том. В общем, они его забрали. Там ему, наверное, будет лучше, чем
здесь... Там все-таки Америка...
Что же касается Ибана Зохова, то он, как рассказывают его местные
знакомые, уволился из дома инвалидов, около двух месяцев проваландался в
Тель-Авиве, а затем бросил семью и уехал на родину. Во Фрязино.
Горе (Greif) - эмоция, сопутствующая скорби.
Чарльз Райкрофт.
Критический словарь психоанализа
Эта история в свое время была хорошо известна.
О ней много писали, ее обсуждали в закусочных и на рынках,
за обеденными столами и на пляжах.
Еще бы! Ни за что ни про что отрезать женщине голову!
Авицур Бар-Нигун.
Правдивые эпизоды из жизни тель-авивского рынка
Пожилой человек по имени Франц Перкат вернулся домой из заграничной
командировки и обнаружил в квартире собственную жену. Согласитесь, что
даже на обыкновенного человека такое обстоятельство может произвести не-
изгладимое впечатление. А Перкат был человеком необыкновенным. Он зани-
мался парапсихологией, являлся членом-корреспондентом трех иностранных
академий, профессором, почетным гражданином Харбурга и председателем
международного комитета по присуждению премий имени Раймонда Луллия.
Кроме того, он был чуть ли не единственным евреем от Любека до Севе-
ро-Фризских островов, что, безусловно, добавляло ситуации исключи-
тельности.
Итак, профессор Франц Перкат был поражен. Открыв дверь своего дома и
пройдя в салон, он обнаружил, что его жена Мария сидит в глубоком
вольтеровском кресле возле журнального столика и просматривает двадцать
шестой выпуск научного ежегодника "Психосоматика" за 17 марта 1974 года.
Прелесть ситуации заключалась в том, что, во-первых, профессор Перкат
был заместителем главного редактора этого журнала, а во-вторых, он при-
вез с собою из Лозанны только что вышедший в свет двадцать четвертый вы-
пуск ежегодника.
Профессор взглянул на календарь, висящий на стене, затем щелкнул
крышкой своих механических часов (подарок коллеги Ольбрехта Голлена из
Берна) и удостоверился в том, что на дворе проистекает апрель 1972 года.
Ни больше, ни меньше. Весьма интересная деталь: с обложки журнала, кото-
рый листала Мария, на профессора Франца Перката смотрел грустно улыбаю-
щийся профессор Франц Перкат в парадной черной мантии и академической
конфедератке, при всех регалиях и, что особенно впечатляло, в траурной
рамке. "Невосполнимая утрата", - гласила подпись.
На журнальном столике стоял высокий хрустальный бокал, очевидно с во-
дой. Рядом с бокалом на полированной поверхности стола лежала большая
желтая таблетка - одна из тех, которые жена профессора принимала во вре-
мя своих частых гипертонических приступов. Седые волосы Марии были акку-
ратно уложены в большой тяжелый узел. Ее лицо выглядело достаточно здо-
ровым. Во всяком случае, сквозь природную бледность явно проступал от-
нюдь не болезненный румянец. Глаза женщины были чисты. Ни один лопнувший
сосудик не нарушал ясности этих белков. Неизменное вязаное платье тем-
но-малинового цвета, большая перламутровая брошь в серебряной оправе,
серая пуховая шаль на плечах, золотое рифленое обручальное кольцо на бе-
зымянном пальце правой руки - в общем, никаких сомнений: это была именно
Мария, жена профессора Франца Перката.
Профессор отсутствовал всего две недели. Любому уважающему себя муж-
чине, который хотя бы раз в жизни возвращался из командировки и заставал
дома собственную жену, будут понятны чувства, охватившие бедного учено-
го. В особенности если учесть то обстоятельство, что жена профессора
Перката Мария умерла 7 декабря 1968 года в результате гипертонического
криза. Она была похоронена на еврейском кладбище в Харбурге, и профессор
раз в три месяца педантично навещал ее могилу.
Утром 14 апреля 1972 года Франц Перкат пришел в единственное в городе
отделение полиции с повинной. Он принес составленное по всем правилам
заявление, в котором с откровенностью отчаявшегося человека утверждал,
что убил свою жену.
