функция охраны, та же опасность быть раздавленным, то же откусывание или
отхлопывание пятки или кусочка судна, как в сказании об
367
аргонавтах. С падением роли животного как объекта охоты в качестве главного или
даже единственного источника существования его функция переносится на другие
предметы -- на двери, на горы. Почему именно на горы -- это трудно сказать, хотя
такая замена и вполне естественна.
Но действительно ли толкучие горы встречаются не только в эпических сказаниях,
но и в верованиях? Такие случаи есть. Так, в Микронезии (о-ва Гилберта)
полагали, что душа умершего при неблагоприятных условиях могла "быть раздавлена
между двумя камнями и лишена жизни" (Frazer 1928, 49). Отсюда же идут и животные
-- главным образом львы и змеи, охраняющие вход во дворец. Им нужно бросить
лепешку или напоить их, чтобы они пропустили героя. Вбрасывание в пасть предмета
как позднейшая замена впрыгивания в пасть нам также уже известна. Этим
объясняются львы и змеи, охраняющие вход во дворец.
Мы не будем приводить материалов, доказывающих, что формы локализации иного
царства соответствуют некогда действительно имевшимся формам. Мы найдем
достаточно материалов о том, что иной мир не только в сказке, но и в религиозных
представлениях, мыслится в зависимости от окружающей природы и от основного
занятия народа или под водой, или на горах, или далеко за горизонтом и т. д.
Здесь играют роль пространственные представления, рассмотренные нами выше.
Разработка этих аналогий не представляет труда, самый вопрос не представляет
собой проблемы. Здесь нас интересуют некоторые другие, более трудные вопросы, в
частности вопрос о хрустальной горе.
8. Хрусталь.
Чтобы понять мотив хрустальной горы, мы должны помнить, что в эту страну
отправляются, чтобы получить власть над животными, власть над жизнью и смертью,
над болезнью, над исцелением. Мы, с одной стороны, узнаем здесь функции шамана,
а с другой -- функции героя, ищущего молодильные яблоки, живую и мертвую воду,
средства, исцеляющие от слепоты, старости, болезней и недугов. Очень ранней
формой такого волшебного средства, добываемого в ином мире и применяемого для
всяких видов волшебных действий, служит распространенный и в Австралии и в
Америке горный хрусталь или также кварц. Уже выше, в главе о змееборстве, мы
видели, что кварц втирается в тело посвящаемого и что алмазы находят в голове
змея. В одном американском мифе рассказывается о молодом человеке, которого
избил его отец. Он почувствовал себя оскорбленным и решил умереть. "Он подошел к
крутой скале; он влез наверх и сбросился, он остался невредим. Он пошел дальше и
вскоре увидел перед собой гору, которая блистала светом. Это была скала
Наолакоа. Там постоянно шел дождь из горного хрусталя. Он взял четыре куска
длиною в палец и всунул их в ряд в свои волосы. Он влез на верхушку, и его
совсем покрыло горным
368
хрусталем. Вскоре он заметил, что посредством горного хрусталя он приобрел
способность летать. После этого он пролетел по всему миру" (Boas 1895, 152).
В полном соответствии с этим в долганском мифе говорится: "Встав, начал
прохаживаться; видит -- вся земля, песок весь сплошь из бисера, из стеклянных
бус" (Долганский фольклор 70). Этот миф объясняет нам хрустальную гору русских
сказок, стеклянную гору немецких и т. д. В русских сказках хрустальная гора
связана со змеем, который на ней обитает. Связь хрусталя и змея мы наблюдали и в
обрядах: при посвящении втирался хрусталь. "Имеется широко распространенная
связь кристаллов кварца с радужным змеем, и по всей Австралии кристаллы кварца
принадлежат к самым важньш магическим субстанциям, употребляемым шаманом"
(Radcliff-Brown 342). Таким образом, это представление очень раннее. Мы можем
предположить, что и "волшебный песок", добываемый у змея, есть отголосок все тех
же представлений.
9. Страна обилия.
