- Только пять марок, Артур, ведь я не знала, что ты придешь, но дома
есть больше.
Жестом паши Артур небрежно опустил серебро в жилетный карман.
- Ничего не заработаешь, если будешь тут продавливать диван задницей,
- недовольно пробурчал он.
- Сейчас пойду, Артур. Но теперь какая же работа? Время ужина.
- Мелкий скот тоже дает навоз, - заявил Артур.
- Иду, иду.
- Что ж... - Артур прикоснулся к котелку. - Часов в двенадцать загля-
ну снова.
Развинченной походкой он направился к выходу. Роза блаженно смотрела
ему вслед. Он вышел, не закрыв за собою дверь.
- Вот верблюд! - выругался Алоис.
Роза с гордостью посмотрела на нас:
- Разве он не великолепен? Его ничем не проймешь. И где это он про-
торчал столько времени?
- Разве ты не заметила по цвету лица? - сказала Валли. - В надежном
местечке. Тоже мне! Герой!
- Ты не знаешь его...
- Я его достаточно знаю, - сказала Валли.
- Тебе этого не понять. - Роза встала. - Настоящий мужчина, вот он
кто! Не какая-нибудь слезливая размазня. Ну, я пошла. Привет, детки!
Помолодевшая и окрыленная, она вышла, покачивая бедрами. Снова поя-
вился кто-то, кому она сможет отдавать свои деньги, чтобы он их пропи-
вал, а потом еще и бил ее в придачу. Роза была счастлива. Через полчаса
ушли и остальные. Только Лилли не трогалась с места. Ее лицо было
по-прежнему каменным.
Я еще побренчал немного на пианино, затем съел бутерброд и тоже ушел.
Было невозможно оставаться долго наедине с Лилли.
Я брел по мокрым темным улицам. У кладбища выстроился отряд Армии
спасения. В сопровождении тромбонов и труб они пели о небесном Иерусали-
ме. Я остановился: вдруг я почувствовал, что не выдержать мне одному,
без Пат. Уставившись на бледные могильные плиты, я говорил себе, что еще
год назад я был куда более одинок, что тогда я не был знаком с Пат, что
теперь она у меня есть, пусть и не рядом... Но все это не помогало -
что-то я совсем расстроился и не знал, что делать. Наконец я решил заг-
лянуть домой, - узнать, нет ли от нее письма. Это было совершенно бесс-
мысленно: письма еще не было, да и не могло быть, но все-таки я поднялся
к себе.
Уходя я столкнулся с Орловым. Под его распахнутым пальто был виден
смокинг. Он шел в отель, где служил наемным танцором. Я спросил Орлова,
не слыхал ли он что-нибудь о фрау Хассе.
- Нет, - сказал он. - Здесь она не появлялась. И в полиции не показы-
валась. Да так оно и лучше. Пусть не приходит больше...
Мы пошли вместе по улице. На углу стоял грузовик с углем. Подняв ка-
пот, шофер копался в моторе. Потом он сел в кабину. Когда мы поравнялись
с машиной, он запустил мотор и дал сильный газ на холостых оборотах. Ор-
лов вздрогнул. Я посмотрел на него. Он побелел как снег.
- Вы больны? - спросил я.
Он улыбнулся бескровными губами и покачал головой:
- Нет, но я иногда пугаюсь, если неожиданно слышу такой шум. Когда в
России расстреливали моего отца, на улице тоже запустили мотор грузови-
ка, чтобы выстрелы не были так слышны. Но мы их все равно слышали. - Он
опять улыбнулся, точно извиняясь. - С моей матерью меньше церемонились.
Ее расстреляли рано утром в подвале. Брату и мне удалось ночью бежать. У
нас еще были бриллианты. Но брат замерз в пути.
- За что расстреляли ваших родителей? - спросил я.
- Отец был до войны командиром казачьего полка, принимавшего участие
в подавлении восстания. Он знал, что все так и будет, и считал это, как
говорится, в порядке вещей. Мать придерживалась другого мнения.
- А вы? Он устало и неопределенно махнул рукой:
- С тех пор столько произошло...
- Да, - сказал я, - в этом все дело. Больше, чем может переварить че-
ловеческий мозг.
Мы подошли к гостинице, в которой он работал. К подъезду подкатил
"бьюик". Из него вышла дама и, заметив Орлова, с радостным возгласом
устремилась к нему. Это была довольно полная элегантная блондинка лет
сорока. По ее слегка расплывшемуся, бездумному лицу было видно, что она
никогда не знала ни забот, ни горя.
