логических противоречий во всей этой истории. Не многим известно, что
итальянская примадонна была женщиной недалекой и поверхностной. Она ки-
чилась своим родством с гениальным композитором и берегла его рукопись
вовсе не из слабости к раритетам, а что называется, на черный день. Из-
вестно, что еще до 1951 года она по меньшей мере дважды (в 1946 и 1948
годах) пыталась продать нотную тетрадку Верди и, как сама говорила, ку-
пить себе чудненький домик в Ницце. Она не была выдающейся певицей, мож-
но даже сказать, что пела она достаточно посредственно, и в оперу ее
брали вовсе не для того, чтобы обогатить ее звучным голосом спектакли, а
скорее затем, чтобы украсить ее звучным именем афиши. По свидетельствам
бульварной прессы того времени, многочисленные любовники Анжелы Верди
представляли собой контингент весьма среднего пошиба. В основном это бы-
ли представители последнего яруса оперной клаки, те оперные фанатики,
которые, в силу своего положения, вынуждены довольствоваться дружбой со
статистками.
Мог ли безумно влюбленный в оперу нищий израильский баритон не
польститься на это великое для него знакомство, а затем не разочаро-
ваться в нем до того же безумия, только с другим знаком? И не произошла
ли здесь совсем другая история, не имеющая отношения к многострадальной
рукописи?
Кстати, о рукописи. Один из самых блистательных исследователей исто-
рии оперного искусства, автор знаменитой монографии "Сила судьбы" (наз-
ванной, кстати, в честь одноименной оперы Верди, которую композитор на-
писал в 1861 году специально для петербургского оперного театра) Макси-
милиан Декамп утверждает, что истории известны все до одного автографы
Верди. Они изучены, описаны, классифицированы и хранятся в разных музеях
и частных коллекциях. "В этой области музыковедам уже делать нечего, -
пишет Декамп. - Все дороги вымощены фундаментальными исследованиями, все
верстовые столбы расставлены на положенных местах. По этим дорогам могут
сегодня рыскать только любители дурных сенсаций".
В своей монографии, кстати, Декамп неоднократно ссылается на черновую
тетрадь с Klavierauszug (клавиром) разных арий для оперы "Дон Карлос", а
также на черновую партитуру оперы. Причем, прошу заметить, и первый и
второй черновики, по словам музыковеда, сшиты в одну большую нотную тет-
радь самим композитором или кем-то из его ближайших родственников. Из
соображений дискретности Декамп не упоминает имя владельца этих чернови-
ков. Он скромно называет его своим другом и известным в определенном
кругу коллекционером. Остается добавить, что монография Декампа вышла в
свет в Париже в 1968 году.
Но вернемся к нашим баранам. Следователю Z. удалось частично восста-
новить обстоятельства смерти старика Кеблера. Главный врач терапевтичес-
кого отделения больницы сказал, что старик умер от острой сердечной не-
достаточности и другого диагноза быть не может. Z. спросил, возможно ли
спровоцировать такую смерть. Врач ответил, что в возрасте Кеблера воз-
можно спровоцировать любую смерть.
У старика было относительно здоровое для его восьмидесяти пяти лет
сердце. Время от времени он, правда, задыхался, но виною этому были сла-
бые легкие. Так считает его лечащий врач, который пользовал Кеблера в
последние пятнадцать лет его жизни. Елена Кеблер свидетельствует, что,
лежа в больнице, ее отец ежедневно спрашивал, не пришло ли на его имя
письмо, и постоянно предупреждал, чтобы никто не смел это письмо вскры-
вать, если оно придет. "Когда я говорила ему, что никакого письма нет,
он мрачнел и отворачивался к стене. Вздорный старик! Он даже не хотел
поговорить с дочерью перед смертью!.."
Алекс Кеблер скончался рано утром, как это часто происходит с сердеч-
никами. А на следующий день - и это тоже не ускользнуло от внимания сле-
дователя - из больницы уволилась медицинская сестра, итальянка, которая
проработала здесь всего три недели по найму. (В Эйлате это не редкость -
в кафе, ресторанах и отелях много сезонных рабочих из Южной Европы).