Харбург, надо сказать, был тогда глубокой провинцией, коей, в сущнос-
ти, остается и по сей день. Расположенный на северо-западе земли Шлез-
виг-Гольштейн, между Фленсбургом и Кильским каналом, городок этот счи-
тался и считается настолько незначительным, что слово "харбуржец" восп-
ринимается порою как намек на дремучую провинциальность. И если бы не
средневековый beguinage (поселок наподобие монастыря с кельями для оди-
ноких вдов и сирот), основанный, как свидетельствует предание, в XII ве-
ке самим Ламбертом Ла Бегом, если бы не маленький, но весьма известный в
определенных кругах университет (XVII в.), да не эпизодические упомина-
ния в романах Зигфрида Ленца, то Харбург, пожалуй, никогда бы не удосто-
ился чести появиться (в виде едва различимой точки) на карте Германии
(учебник географии для 5-го класса, Мюнхен, Федеральное управление обра-
зования, 1969).
Начальник отделения полиции Харбурга Герхард Ритц отнесся к заявлению
Перката, можно сказать, с пониманием. Он перечитал этот примечательный
документ три раза подряд, усадил профессора в кресло, напоил его крепким
кофе с коньяком и задал ряд существенных вопросов.
Диалог, состоявшийся между Ритцем и Перкатом, можно представить таким
образом:
Ритц. Итак, уважаемый профессор, вы утверждаете, что повинны в смерти
вашей жены Марии?
Перкат. Совершенно правильно, Рихард.
Ритц. Расскажите об этом подробнее, пожалуйста.
Перкат. Я ее зарезал. Приехал из командировки, а она сидит в кресле.
Живая и здоровая. Мы долго беседовали, она пыталась убедить меня в том,
что я... Впрочем, это все детали, не имеющие к делу ни малейшего отноше-
ния... Я взял на кухне большой хлебный тесак и вонзил ей в горло. Она
тут же умерла...
Ритц. Когда это случилось, не припомните?
Перкат. Вчера вечером...
Ритц. Ай-яй-яй...
Перкат. В этом нет ничего постыдного... Я убил ее, потому что не мог
поступить иначе... И я готов ответить за свой поступок по всей строгости
закона.
Ритц. Дорогой мой профессор, с вами, похоже, не все в порядке. Ваша
жена Мария, да пребудет душа ее вечно на небесах, умерла три с половиной
года назад. Я был распорядителем на похоронах и прекрасно все помню. Я
даже знаю, что умерла она от болезни сосудов. В муниципальном архиве,
если уж на то пошло, имеются результаты вскрытия. Вы переутомились, гос-
подин Перкат. Вам необходим длительный отдых...
Перкат. Ожидаемая реакция... Как вы не понимаете, Рихард, что я ни-
когда бы не обратился в полицию с таким заявлением? Я же не сумасшедший
и вовсе не хочу прослыть таковым. Но речь идет об исключительном случае.
Впрочем, зачем тратить слова?! Вот ключи. Сходите ко мне домой и удосто-
верьтесь сами: труп лежит в салоне, на ковре, возле журнального столика.
Стоит ли говорить о том, что никакого трупа в доме Перката обнаружено
не было. Более того, выяснилось, что в кухонном арсенале вдовствующего
профессора отсутствует и большой хлебный тесак. Не произвела никакого
впечатления и желтая таблетка, лежавшая на столе рядом с хрустальным бо-
калом.
Рихарду Ритцу удалось сделать так, чтобы о визите Перката в полицию
никто не узнал. Так что первая попытка парапсихолога доказать свою ви-
новность в смерти жены потерпела полный провал.
На следующий день после этого происшествия профессор Франц Перкат
взял в университете бессрочный отпуск и уехал в Израиль, куда был давно
и настойчиво приглашаем своим другом Раном Эльстадтом. А через два меся-
ца на балконе роскошной виллы в пригороде Тель-Авива Перкат вступил в
единоборство со своей женой Марией и отрезал ей голову.