- Извините, - сказал Орлов, бросив на меня быстрый выразительный
взгляд, - дела...
Он поклонился блондинке и поцеловал ей руку.
В баре были Валентин, Кестер, Ленц и Фердинанд Грау. Я подсел к ним и
заказал себе полбутылки рома. Я все еще чувствовал себя отвратительно.
На диване в углу сидел Фердинанд, широкий, массивный, с изнуренным
лицом и ясными голубыми глазами. Он уже успел выпить всего понемногу.
- Ну, мой маленький Робби, - сказал он и хлопнул меня по плечу, - что
с тобой творится?
- Ничего, Фердинанд, - ответил я, - в том-то и вся беда.
- Ничего? - Он внимательно посмотрел на меня, потом снова спросил: -
Ничего? Ты хочешь сказать, ничто! Но Ничто - это уже много! Ничто - это
зеркало, в котором отражается мир.
- Браво! - крикнул Ленц. - Необычайно оригинально, Фердинанд!
- Сиди спокойно, Готтфрид! - Фердинанд повернул к нему свою огромную
голову. - Романтики вроде тебя - всего лишь патетические попрыгунчики,
скачущие по краю жизни. Они понимают ее всегда ложно, и все для них сен-
сация. Да что ты можешь знать про Ничто, легковесное ты существо!
- Знаю достаточно, чтобы желать и впредь быть легковесным, - заявил
Ленц. - Порядочные люди уважают это самое Ничто, Фердинанд. Они не роют-
ся в нем, как кроты.
Грау уставился на него.
- За тебя! - сказал Готтфрид.
- За тебя! - сказал Фердинанд. - За твое здоровье, пробка ты этакая!
Они выпили свои рюмки до дна.
- С удовольствием был бы и я пробкой, - сказал я и тоже выпил свою
рюмку. - Пробкой, которая делает все правильно и добивается успеха. Хоть
бы недолго побыть в таком состоянии!
- Вероотступник! - Фердинанд откинулся в своем кресле так, что оно
затрещало. - Хочешь стать дезертиром? Предать наше братство?
- Нет, - сказал я, - никого я не хочу предавать.
Но мне бы хотелось, чтобы не всегда и не все шло у нас прахом.
Фердинанд подался вперед. Его крупное лицо, в котором в эту минуту
было что-то дикое, дрогнуло.
- Потому, брат, ты и причастен к одному ордену - к ордену неудачников
и неумельцев, с их бесцельными желаниями, с их тоской, не приводящей ни
к чему, с их любовью без будущего, с их бессмысленным отчаянием. - Он
улыбнулся. - Ты принадлежишь к тайному братству, члены которого скорее
погибнут, чем сделают карьеру, скорее проиграют, распылят, потеряют свою
жизнь, но не посмеют, предавшись суете, исказить или позабыть недосягае-
мый образ - тот образ, брат мой, который они носят в своих сердцах, ко-
торый был навечно утвержден в часы, и дни, и ночи, когда не было ничего,
кроме голой жизни и голой смерти. - Он поднял свою рюмку и сделал знак
Фреду, стоявшему у стойки:
- Дай мне выпить.
Фред принес бутылку.
- Пусть еще поиграет патефон? - спросил он.
- Нет, - сказал Ленц. - Выбрось свой патефон ко всем чертям и принеси
бокалы побольше. Убавь свет, поставь сюда несколько бутылок и убирайся к
себе в конторку.
Фред кивнул и выключил верхний свет. Горели только лампочки под пер-
гаментными абажурами из старых географических карт. Ленц наполнил бока-
лы:
- Выпьем, ребята! За то, что мы живем! За то, что мы дышим! Ведь мы
так сильно чувствуем жизнь! Даже не знаем, что нам с ней делать!
- Это так, - сказал Фердинанд. - Только несчастный знает, что такое
счастье. Счастливец ощущает радость жизни не более, чем манекен: он
только демонстрирует эту радость, но она ему не дана. Свет не светит,
когда светло. Он светит во тьме. Выпьем за тьму! Кто хоть раз попал в
грозу, тому нечего объяснять, что такое электричество. Будь проклята
гроза! Да будет благословенна та малая толика жизни, что мы имеем! И так
как мы любим ее, то не будем же закладывать ее под проценты! Живи напро-
палую! Пейте, ребята! Есть звезды, которые распались десять тысяч свето-
вых лет тому назад, но они светят и поныне! Пейте, пока есть время! Да
здравствует несчастье! Да здравствует тьма!