Мы рассмотрели некоторые стороны иного царства, отражающие наиболее ранние
доступные нам стадии его становления. Уже в "долинах охоты" ранних форм родового
строя мы наблюдаем, что царство здешнее и нездешнее весьма похожи друг на друга;
но есть и разница: в ином мире никогда не прекращается обилие дичи. Человек
переносит в иной мир не только формы своей жизни, он переносит туда свои
интересы и идеалы. В борьбе с природой он слаб, и то, что не удается здесь,
может удасться там. Здесь важно отметить, что охотник на том свете продолжает
свое производство. Там хранятся силы, дающие ему власть над природой, откуда их
можно перенести в мир людей, этим можно добиться совершенного производства
стрел, не знающих промаха. Но позднее на том свете перестают производить и
работать, там только потребляют, и волшебные средства, приносимые оттуда,
обеспечивают вечное потребление.
Появление таких представлений показывает, что изменилось отношение к труду. Это
происходит потому, что труд становится подневольным. Подневольность труда
связана с появлением собственности, собственность появляется с земледелием.
Известно, что наиболее ранняя форма земледельческого производства -- разведение
садов. С появлением садоводства и в ином мире появляются сады и деревья, и эти
деревья уже обеспечивают потребление без применения труда. Такую форму иного
мира знают только народы, действительно разводящие сады. Эта форма отсутствует,
например, на севере Америки, у сибирских народов, но она распространена в
Полинезии и Меланезии. Так, на Маркизских островах, говорит Фрэзер, "небесная
область представлялась счастливой страной, богатой тестом из плодов хлебного
дерева, свининой и рыбой; там имеется общество самых кра-
369
сивых женщин, каких себе можно вообразить. Там зрелые плоды хлебного дерева все
время сбрасываются деревом на землю, и запас кокосовых орехов и бананов никогда
не истощался. Там души отдыхали на циновках, которые были много тоньше, чем
циновки у островитян Нуку-Хивы. И каждый день они купались в реках из масла
кокосового ореха" (Frazer 1922, 363). Это -- чрезвычайно ценный для фольклориста
материал, свидетельствующий о раннем происхождении мотива "Schlaranenland" --
молочных рек и кисельных берегов. Больте-- Поливка также считают его "весьма
древним", но древнейшие параллели, приводимые ими, относятся к античности.
Материалы Фрэзера, сопоставленные с тем, что высказано выше, показывают, что
магическая власть над обилием животных сменяется просто обилием, готовым к
употреблению. Здесь кроется источник представления о неисчерпаемом изобилии.
Там, в стране мертвых, никогда не прекращается еда. Если принести такую еду
оттуда, то еда эта и на земле никогда не будет исчерпана. Отсюда --
скатерть-самобранка.
Надо сказать, что такие представления таят в себе очень большую социальную
опасность: они приводят к отказу от труда. Позднее этими представлениями об ином
мире, как о стране осуществленных чаяний и желаний, овладевает сословие жрецов,
утешая народ перспективой на награду за долготерпение в этом мире. Эти
представления становятся реакционными. Но тут же мы можем наблюдать и другое:
вредность таких представлений ощущается трудовыми слоями очень ясно. Здоровый
инстинкт человека заставляет его отрицать и отклонять такие понятия. Но вместе с
тем привлекательность делает их бессмертными. Из этих двух противоречивых сил в
качестве равнодействующей получается комическая трактовка этого мотива. В сказке
мотив кисельных берегов часто связан с комическим возвеличением феноменальных
лентяев (Гримм 151). Такую комическую трактовку мы имеем и в античности. Мы
знаем, как распространен этот мотив в греческой комедии (Больте--Поливка III,
158). Об этом будет сказано несколько слов ниже, когда мы рассмотрим античность.
Соображения, высказанные здесь, помогут нам несколько ближе понять мотив
запретного ларчика.
Первоначально предметы, приносимые в мифах из иного мира, благополучно доносятся
до людей и приносят им благо. Мы видели это, когда разбирали волшебные предметы.
Мы смогли установить животное, т. е. охотничье, происхождение многих из них.