Стоит сказать несколько слов о прошлом профессора. С Раном Эльстадтом
он познакомился в концлагере, куда оба попали по доносу, так и не преус-
пев в многолетней мимикрии под арийцев. О неизбежном поражении Германии
они узнали буквально на небесном пороге, когда солдат, сопровождавший
очередную группу смертников к очередной яме, неожиданно крикнул: "Сто-
ять!", швырнул автомат на землю и убежал. Явился начальник лагеря, при-
казал всем вернуться в бараки, вышел на центральный плац и с облегчением
застрелился. А через месяц тридцатишестилетний Франц и тридцатилетний
Ран уже оформляли временные документы в американской комендатуре.
В последующие пять лет они были неразлучны. Франц привез Рана в Хар-
бург, устроил его ассистентом в университет (Ран был юристом), поселил у
себя дома. В 1951 году Ран репатриировался. Он утверждал, что движим не-
оборимой тягой к Святой земле, что настоящий еврей должен жить в Палес-
тине, каких бы страданий это ему ни стоило.
- Рано или поздно ты поймешь меня, Франц, - говорил Ран. - Это зов
крови, культурно-историческая необходимость...
Но какие бы доводы ни приводил Ран, было совершенно ясно, что причи-
ной его скоропостижного отъезда послужила женитьба Франца на Марии.
Семейные отношения супругов складывались прекрасно. Мария принадлежа-
ла (по ее словам) к добропорядочной, хотя и весьма бедной еврейской
семье, была прекрасно воспитана и образованна. Она работала медицинской
сестрой в харбургской больнице, ассистировала хирургу, а однажды (случай
из ряда вон) сама удалила пациенту миндалины - мальчик нуждался в сроч-
ной операции, а вызванный хирург влип в аварию.
21 июня 1972 года, вернувшись с работы домой, адвокат Ран Эльстадт
обнаружил в своей квартире полный разгром. На полу в ужасном беспорядке
валялись газеты и журналы, кухонный стол был перевернут, поперек большо-
го зеркала в прихожей бежала кривая трещина, мраморный пол на балконе
был усыпан розами и осколками большой фарфоровой вазы. Спинка широкого
плетеного кресла, в котором любил сидеть Франц, была разодрана, будто
кто-то в бешенстве исполосовал ее топором. Перила балкона, стены и даже
клеенчатый навес были забрызганы густой красной жидкостью. Анализ на ре-
акцию гемагглютинации не оставил никаких сомнений в том, что эта жид-
кость является человеческой кровью IV группы.
На следующий день Ран получил письмо, отправленное из почтового отде-
ления аэропорта им. Бен-Гуриона.
"Милый мой Ран! - писал Франц. - Прости меня за скоропостижный отъезд
и ущерб, причиненный обстановке твоей квартиры. М. оказалась слишком
сильной, а я уже не в тех летах, чтобы валить быка с ног одним ударом.
Но все-таки я ее одолел. Если бы не большой хлебный тесак, так кстати
оказавшийся в твоей кухне, я бы наверняка погиб.
Она мертва, Ран. Мертва окончательно и бесповоротно. Я знаю, что ско-
ро меня арестуют и приговорят. Собственно, поэтому я и удрал обратно в
Харбург, удрал не от страха, а из педантичности: мне необходимо до арес-
та привести свои дела в надлежащий порядок.
Не суди меня строго, Ран. Ты ведь помнишь, сколько страданий выпало
на нашу долю..."
24 июня Рихард Ритц получил запрос из Бонна. А 26 июня Франц Перкат
предстал перед израильским следователем Z., прибывшим в Германию вместе
с главным свидетелем случившегося Раном Эльстадтом.
Следователь предпочел поговорить с подозреваемым с глазу на глаз. В
израильском посольстве в Бонне между ними состоялся следующий разговор.
Z. Господин Перкат, чем вы объясните такую поспешность вашего отъезда
из Израиля?
Перкат. Мне необходимо было оформить завещание у нотариуса и продать
дом.
Z. Зачем?
Перкат. А зачем оформляются завещания? Что же касается дома, то он,
как я понимаю, мне больше не понадобится. Для меня, по всей видимости,
уже приготовлены другие апартаменты...
Z. Скажите, господин Перкат, вы проводили свой отпуск у вашего друга
господина Эльстадта?
Перкат. Да. У Рана Эльстадта, если позволите.
Z. Вы приехали один?
Перкат. Один-одинешенек.
Z. Чем вы занимались в течение двух месяцев вашего пребывания в доме
господина Рана Эльстадта?