Именно эта сестра дежурила в отделении в ту ночь, когда старик Кеблер
отдал Богу (или дьяволу) свою душу.
- Как ее звали? - спросил Z.
- Она оформилась, как Хелена Варди, - сказал врач, и для пущей убеди-
тельности добавил: - Вав, рейш, далет, йуд...
...многочисленные последователи Сократа пошли в разных направлениях:
одни сосредоточились только на этике, пренебрегая логическими импликаци-
ями;
другие развивали логику и онтологию; третьих увлекал эвристический
потенциал
в диалектическом дискурсе.
Джованни Реале и Дарио Антисери.
Западная философия от истоков до наших дней
Реувен Киттерман занял высокое положение в обществе ровно через два с
половиной года после того, как его покойный папаша выиграл в лотерею два
миллиона шестьсот двадцать три тысячи шекелей.
Папаша, а именно так Реувен именовал своего предка, еще до выигрыша
был невозможный скаред. Он, бывший директор одного из крупных банков,
получал персональную пенсию, превышавшую зарплату сына в несколько раз,
имел собственный дом в Герцлии и увесистый пакет акций преуспевающей
американской компании "G & W".
Мать Реувена умерла очень давно, когда сыну было всего четыре года.
Он ее совсем не помнил, тем более что папаша, с которым Реувен виделся
по расписанию - каждую третью субботу месяца, - не разнообразил беседы с
сыном воспоминаниями.
Братьев и сестер у Реувена не было. Жениться он не хотел из принципа,
который основывался на известном изречении женатого Сократа: "Мужчина
должен быть свободен в первые 70 лет своей жизни". При этом Реувен бла-
гополучно забывал, что именно в семидесятилетнем возрасте Сократ был
казнен за богохульство, презрение к высшим силам и растление молодежи.
Господство рациональности над витальностью и есть свобода. Этого сокра-
товского начала Реувен придерживался, как ему казалось, неукоснительно.
Стало быть, их было всего двое родственников: папаша и сынок. Выиграв
в лотерею, папаша распорядился отписать сынку ровно двадцать три тысячи
шекелей и ни копейки больше. "Для круглого счета", - заявил он в одну из
третьих суббот. Этот жест был настолько ожидаемым, что Реувен даже не
расстроился. Да и жизнь его была вполне устроена, он имел хороший зара-
боток в одной из компьютерных фирм, снимал большую квартиру в Тель-Ави-
ве, жил в свое удовольствие и был бы, наверное, абсолютно счастлив, если
бы его удовольствию не мешало удовольствие отца. Он, как и любой психи-
чески здоровый человек, конечно, имел какие-то смутные виды на папашины
миллионы, но совершенно не представлял себе, что с ними будет делать.
Папаша Киттерман старался жить на широкую ногу. Два-три раза в году
он торжественно отъезжал за рубеж на отдых. Причем отъезжал с таким ви-
дом, будто отдал много времени и энергии большому делу и теперь наступил
долгожданный час потехи. Наблюдать его отъезд было очень забавно. Папаша
изо всех сил пытался показать, что сильно устал, хотя дома он положи-
тельно ничем не занимался, кроме тех ежедневных пустяков, которые рабо-
той в любом смысле этого слова никак не назовешь.
В эти поездки отец брал с собой только две вещи ("Где мои вещи?" -
время от времени хохотал он в лицо провожающему его сыну) - свою прислу-
гу - молодую филиппинку Терезу - и чековую книжку. Он старался выглядеть
расточительным, как это часто бывает со скупцами, и даже не заботился о
смене белья, заявляя, что приобретет все необходимое на месте.
С филиппинкой Терезой отец сожительствовал почти открыто. Во всяком
случае, об этом знали все соседи, все друзья отца и, конечно же, Реувен.
Увы, это сожительство в конечном итоге стоило старику жизни. Он умер
ровно через два года и пять месяцев после своего выигрыша в лотерею,
умер от синдрома приобретенного от Терезы иммунодефицита. (Благоприобре-
тенного, как говаривал впоследствии Реувен.) Эта неизлечимая болезнь
наркоманов, гомосексуалистов и проституток свела пышущего здоровьем се-
мидесятилетнего Шрагу Киттермана в могилу за каких-нибудь два месяца.
