Новый круг знакомств распался так же быстро, как и все прежние. Спра-
ведливости ради надо сказать, что в этом кругу нашлись люди, которые
достаточно высоко оценили знания и ум Киттермана, его действительно глу-
бокую интуицию и завидную способность к независимому мышлению. Среди его
новых знакомых были не только туповатые толстосумы, ограниченные бизнес-
мены и пошлые высокопоставленные чиновники. В этом кругу вращались из-
вестные писатели и киноактеры, прелестные фотомодели и знаменитые
спортсмены. Были в этой яркой толпе и большие интеллектуалы, глубоко
чувствующие и все понимающие скептики и даже редкие в любом обществе по-
рядочные и нравственные люди, подобно жемчужинам украшающие своим при-
сутствием любую кучу навоза. В этом кругу не только было с кем погово-
рить, но и было у кого поучиться.
Но, увы, Реувен Киттерман зашел в своем снобизме уже слишком далеко.
В любом разговоре он улавливал душок банальности, любую остроту воспри-
нимал с высокомерной ухмылкой, любой вежливый взгляд оценивал как прояв-
ление легкомыслия и поверхностности, а в нежном рукопожатии усматривал
признак животной распущенности. Каждый его жест уведомлял собеседника о
его навязчивости, каждый взгляд, брошенный на женщину, напоминал ей о
нравственном падении праматери, каждая пора его лица источала презри-
тельное высокомерие. Он уже не различал в людях людей, и не различил бы
Бога в Боге, если бы ему представилась такая возможность.
В общем, новый круг его знакомств распался, оставив ему в наследство
несколько мелких и ни к чему не обязывающих приятельств. Реувен, впро-
чем, этого не заметил. Он продолжал жить поступательно, читая Сократа и
Пруста, мучая компьютер, напиваясь раз в месяц и два-три раза в год пу-
тешествуя по свету налегке, то есть без вещей. Такая жизнь его устраива-
ла вполне, и он предполагал господствовать над витальностью по меньшей
мере до семидесяти лет. В конце концов, он считал себя сократиком и не
усматривал ничего опасного в том, что к зрелому возрасту не только отре-
шился от людей, но и утратил бесценный для нормального человека опыт об-
щения. Со временем он стал относиться к окружающим как к туристам из да-
лекой дикой страны, их личностные качества поблекли и стерлись, и посте-
пенно он перестал выискивать в многообразной юной толпе современных га-
латей и аяксов.
Впервые неоднозначность своего существования он ощутил через семь лет
после смерти отца. Реувен попал тогда в больницу с сильным воспалением
желчного пузыря. Подробностями своей болезни он не интересовался и даже
не знал, по какой именно причине ему сделали операцию и что удалили. Но
две недели на больничной койке внесли в размеренную одинокую жизнь соро-
кашестилетнего сноба какое-то смутное беспокойство. Виною этому стал тот
факт, что за все время пребывания Реувена в клинике его не навестил ни
один человек.
О нет, он вовсе не тяготился своим одиночеством, отсутствием друзей,
родственников, семьи и т. п. Он презирал подобные человеческие слабости
и за время болезни еще больше укрепился в этом презрении.
Дело совсем в другом. Как это ни удивительно, Реувен Киттерман по-
чувствовал тягу к учительству. Не в педагогическом смысле, конечно, а в
метафизическом. Ему захотелось воспитать подобное себе существо, краси-
вое и гордое в своем интеллектуальном и духовном одиночестве. Он вдруг
вспомнил, что давно ни с кем не разговаривал. И ему захотелось выска-
заться. Не исповедаться, не излить душу - все эти мещанские проявления
он считал мерзостью, - а только высказаться на тему воссоздания живого
из мертвого. (Киттерман, естественно, не отдавал себе отчета в своем
снобизме и искренне полагал, что живым является именно он, а все ос-
тальные - лишь мимикрирующие под живых мертвецы.)
Выйдя из больницы, он с несвойственной ему энергией бросился на поис-
ки достойного ученика. И сразу обнаружил, что ни один из знакомых ему
людей не годится на эту роль. Писатель К. ответил Реувену тем же, чем
тот в свое время отвечал ему, то есть высокомерным презрением, актер Д.
