уехала в Швейцарию, он - к себе в Бостон. А через месяц после этого мы с
тобою имели честь принимать его здесь, в Яффо.
- Ты не очень-то торопишься, - сказал я. - Насколько я понимаю, все
это - лишь преамбула к истории Юджина Плиса? Очевидно, эта Мэгги устрои-
ла нашему другу хороший экзамен на прочность...
- Не совсем так, - Рош отошел к печке за очередной порцией кофе. Его
голос доносился оттуда, как со сцены. - Мэгги Найф была скандально из-
вестной особой. Богатая наследница, аристократка, она целиком и пол-
ностью состояла из одних пороков. В ее характере не было недостатков,
поскольку это слишком нежное слово. Она вся была один сплошной порок. К
своим двадцати пяти годам она уже успела дважды побывать замужем, родить
во время первого замужества внебрачного ребенка, обобрать обоих своих
несчастных мужей до нитки, устроить скандал на приеме в честь королевы
Елизаветы, явившись туда почти раздетой и совершенно пьяной. Она балова-
лась наркотиками, коллекционировала порнофильмы и посещала все мыслимые
аукционы Европы, покупая произведения искусства только затем, чтобы до-
садить коллекционерам и музеям. Она прожигала жизнь в самом буквальном
смысле этого слова. Однажды в пьяном виде она облила себя французскими
духами и подожгла. Ее удалось спасти, но следы ожогов остались на лбу и
верхней губе. И тем не менее Мэгги Найф все-таки была красива, красива
какой-то мерзкой (да простит мне мое стекло!) красотой...
Сумерки за окном мастерской Роша начинали сгущаться, воздух сбивался
в клочья. Мне почему-то сразу же вспомнился "Яффо в сумерках".
Ян пересел в кресло, в котором когда-то сидел Юджин. "Еще немного, -
подумал я, - и он тоже станет похож на говорящего мамонта".
- Мэгги Найф была исчадием ада, - продолжал Рош. - И Плис, как пос-
ледний статист в этом дьявольском спектакле, влюбился в нее по уши.
Для художника Юджина Плиса эта дама не представляла никакого интере-
са. В ее внешнем и внутреннем облике не хватало контраста - слишком мно-
го труда вложили в это создание темные силы. Но Плис влюбился в нее как
в женщину, а не как в сырье для очередного шедевра.
Мы помолчали. Рош держал в руке изящную стеклянную чашечку с кофе. Он
казался грустным, а может быть, и на самом деле грустил.
- Ты знаешь, а ведь тогда, после того, как Плис пожал нам обоим руки
и мы расстались, он прямиком поехал в аэропорт. Да-да, взял билет и уле-
тел в Швейцарию. Причем не только не забрал свои вещи из отеля, но даже
не зашел к родителям, которых не видел больше года. Я думаю, что уже
тогда он понимал, что влюбился. И уже тогда начиналась в нем эта жесто-
кая борьба, в которой он впервые в жизни потерпел сокрушительное пораже-
ние.
- Пока мне ничего не понятно, - сказал я. - Если Юджин проиграл, зна-
чит, вся эта история с Мэгги имела happy end?
- О, если бы! - Рош отпил кофе, затем закурил. Я сделал нетерпеливый
жест. Рош улыбнулся своей знаменитой улыбкой, сквозь которую на этот раз
сквозила уже неприкрытая грусть.
- Он отыскал Мэгги то ли в Лозанне, то ли в Цюрихе, в каком-то шикар-
ном отеле. Она была навеселе и сразу же предложила завалиться в постель.
Они провели бурную ночь, а утром, проснувшись с больной головой и гудя-
щим от усталости телом, он обнаружил, что с другой стороны от Мэгги спит
безмятежным сном молоденький негр-портье, не менее удовлетворенный и не
менее усталый, чем Плис.
В общем, случилось то, что должно было случиться. Юджин сыграл роль
мавра. Он так разукрасил этого негра, что даже Мэгги, которая, похоже,
получила от этой сцены острейшее наслаждение, бросилась к нему в ноги,
умоляя не убивать несчастного.
На следующий день он получил отставку. Причем в самых грязных выраже-
ниях, какие только ведомы современному английскому языку.
