха".)
Попав однажды в компанию репатриантов из России в весьма существенный
для них день, 31 декабря, Таль выпил на спор три стакана водки. Затем он
сел за руль своей машины и поехал домой. На полпути его остановил поли-
цейский. Открыв дверцу, Таль выпал в его объятия, как мешок с мукой. Но
и здесь вдохновение не обмануло его. Он собрался с силами, схватил оша-
рашенного марокканца за голову, обдал его жутким водочным перегаром, за-
рылся в его форменное плечо и зарыдал так горько, что страж порядка,
вместо того чтобы потребовать права, начал успокаивать водителя и высп-
рашивать, что же все-таки произошло.
- Дядечка мой!.. - завывал Таль. - О, какое горе!..
- Что за дядечка? - пытался понять полицейский.
- Дядечка Андре... Он чуть не умер... Упал с пятого этажа на газон...
О, какое горе!..
Пьяный Таль был настолько безутешен, что полицейский почувствовал,
как к горлу подступает комок. Он хотел было поинтересоваться, имеет ли
смысл так сильно напиваться, даже если любимый дядечка падает с пятого
этажа, но, раскрыв рот, вдруг неожиданно для самого себя зарыдал еще
горше Таля. Так они постояли на обочине дороги обнявшись и рыдая, потом
сели в машину Таля (полицейский, глотая слезы и сопли, устроился за ру-
лем) и, дико всхлипывая, отправились в ближайший бар, где выпили за здо-
ровье дядечки Андре по большому стакану виски.
...не могу сказать, чтобы этот сон вернул меня в прошлое. Кроме имени
Ли и ее достаточно смутного образа из моего прошлого, в нем ничего не
было. Впрочем, я передергиваю. В нем, в этом сне, было то единственное,
за что стоит это прошлое ценить. Это было чувство хрустальной нежности,
чувство, недоступное взрослому человеку. Я представлял собой подобие ку-
мулятивной гранаты, распираемой смертоносным газом, как ни вульгарно это
звучит. Мое сердце, моя грудь, мой живот - все мое тело наливалось ка-
кой-то небесной кровью и готово было разлететься на мелкие осколки от
одного только прикосновения...
Мы сидели, прижавшись плечами (я - левым, Ли - правым) к холодной
сплошной стене. В этой башне не было окон, хотя изредка из-за стены до-
носились какие-то глухие звуки, звуки потусторонней жизни... Я приложил
ладонь к влажному камню, а затем лизнул его: ваниль с шоколадом...
Как-то раз всегда подтянутый Таль появился на работе в абсолютно неп-
риемлемом виде. Края его рубашки торчали из-под ремня брюк. Над верхней
губой проросли редкие противные усики. Обозначился округлый животик. Во-
ротник пиджака был обильно осыпан перхотью. Таль суетился, много гово-
рил, обдавая собеседников запахом съеденного на ночь чеснока. Лицо его
потело, и весь он был такой противный, мерзкий, ощипанный, что эта мета-
морфоза не укрылась даже от министра, который с досадой намекнул на-
чальнику отдела на его непрезентабельный внешний вид.
Потом выяснилось, что к Талю в гости приехала его бывшая жена, кото-
рая до сих пор его любила и которую он до сих пор не любил. Они не виде-
лись лет, наверное, десять. И чтобы оставить по себе не особенно прият-
ное впечатление (Талю очень хотелось убедить навязчивую и глупую женщи-
ну, что, расставшись с ним, она ничего не потеряла), Таль преобразился
таким чудесным образом. Вместо благополучного, зрелого, полного сил муж-
чины бедная бывшая жена встретила начинающего полнеть и даже лысеть (как
ему это удалось, лично я не понимаю; у него до конца жизни не было и на-
меков на лысину) человечишку с признаками интеллектуальной и физической
деградации: животик, легкая одышка, запах пота, мелочные интересы...
Через день после отъезда отставной супруги обратно в Польшу Таль
вновь превратился в подтянутого, спортивного мужчину, почти супермена. И
все его сослуживцы, дружно тряхнув от наваждения головами, стали щипать
друг друга за мягкие места. Метаморфозы эти были настолько стремительны,
что многим казались просто фантастическими.
Несколько раз на приемах в министерстве или в иностранных по-
сольствах, когда Таль сопровождал министра и гендиректора, послы, банки-
ры, премьеры, президенты иностранных государств почему-то начинали свои
рукопожатия именно с его, Таля Билана, руки. Впрочем, ясно почему. На
этих приемах он тоже преображался. Его лицо обретало отпечаток глубокого
внутреннего достоинства, если не сказать мудрости. Он был величествен. А
так как большинство наших министров и понятия не имеют о величественнос-
ти, то Таль естественным образом выделялся из серой массы чиновников и
привлекал к себе внимание иностранцев.
...Внизу уже можно было различить движущиеся автомобили и даже людей.
Недалеко от нас пролетел голубой бумажный самолетик с "магендавидом" на
крыле. Мы находились на высоте метров в сорок...
Неожиданно сон переключил свои камеры: я увидел нас двоих, сидящих на
карнизе монументального небоскреба. Я смотрел на свое счастье со стороны
и не ощущал никакого удовлетворения. Камера совершила медленный наезд.
На самом краю опасного карниза, обнявшись (если пластическую композицию,
которую мы с Ли представляли, можно назвать объятием), стояли на коленях
два человека: прелестная юная девушка и небритый мужчина лет сорока, в
белых шортах, пижамной куртке навыпуск и плетеных сандалиях на босу но-
гу...
Впоследствии я понял, что именно эта картина помогла мне совершить во
сне то, чего я никогда бы не совершил в жизни... В потусторонней жиз-
ни... Там я, наверное, поцеловал бы Ли в лоб. Или даже в губы. Она была
готова на все. Но во сне эта готовность была расценена мною совсем
по-другому...
Он мог бы стать блестящим офицером. И даже генералом. Но из армии ему