Иначе обстоит дело с предметами, дающими вечное изобилие. С одной стороны,
трактовка таких предметов комическая. Скатерть или столик-самобранка связаны с
дубиной, которая сама наказывает неудачливого вора. Жернова, дающие блин да
пирог при каждом обороте, также трактованы добродушно комически.
370
Это -- мягкая форма того осуждения, о котором говорилось выше. С другой стороны,
герой, приносящий из этого мира не огонь или другой полезный людям предмет, а
приносящий предмет, обеспечивающий вечное нетрудовое изобилие, сам гибнет от
этого предмета и до людей его не доносит. Так, в меланезийском мифе герой
получает от месяца некий ларчик под названием "Монуя". Но Месяц запрещает
открывать его до возвращения домой. Герой возвращается в лодке и, конечно,
нарушает запрет. Со всех сторон вдруг появляется огромное количество рыб. Их
делается все больше и больше, и они опрокидывают лодку (Hambruch 96).
То же мы имеем в русской сказке: герой получает ларчик, из него лезет скот. Весь
остров наполняется скотом, и герою грозит гибель (Аф. 219). В греческом мифе о
Пандоре запретный ларчик содержит зло, распространяющееся по всему миру. Это --
литературная символическая обработка все того же мотива.
10. Солнечное царство.
Раньше, чем идти дальше, мы должны проследить еще одну линию, а именно линию
представления о царстве солнца. Установить точно, когда именно появляется эта
концепция, не совсем легко. В противоположность другим частностям, которые
окаменевают или деформируются, переосмысливаются или трактуются комически, это
представление, наоборот, развивается и достигает своего апогея в развитых
религиях, подобных египетской. Мы можем установить, что, например, у якутов, т.
е. у народа, живущего разведением скота, имеются очень ясные представления о
таком царстве. "Пришел к господину солнцу. Дочь господина солнца,
Кюегям-шаманка, сидя на восьминогом медном лабазе, замотавши свои восьмисаженные
ало-шелковые волосы на серебряный кол, сидит, чешет их золотым гребнем" (Худяков
1890, 78). Эта дочь солнца -- четвертая из встреченных героинь. (В Сибири
иногда, как и в Северной Америке всегда, число 4 играет ту же роль, что у нас
число 3). Первая связана с тучами, вторая -- со звездами, третья -- с месяцем и
четвертая -- с солнцем. Этот пример, как нам кажется, подтверждает догадку,
которая является при изучении русских сказочных материалов, а именно -- что
золотая или медная окраска есть окраска солнечного царства.
Золотая окраска предметов, связанных с тридесятым царством, есть окраска солнца.
Народы, не знающие религии солнца, не знают золотой окраски волшебных предметов.
Чтобы лучше понять этот мотив, необходимо проследить, как вообще развиваются
представления о тридесятом царстве при переходе на земледелие. Примером нам
могут служить Египет, Вавилон и Ассирия, Китай и античность.
Здесь, при всей специфике каждого народа в отдельности, все же можно наблюдать
совершенно ясные общие черты, имею-
371
щиеся и в сказке. Во-первых, как указано, старые представления нс исчезают, а
продолжают существовать, но на них наслаиваются новые. До сих пор мы видели, что
народы приписывают потустороннему царству ту же жизнь и те же формы производства
материальной жизни, которые знакомь! им самим. Потусторонний мир повторяет
здешний. Охотник населяет его животными, садовод -- садами. Но с переходом на
земледелие этот процесс прекращается. На том свете не пашут, не сеют и не жнут.
Так и в сказочном тридесятом государстве никогда не производится земледельческих
работ. Животные, сады, острова сохранились во всех религиях, но появилось новое:
появились божества, дарующие плодородие. Следы этих божеств также, как мы
видели, сохранились в сказке. Это -- одно наблюдение. Другое: в Египте своего
полного развития достигает солнечная концепция иного царства, которая постепенно
развивается и принимает символические формы. Древнейшие пирамиды "еще почти
всецело вращаются в области религии Ра и солнечно-небесного пребывания усопших,