Тогда-то Юджин и понял, что находится во власти сильного чувства,
слишком сильного, чтобы противостоять ему в обыденной жизни. И он принял
единственно верное для художника решение: потратить свои эмоции на оче-
редную картину, выплеснуть свою неудовлетворенность на холст и тем убе-
речь себя от катастрофы. Банально? Не скажи. Человек, обладавший таким
могучим творческим потенциалом, как Юджин Плис, мог бы вывалить на холст
все свои внутренности. Если б, конечно, захотел.
Короче, он вознамерился спасти несчастную овечку Юджина и накормить
бескровной художественной местью коварную волчицу Мэгги. Он решил напи-
сать ее портрет, картину, в которой будет явлен древний Ужас, выросший
из Хаоса глобальный Порок в единстве всех его мерзких проявлений.
Он приступил к работе с остервенением. И, как ни странно, погряз в
ней еще глубже, чем в своем чувстве к распутной Мэгги Найф. Знаменитый
художник Юджин Плис, который в лучшие времена мог создать первоклассное
полотно за каких-нибудь три недели, промаялся над этой картиной больше
года. Он сильно одичал, почти не выходил из мастерской, перестал появ-
ляться на людях, отключил телефон. Обеспокоенная мать, узнав, что сын не
удосужился навестить ее в Тель-Авиве, ринулась в Бостон. Но он выставил
ее за дверь, даже не поинтересовавшись причиной ее внезапного приезда.
Юджин был популярным художником. Все его работы, включая и те, кото-
рые были только в проекте, покупались на корню. Так было и с этой карти-
ной. Она была продана одному коллекционеру с Мальты еще до того, как
холст был натянут на подрамник.
Коллекционер, человек терпеливый и вежливый, в конце концов устал
ждать и начал доставать Юджина письмами с просьбой поторопиться вопло-
тить его деньги в шедевр. Юджин торопился, но не мог ничего с собой по-
делать. Каждый новый вариант картины чем-то не удовлетворял его. Он пе-
ределывал все заново. Сотни, тысячи раз. Он дошел до того, что перестал
спать ночами и работал при электрическом свете. Иногда ему казалось, что
он близок к результату. Но через некоторое время он разочаровывался и
исступленно начинал все сначала.
И все-таки он добился своего. В одно несчастное утро Юджин очнулся от
тяжелого сна, подошел к мольберту и понял, что лучше он уже не напишет.
Впервые за много недель он вышел на свежий воздух, добрел до телеграфа и
вызвал мальтийского покупателя в Бостон.
Здесь Рош сделал очередную паузу и посмотрел в окно. Как и пять тысяч
лет назад, фиолетовый мрак вязко стекал по стволам деревьев и расплывал-
ся по газонам мутным дремучим морем.
- "Яффо в сумерках", кстати, последняя картина Юджина Плиса, - сказал
Рош, закуривая. - Он написал ее через два года после этой трагедии. Да и
то только потому, что она была заказана внучкой Йозефа Карбахера.
- О какой трагедии ты говоришь? - спросил я и снова нетерпеливо повел
рукой.
- Знаешь, что сказал мальтийский коллекционер, когда Плис проде-
монстрировал ему свой шедевр? Он сказал только одну фразу: "Ступайте в
церковь, молодой человек, и рисуйте там своих мадонн". А через неделю
подал судебный иск с требованием вернуть ему деньги, поскольку художник
не выполнил заказ.
Вот, собственно, и все. На этом можно и закончить рассказ о том, как
Юджин Плис, самый честный и самый злой художник современного мира, этот
певец порока, нарисовал... мадонну. Девушку с лицом, исполненным святос-
ти. Приторной, сладковатой святости.
Эту картину так и не удалось продать. Плис подарил ее какой-то церк-
вушке в Массачусетсе.
- Но ведь ты говоришь, что "Яффо в сумерках" он написал значительно
позже?
- Это была лебединая песня. Он просто выскреб из себя накипь, как из
старого чайника. Как это ни прискорбно, но художник Юджин Плис умер. А
человек Юджин Плис работает сейчас в каком-то рекламном агентстве в Бос-
тоне. В Индонезии он, кстати, был по делам своей фирмы. В командировке.
Ян Рош помолчал минуту. Затем поднялся с кресла, потянулся и устало
спросил:
- Хочешь еще кофе?