Когда нотариус вскрывал завещание, Реувен вспомнил, что каждую третью
субботу месяца папаша дразнил его угрозами о том, что не оставит ему ни
гроша. "Деньги отправлю в Земельный фонд, а дом отпишу Терезке! А?!" - и
он, кривляясь и гримасничая, ждал от сына положенной реакции. И, надо
сказать, всегда дожидался.
Нотариус вскрыл завещание, и через четыре недели после похорон отца,
уладив все формальности со вступлением в наследство, Реувен Киттерман
занял высокое положение в обществе.
Кому-то эта фраза покажется некорректной. И вполне справедливо. В из-
раильском обществе понятие "положение" вычисляется арифметически - по
количеству нулей, следующих за первой цифрой в банковском счете. Этому
обществу неведома алгебра аристократизма, неведомы темные мистические
коридоры густолиственных родословных. Максимум, чем может кичиться мест-
ный "дворянин", - это отдаленным родством с Теодором Герцлем или с одним
из основателей ПАЛЬМАХа. Но такое родство пока еще никого не избавило от
бедности и никого не облекло априорным правом на "высокое положение в
обществе". Среди потомков великих сионистов немало простых обывателей и
даже откровенно нищих людей.
Впрочем, Реувен Киттерман об этом не задумывался. Он уверенно шагнул
в круг относительно новых знакомств, уверенно бросил свою работу и уве-
ренно решил жить в благополучной праздности, тем более что дивиденды от
акций компании "G & W" давали ему такую возможность.
Теперь, наверное, следует сказать о главном. Реувен Киттерман был
снобом. Причем снобом, каких мало. В свое время он окончил сразу два
университетских курса - компьютерный и филологический, был плотно начи-
тан и кругло образован. Его характер формировался в медленном движении к
гордому высокомерному одиночеству. И только отец - единственный, навер-
ное, человек, который не замечал снобизма Реувена, - оставался досадной
помехой этому поступательному движению.
Вокруг Реувена все чахло. Женщины не выдерживали у него больше одной
ночи. Некоторые даже вызывали такси, не дожидаясь утра, и уезжали, не
попрощавшись. Дружбы, если таковыми можно считать его школьные и универ-
ситетские привязанности, постепенно сошли на нет. Незадолго до смерти
отца Реувен расплевался с последним своим приятелем по университету, Ай-
зеком Кугелем, который жил в Торонто. Айзек передал Реувену по электрон-
ной почте сообщение о том, что продает свой компьютер по причине нехват-
ки денег, и предлагал переписываться обычным путем. Реувен отказался.
Кугель, не имеющий доступа к электронной почте, утратил в его системе
приоритетов всякую ценность.
Любимым писателем Реувена был аристократ Пруст, любимым романом - "У
Германтов". Реувен ценил остроумие Орианы, презрительно относился к Сва-
ну, а главного героя не любил за то, что тот назвал герцога Германтского
идиотом.
Сны Реувена населяли чудовища. Это можно сказать без всяких преувели-
чений, потому что люди ему не снились. И в то же время во сне он посто-
янно общался с какими-то существами, похожими на манекенов. Они двига-
лись чуть ли не на механическом приводе и разговаривали ржавыми голоса-
ми, что заставляло Реувена - единственного живого персонажа этих снов -
с одной стороны, испытывать к собеседникам глубочайшую симпатию, а с
другой - ужасаться ее непонятной природе.
Примерно раз в месяц он бывал пьян. Набирался виски в каком-нибудь
шикарном баре, ехал домой на такси, раздевался догола и, не обращая вни-
мания на прислугу, часами расхаживал по комнатам среди ваз и зеркал с
телефонной трубкой у уха. В эти ночи он звонил кому ни попадя и во время
нелепых пьяных разговоров строил перед зеркалом рожи, пытаясь выразить
свое абсолютное презрение к человеческой глупости.