пожал плечами и отвернулся. Единственная женщина, до разговора с которой
Реувен позволял себе снисходить прежде, дочь министра в отставке, после
утомительной беседы и двух стаканов крепкого коктейля предложила ему пе-
реместиться из салона в спальню. Золотая молодежь, детки богатых пап и
мам, мельтешившие под ногами, слишком пугали Киттермана своими бездумны-
ми играми и отталкивающей непохожестью на людей. В общем, в поисках уче-
ника Реувен потерпел полное фиаско.
Однажды, бесцельно гуляя по старому Тель-Авиву, он увидел в витрине
одной из мелких одежных лавок девушку-манекен. На ее грудь из
papier-mache была накинута яркая майка, интимные места прикрывали корот-
кие джинсовые шорты, а ноги, обутые в модные спортивные shoes, от колен-
ных чашечек до щиколоток были сплошь испещрены мелкими трещинами. Сло-
вом, это был обычный высохший от многолетнего стояния в витрине манекен,
каких немало в небогатых магазинчиках, торгующих ширпотребом.
К самым заметным особенностям этой фигуры следовало отнести полное
отсутствие носа. Все было на месте - водянисто-голубые акварельные гла-
за, ресницы из черной лески, выцветшие бледные губы и даже пикантная
ямочка на подбородке. Все лицо было, так сказать, налицо. Отсутствовал
только нос. На его месте зияла черная дыра, доказывавшая тот непреложный
факт, что в голове у манекена гомерически пусто.
Реувен остановился и долго всматривался в холодные черты. Вокруг ца-
рила обычная толкотня и суета, шум, крики, рев автобусов, гомон много-
численных посетителей кафе. И среди всего этого многообразия движения и
жизни стоял хорошо одетый человек средних лет, стоял, упершись взглядом
в витрину худой одежной лавчонки, не слыша шума и не видя вокруг ничего,
кроме темного провала на мертвом лице. Город жил своей жизнью, Реувен -
своей. Реувен вошел в лавку, а город остался снаружи.
В лавке было пусто и темно, как в голове у манекена. Реувен не сразу
заметил пожилого, низенького, расплывшегося и, судя по выражению лица,
беспричинно веселого марокканца, сидевшего за прилавком на табурете.
- Почему у вас девушка без носа? - спросил Киттерман напрямик.
- Какая девушка? - марокканец опешил и на всякий случай оглянулся, не
присутствует ли действительно в пустой лавке какая-нибудь девушка.
- Эта, - Киттерман кивнул в сторону манекена.
- Ах, эта, - расплылся в улыбке марокканец. Он понял, что с ним шу-
тят, и решил подыграть веселому господину. - Это моя бабушка. Ее зовут
Джульетта. Она старше меня на пятьдесят три года...
Марокканец с трудом сдерживал смех и был похож на гигантский спелый
баклажан.
- Это меня не интересует, - отрезал Киттерман. - Почему она без носа?
- Ах, простите! - и баклажан захохотал, тряся фиолетовыми щеками. - Я
совсем забыл вас предупредить... Она... У нее... Вы не поверите... У мо-
ей бабушки застарелый сифилис, и она никак не может его вылечить...
И он залился одновременно и смехом, и слезами, сквозь которые еще в
течение пяти минут советовал богатому господину быть крайне осторожным с
его бабушкой Джульеттой.
Но веселью торговца скоро пришел конец. Ему, простоявшему за этим
прилавком сорок лет и повидавшему немало удивительного, пришлось-таки
удивиться. Да так, что его потрясенный безудержным смехом организм вне-
запно одолела жестокая икота.
Богатый господин оказался сумасшедшим. Он потребовал немедленно про-
дать ему эту ветхую куклу, причем выложил на прилавок сразу тысячу шеке-
лей - пять купюр по двести.
- Этого, надеюсь, хватит? - хмуро спросил он и, не дожидаясь ответа,
сунул икающему торговцу визитную карточку. - Доставьте завтра по этому
адресу.
С тех пор жизнь Реувена Киттермана переменилась. Изменился и он сам.