Он налил себе полный бокал коньяку и выпил залпом.
Ром шумел в моей голове. Я тихо встал и пошел в конторку Фреда. Он
спал. Разбудив его, я попросил заказать телефонный разговор с санатори-
ем.
- Подождите немного, - сказал он. - В это время соединяют быстро.
Через пять минут телефон зазвонил. Санаторий был на проводе.
- Я хотел бы поговорить с фройляйн Хольман, - сказал я.
- Минутку, соединяю вас с дежурной.
Мне ответила старшая сестра:
- Фройляйн Хольман уже спит.
- А в ее комнате нет телефона?
- Нет.
- Вы не можете ее разбудить? Сестра ответила не сразу:
- Нет. Сегодня она больше не должна вставать.
- Что-нибудь случилось?
- Нет. Но в ближайшие дни она должна оставаться в постели.
- Я могу быть уверен, что ничего не случилось?
- Ничего, ничего, так всегда бывает вначале. Она должна оставаться в
постели и постепенно привыкнуть к обстановке.
Я повесил трубку.
- Слишком поздно, да? - спросил Фред.
- Как то есть поздно? Он показал мне свои часы:
- Двенадцатый час.
- Да, - сказал я. - Не стоило звонить.
Я пошел обратно и выпил еще.
В два часа мы ушли. Ленц поехал с Валентином и Фердинандом на такси.
- Садись, - сказал мне Кестер и завел мотор "Карла".
- Мне отсюда рукой подать, Отто. Могу пройтись пешком.
Он посмотрел на меня:
- Поедем еще немного за город.
- Ладно. - Я сел в машину.
- Берись за руль, - сказал Кестер.
- Глупости, Отто. Я не сяду за руль, я пьян.
- Поезжай! Под мою ответственность.
- Вот увидишь... - сказал я и сел за руль.
Мотор ревел. Рулевое колесо дрожало в моих руках. Качаясь, проплывали
мимо улицы, дома наклонялись, фонари стояли косо под дождем.
- Отто, ничего не выходит, - сказал я. - Еще врежусь во что-нибудь.
- Врезайся, - ответил он.
Я посмотрел на него. Его лицо было ясно, напряженно и спокойно. Он
смотрел вперед на мостовую. Я прижался к спинке сиденья и крепче ухва-
тился за руль. Я сжал зубы и сощурил глаза. Постепенно улица стала более
отчетливой.
- Куда, Отто? - спросил я.
- Дальше. За город.
Мы проехали окраину и вскоре выбрались на шоссе.
- Дай дальний свет, - сказал Кестер.
Впереди ярко заблестел серый бетон. Дождь почти перестал, но капли
били мне в лицо, как град. Ветер налетал тяжелыми порывами. Низко над
лесом нависали рваные облака, и сквозь них сочилось серебро. Хмельной
туман, круживший мне голову, улетучился. Рев мотора отдавался в руках,
во всем теле. Я чувствовал всю мощь машины. Взрывы в цилиндрах сотрясали
тупой, оцепеневший мозг. Поршни молотком стучали в моей крови. Я приба-
вил газу. Машина пулей неслась по шоссе.
- Быстрее, - сказал Кестер.
Засвистели покрышки. Гудя, пролетали мимо деревья и телеграфные стол-
бы. Прогрохотала какая-то деревня. Теперь я был совсем трезв.
- Больше газу, - сказал Кестер.
- Как же я его тогда удержу? Дорога мокрая.
- Сам сообразишь. Перед поворотами переключай на третью скорость и не
сбавляй газ.
Мотор загремел еще сильней. Воздух бил мне в лицо. Я пригнулся за
ветровым щитком. И будто провалился в грохот двигателя, машина и тело
слились в одном напряжении, в одной высокой вибрации, я ощущал под нога-
ми колеса, я ощущал бетон шоссе, скорость... И вдруг, словно от толчка,
все во мне стало на место. Ночь завывала и свистела, вышибая из меня все
постороннее, мои губы плотно сомкнулись, руки сжались, как тиски, и я
весь превратился в движение, в бешеную скорость, я был в беспамятстве и
в то же время предельно внимателен.
На каком-то повороте задние колеса машины занесло. Я раз-другой по-
вернул руль в противоположную сторону и снова дал газ. На мгновение ус-
тойчивость исчезла, словно мы повисли в корзине воздушного шара, но по-
том колеса снова прочно сцепились с полотном дороги.
- Хорошо, - сказал Кестер.
- Мокрые листья, - объяснил я. По телу пробежала теплая волна, и я