Я отказался. На этом мы и расстались.
Больше уже не поешь своих сладостных песен, цикада
Звонкая, место найдя средь зеленой листвы.
Ведь умертвила тебя, когда песнь ты свою распевала,
Злого ребенка рука, пальцы расставив свои.
Памфил. Эпитафия цикаде
В возрасте тридцати восьми лет Виктор Грауб упал с велосипеда и сло-
мал ребро. С тех пор он стал называть этот возраст переломным.
- Если бы не падение, - говорил он, - я бы никогда не удостоверился в
существовании людей.
Эту странную фразу Грауб повторял так часто, что те, кто его слушал,
постепенно перестали понимать ее глубокий и весьма безрадостный смысл.
В моей смерти прошу винить мою первую жену Сандру Грауб. Именно ей
принадлежит идея умертвить меня посредством уничтожения рукописи, кото-
рую я писал всю свою жизнь. Восстановить эту рукопись невозможно, как
невозможно воскресить мертвого меня. Я ухожу из этой жизни, поскольку
единственный смысл моего существования утрачен. Я не любил людей. И уми-
раю с надеждой, что в другом мире Провидение сжалится надо мной и не
пошлет мне навстречу ни одного человека, ни одной человеческой души.
Засим ухожу глубоко разочарованным в человечестве
Лилиан Грауб, астроном.
Прадед Виктора оставил эту замечательную записку перед тем, как уко-
лоть себя в сердце ржавым морским кортиком флибустьерских времен.
Случилось это в Праге. В 1896 году. В первых числах марта. Бабушка
Виктора Цецилия Грауб (урожденная Клейнер) говорила, что ее сумасшедший
свекор покончил жизнь самоубийством ("Зарезался", - говорила она) в ре-
зультате тяжелого психического заболевания, своего рода депрессии.
- Из всех времен года он больше всего ненавидел раннюю весну. Он бо-
ялся марта, как огня, потому что именно в марте его обуревали самые чер-
ные мысли. Он становился раздражительным и злым. За год до его смерти, в
начале марта 1895 года, его даже пришлось везти в Баден-Баден на воды,
настолько он был нервозен.
Прадед Виктора был профессором астрономии. Преподавал в Пражском уни-
верситете. Энциклопедически образованный человек, он обладал ужасным ха-
рактером и с ним не могла ужиться ни одна женщина. Женат он был восемь
раз (не считая гражданских браков). Причем почти все его жены после
скандального бракоразводного процесса оставались жить в его доме. Дед
Виктора - Мозес - был сыном Лилиана от третьей официальной жены, которая
умерла во время родов. Когда бабушка вышла замуж за дедушку, Лилиану бы-
ло 52 года и он находился в процессе развода с пятой женой.
Виктор, психиатр по образованию, часто думал о прадеде. Ему было ин-
тересно установить точный диагноз его болезни, характеристиками которой
он располагал в избытке. Он даже помнил свою неродную прабабушку Сандру
- первую жену Лилиана, помнил рассказы этой древней старухи о ее жизни,
о ее любви и о характере ее мужа.
Но поставить точный медицинский диагноз никак не удавалось. В конце
концов Виктор пришел к выводу, что его прадед страдал неизлечимой, все-
поглощающей и самоубийственной мизантропией.
Роковой пиратский кортик и последняя записка прадеда, накарябанная
грифелем на обрывке газеты, хранились в доме как семейные реликвии. Гра-
убы передавали их из рук в руки от отца к сыну вместе со старыми, почти
истлевшими фотографиями и вырезкой из пражского иллюстрированного журна-
ла "Комитет", где была помещена статья о профессоре астрономии Лилиане
Граубе, открывшем новую звезду.
Какую звезду открыл прадед Виктора, никто толком не знал. Астрономия
в конце ХIХ века хоть и считалась наукой наук, но телескопы были еще не-
совершенны, а гипотеза А. А. Фридмана об общем расширении Вселенной и ее
доказательство, приведенное Э. Хабблом в 1929 году, тогда еще не появи-
лись. Когда Лилиан Грауб покончил с собой, Альберту Эйнштейну было
только семь лет.
Виктор родился в Тель-Авиве во времена весьма смутные - в конце трид-
цатых годов. Семья его деда бежала из Праги от надвигавшейся коричневой