Его приятели начали замечать, что Реувен стал мягче и разговорчивей, пе-
рестал ухмыляться и скучать, в его облике появился некий налет приветли-
вости, а в поведении стало проскальзывать легкое панибратство. Правда,
параллельно с этими положительными изменениями появились и настораживаю-
щие. Он стал рассеян и болтлив. Иногда в разговоре ссылался на никому не
известную Джульетту, а когда его спрашивали о ней, смущался и замолкал.
Прислуга на его вилле, состоявшая из пожилого китайца, занимавшегося
газоном и цветником, его дочери-кухарки и толстой грубой еврейки, прихо-
дившей три раза в неделю делать уборку, тоже заметила за хозяином неко-
торые странности. На необитаемом чердаке своего дома он устроил что-то
наподобие мастерской художника, запретил туда входить кому бы то ни бы-
ло, подолгу запирался и громко разговаривал сам с собою. Он приказал пе-
ретащить на чердак старый диван из вестибюля и порою оставался в своей
"поднебесной" даже на ночь. Пить он стал гораздо чаще, но, приезжая до-
мой из бара, уже не демонстрировал присутствующим свое обнаженное высо-
комерие.
Киттерман перестал ездить за границу, а когда его спрашивали об этом,
смеялся и отвечал, что у него слишком много ценных вещей.
- Их нельзя оставлять в меньшинстве, - улыбался он. - То есть без мо-
его решающего голоса. К тому же Джульетта не любит, когда я...
И он смущенно замолкал, поймав вопросительный взгляд собеседника.
Преображение Реувена Киттермана, к счастью (или к сожалению), не дош-
ло до полного сумасшествия (о такой перспективе все чаще и чаще погова-
ривали его знакомые). Этому помешала смерть.
Киттермана убил старый соломенный коврик, который он подстилал себе
под ноги на чердаке. Следствие выяснило, что перед сном Киттерман курил
сигарету и случайно стряхнул пепел на этот злополучный коврик. Причиной
смерти было удушье. Реувен Киттерман наглотался во сне угарного газа, в
изобилии источаемого тлеющей соломой, и благополучно скончался, так и не
проснувшись.
Пожара не случилось. Когда утром хозяин не вышел к традиционному
завтраку, старый китаец и его дочь, невзирая на запрет, проникли на чер-
дак и обнаружили там абсолютно голого бездыханного Киттермана, лежавшего
на старом диване в обнимку с дряхлым безносым манекеном. На том месте,
где покоился соломенный коврик, осталась квадратная пленка пепла.
На чердаке в ящике старого письменного стола была найдена объемистая
рукопись. Называлась она "Учебник для Джульетты". "Душа не может постичь
истину, если только она не "беременна", - писал Киттерман. - Подобно
женщине, что при родах нуждается во вспомоществовании, ученик, душа ко-
торого беременна истиной, нуждается в помощи со стороны своего рода по-
вивальной бабки, духовного повивального искусства, для освобождения ис-
тины на свет".
Писатель К., которому досталась эта во всех смыслах замечательная ру-
копись, состряпал из нее целый роман. Он так и называется - "Учебник для
Джульетты" и продается во всех книжных магазинах страны. Правда, особым
спросом не пользуется. Разве что среди снобов.
Что же касается манекена, то он был выброшен на свалку вместе с дру-
гим хламом, обнаруженным на чердаке. Да и кто мог подумать, что это и
есть та самая Джульетта, ради которой бедный Реувен Киттерман писал свой
учебник. Ведь в рукописи ни разу не употребляется слово "манекен". Ее
главным героем является ученик. И только изредка, за неимением иных си-
нонимов, автор называет его человеком.
И прежде всего именно эту способность - сделаться невидимкой
- я считал высоким искусством и страстно желал им овладеть.
Герман Гессе. Детство волшебника
Знакомый офицер полиции рассказал мне забавную историю, которая прои-
зошла несколько лет назад в День независимости нашего маленького госу-
дарства.
В этот замечательный день - единственный, между прочим, светский
праздник в нашем календаре - три четверти населения страны дружной
